захватит письмо.  А завтра утром  Нарзес  будет купаться, -- сегодня болезнь
помешала ему. Из Византии  сегодня  прибыл  почтовый императорский  корабль.
Останься до завтра, пока я все узнаю.
     -- Конечно, останусь, -- ответил Цетег. -- Позови ко мне Лициния.
     --  Я остаюсь здесь еще до завтра, -- сказал префект вошедшему трибуну.
--  Ты же тотчас веди  исаврийцев  в  Рим. По всей вероятности, я догоню вас
дорогой. Но если  бы я  и не  успел, то идите  в Рим без меня.  Ты, Лициний,
охраняй Капитолий.
     -- Начальник! -- вскричал юноша. -- Это  такая  честь для  меня! Но мне
хотелось бы, чтобы ты поскорее ушел от этого Нарзеса. Я не доверяю ему.
     -- Ну, великий  Нарзес -- прекрасный  полководец, это бесспорно. Но  он
положительно глуп, по крайней мере, в  некоторых случаях. Иначе мог ли бы он
отпустить меня с исаврийцами  в  Рим? Итак, не беспокойся, Лициний.  Прощай,
мой  привет  моему  Риму. Скажи  ему, что  последняя битва из-за него  между
Нарзесом и Цетегом кончается победой Цетега. До свидания в Риме!
     -- В вечном Риме! -- повторил Лициний и вышел.
     --  Почему  этот Лициний не сын Манилии! --  сказал Цетег, глядя  вслед
юноше. --  Как  глупо сердце  человека! Почему оно  так упорно  хранит  свою
привязанность?  Лициний,  ты  должен,  как  мой наследник, заменить Юлия! Но
почему ты не Юлий!
     ГЛАВА III
     Наступил между тем сентябрь.  Противники все стояли друг  против друга.
На первых порах Нарзес отправлял небольшие отряды ко входу в ущелье, надеясь
овладеть  им.  Но  готы  зорко  охраняли  этот  вход  и  убивали  всех,  кто
приближался  к  ним  на  расстояние  выстрела.  Наконец,  Альбоин  отказался
посылать туда своих лонгобардов.
     -- Да, -- с  досадой  сказал  он. -- Я не пущу своих волчат туда: почти
тысяча  слегла  перед ущельем.  Да  и герулы, и  бургунды, франки и аллеманы
также потеряли  там  немало людей. Мой брат Гизульф лежит тяжело раненный. И
если  бы  глыба,  на  которой я  вчера стоял, не обвалилась так  кстати, моя
Розамунда  была  бы теперь  самой прекрасной  не  из жен,  а из вдов царства
лонгобардов. Довольно  с нас. Теперь очередь твоих  иллирийцев  и македонян.
Посылай их, а мы, германцы, достаточно испытали уже, как умирают перед  этой
щелкой.
     -- Нет, мой волчонок, -- улыбаясь, ответил Нарзес. -- Ни македоняне, ни
иллирийцы  не  пойдут  туда. Алмаз  режется  алмазом:  пусть  германцы  бьют
германцев. Вас  слишком уж  много на свете. Впрочем, ты  прав: надо оставить
всякую  попытку взять это ущелье штурмом. Это невозможно, пока  его охраняют
люди,  подобные  Тейе.  Будем  ждать, что голод  выгонит их  оттуда.  Они не
продержатся долго.
     Действительно, запасы  готов  подходили  к концу.  Однажды вечером Тейя
возвратился со своего поста у входа в ущелье. Адальгот приготовил ему ужин в
палатке, но Тейя отказался.
     -- Посидим на воздухе, -- сказал он Адальготу. -- Взгляни, какой чудный
вечер! Немного их увидим уже мы в жизни. Запасы истощаются, и когда я раздам
их, то поведу своих готов в последний бой!  Конечно,  мы не вернемся оттуда,
но умрем со славой! Да, судьба и Нарзес  могут лишить нас государства, могут
уничтожить наш народ, но  лишить нас силы не может никто. Иди, мой Адальгот,
домой, в свою  палатку, где тебя ждет твоя Гото.  О,  как хотел бы  я спасти
жизнь наших женщин и детей! Но  это невозможно. Единственное,  что я мог  бы
сделать, это избежать рабства Византии тем  из них, кто предпочитает  смерть
позору  и  неволе.  Взгляни  на  эту  гору,  Адальгот.  Видишь  как  красиво
поднимается огненный столб из темного  жерла. Когда последний защитник входа
в  лагерь  падет, один  прыжок туда  -- и  никакой римлянин не прикоснется к
нашим чистым женщинам! О них, о женщинах думал я, когда избрал это место для
последнего  сражения.  Мы можем  со  славой умереть повсюду,  -- и  только о
женщинах думал я, когда вел вас к Везувию.
     Серьезно и решительно сообщил Адальгот решение Тейи своей молодой жене.
Он  ожидал взрыва горя и отчаяния с  ее  стороны. Но, к  его удивлению, Гото
ответила ему совершенно спокойно:
     --  Я  давно  уже  думала об  этом, мой  Адальгот,  и  не считаю это за
несчастье. Несчастьем было  бы при жизни потерять того, кого  мы любим. Я же
достигла на земле высочайшего счастья -- я стала твоей женой. А буду ли я ею
двадцать лет или полгода -- это уже все равно. Мы умрем вместе, в один день,
быть может, в один час. Потому что, когда ты в этой последней битве сделаешь
свое дело и будешь, наконец, ранен так, что не  сможешь больше сражаться, --
тогда король Тейя не запретит,  надеюсь, принести тебя ко мне. Я возьму тебя
на  руки  и вместе с тобой  брошусь  в кратер вулкана. О, мой Адальгот,  как
счастливы были мы! И мы будем еще  более достойны этого счастья, если сумеем
умереть мужественно, без трусливых жалоб. Потомок Бантов не скажет, что дочь
пастуха не  смогла  подняться на  его высоту. Меня  укрепляет воспоминание о
нашей горе, оно придает мне сил гордо умереть. Когда я в первый раз подумала
о смерти, мне стало жаль жизни. Но  я вспомнила свои родные  горы. "Стыдись,
-- тихо нашептывали они. -- Стыдись,  дитя гор! Что  сказали бы Иффингер,  и
Волчья голова, и другие каменные великаны, если бы увидели, что дочь пастуха
оробела? Будь достойна и своих гор, и своего героя Балта".
     Прошло несколько дней  после ухода  исаврийцев в  Рим, а Цетег  все еще
оставался в лагере Нарзеса. Он решил дождаться письма Прокопия, но  все  эти
дни стояла такая бурная погода, что ни один рыбак не выезжал в море. Наконец
буря стихла, и Сифакс  принес письмо.  Все более  омрачалось лицо  Цетега по
мере чтения,  все  крепче  сжимались его  губы, глубже  становилась  складка
посреди красивого лба.
     Вот что писал Прокопий:
     "Корнелию Цетегу, бывшему префекту и бывшему другу, последнее письмо от
Прокопия.
     Это самое печальное изо всех  писем, которые приходилось мне писать.  Я
охотно отдал  бы правую руку свою, чтобы не писать  его, этого отречения  от
нашей почти тридцатилетней дружбы. В  двух героев  верил я: в  героя меча --
Велизария, и  в героя духа --  Цетега. И вот теперь я должен почти презирать
тебя".
     Цетег отбросил письмо, но вскоре снова взял его.
     "Давно уже мне не нравились те кривые пути, по которым в былое время ты
увлек и меня. Но я  верил,  что ты действуешь совершенно бескорыстно, только
во имя  высокой цели  -- освобождения Италии.  Только теперь  понимаю я, что
тобою руководило одно безграничное,  неимоверное властолюбие, в жертву этому
не! сытному чувству  ты принес Велизария,  этого  храбрейшего героя с детски
чистым сердцем. Это гнусно, и я навсегда отвращаюсь от тебя".
     Цетег закрыл глаза.
     -- Чему же удивляюсь я? --  сказал он про себя. -- Умный Прокопий имеет
идола:  Велизарий -- его кумир,  и  он никогда не простит тому, кто поднимет
руку на этого  кумира.  Да, это не удивительно... но  все же больно.  Такова
сила тридцатилетней  привычки. Столько лет  мое  сердце  билось  сильнее при
имени Прокопия! Однако, каким слабым делает нас привычка!  Юлия отнял у меня
гот, Прокопия -- Велизарий. Кто  же  возьмет  у меня  Цетега,  моего  самого
старого,  последнего друга? Никто -- ни Нарзес, ни сама судьба. Итак, прочь,
Прокопий,  из  круга моей  жизни!  Ты  мертв,  но  посмотрим, что еще  пишет
мертвец.
     И он снова принялся читать:
     "Но в память моей тридцатилетней дружбы я хочу предостеречь и, если еще
возможно, спасти тебя,  потому что любовь  еще не угасла  в моем сердце, и я
хотел бы  оказать  тебе  последнюю  услугу.  Ты обвинил Велизария  в  измене
Юстиниану, а  тот  посадил  его в темницу и  велел  ослепить, я не мог ничем
помочь ему.  Но его  спас  Нарзес,  этот великий  человек.  Когда  Велизария
схватили, Нарзес был в Никомидии, куда врачи отправили его на купанья. Узнав
приговор, он  тотчас  поспешил  в Византию и послал за мной. "Ты  знаешь, --
сказал он  мне,  --  что  заветным желанием  моим  всегда  было --  победить
Велизария. Но победить в открытой борьбе,  на  поле битвы,  а не посредством
лжи и  клеветы. Идем -- ты, его первый друг, и я,  его первый враг, --  и мы
попытаемся вместе спасти  этого несчастного". И  он  отправился к Юстиниану,
ручался  ему за верность Велизария,  но  тот ничего  не хотел слушать. Тогда
Нарзес  положил  перед  ним  свой  жезл  главнокомандующего и  объявил  ему:
"Слушай, что  я  тебе  скажу:  если ты  не уничтожишь приговора и не  велишь
заново расследовать это дело, то я бросаю службу, и ты таким образом в  один
день  лишишься обоих своих полководцев. Посмотрим, кто  будет тогда защищать
твой трон от готов, персов и сарацин". Юстиниан испугался и попросил три дня
на  размышление,  Нарзес  же  получил  право   просмотреть   со   мной   все
обвинительные акты и видеться с обвиненным. В течение этих трех дней Нарзесу
удалось  достать  твое письмо к императрице Феодоре, в котором ты  излагаешь
подробно план, как погубить Велизария. Невинность  его  была, таким образом,
вне сомнений, и  Юстиниан сам  спустился к нему  в  темницу,  со  слезами на
глазах обнял его и вывел  оттуда. Но то же письмо ясно доказало также и твою
давнюю  связь с  Феодорой. Она отравилась,  боясь  гнева императора.  А тебя
Юстиниан поклялся  погубить: каким образом -- не  знаю. Но  я знаю наверное,
что Нарзес имеет тайные приказания на этот счет. Итак, беги, спасайся".
     Цетег бросил письмо и несколько раз прошелся по палатке.
     -- Как слаб сделался ты, Цетег! -- сказал он,  наконец, самому себе. --
Так  взволноваться  из-за потери одной  дружбы!  Разве ты  не  потерял  Юлия
задолго  до  его  смерти? И  однако же продолжаешь жить и  бороться!  А этот
Нарзес, которого  все боятся, -- неужели он действительно  так опасен? Этого
не может быть! Ведь он слепо доверил Рим мне и моим людям. Во всяком случае,
теперь я знаю, что мне нужно.  Сегодня же еду в Рим, не  обращая внимания на
то, что Сифакс подслушает у купальни Нарзеса.
     Между тем, в палатку вошел Иоанн.
     -- Префект, -- сказал он. -- Твоя храбрость известна всем, и я пришел к
тебе с почетным предложением. Я и мои товарищи привыкли к  быстрым действиям
под начальством  Велизария, и  благоразумная медлительность  Нарзеса надоела
нам. Если бы нам удалось овладеть входом в это ущелье...
     -- Да, если бы! -- засмеялся Цетег. -- Но Тейя недурно охраняет его.
     -- Вот  потому-то мы и решили, что он должен умереть, этот Тейя. С  его
смертью  готы недолго продержатся.  И  вот мы  --  человек пятнадцать лучших
стрелков -- заключили клятвенный союз против  него.  Как только наступит его
очередь охранять вход,  мы все  --  один за другим, по очереди,  потому  что
тропинка, ведущая к ущелью, так узка, что только один человек может идти, --
пойдем  против  него.  Передний  вступит  в  единоборство,  остальные  будут
держаться  насколько возможно ближе  к нему, чтобы  заступить его место, как
только он падет, или следовать за ним в проход, если ему удастся убить Тейю.
Хочешь присоединиться  к  нашему  союзу?  Ведь  ты  также  ненавидишь  этого
чернокудрого героя?
     --  Охотно, пока я здесь, -- ответил Цетег. -- Но я скоро уезжаю в Рим.
Странная улыбка промелькнула на  лице Иоанна. Цетег заметил ее, но  объяснил
неверно.
     -- Ты же  сам говоришь, --  сказал  он Иоанну, -- что моя храбрость  не
подлежит  сомнению.  Но  у  меня  есть  дела более  важные, требующие  моего
присутствия в Риме. Гибель же готов все равно неизбежна.
     --  Хорошо. В  таком  случае исполни  мою вторую просьбу: пойдем в  мой
лагерь. Оттуда с вершины холма сквозь расщелину в скале видно, хотя немного,
что делается  у готов.  Сегодня нам показалось, что  готы как будто затевают
что-то. Пойдем, посмотрим, не  ошибаемся ли  мы. Только не говори Нарзесу  о
нашем союзе.
     -- Хорошо, идем, -- ответил Цетег, и оба отправились. Придя туда, Цетег
несколько  времени  смотрел   на   лагерь   готов  и  затем  закричал:  "Они
приготовилис к нападению! Нет сомнения!"
     --  А как  ты  думаешь, -- быстро  спросил  Иоанна  молодой,  очевидно,
недавно прибывший из Византии  командир, которого Цетег не знал, -- могли бы
новые машины  достать  отсюда  варваров  -- те  машины,  что  были последним
изобретением Мартина, а мой брат повез их к Риму?
     -- К Риму? -- повторил Цетег, пронизывая взглядом Иоанна.
     --  Ну да,  к Риму! -- с досадой ответил тот. -- Зенон, этот человек --
Цетег, префект Рима.
     Молодой византиец поклонился и взглянул на Цетега.
     -- Цетег, -- продолжал Иоанн,  -- это  Зенон, сражавшийся  до сих пор с
персами. Он вчера только прибыл сюда из Византии.
     -- И его брат пошел к Риму? -- спросил Цетег.
     -- Мой  брат  Мегас имеет поручение установить новые  машины  на стенах
Рима, --  ответил византиец. -- Вероятно, он  уже там. Мне же  очень приятно
лично познакомиться с величайшим героем западной империи, славным защитником
гробницы Адриана.
     Но Цетег уже не слышал его. Молча поклонившись, он повернулся и пошел в
свою палатку.
     -- Возвратился ли Сифакс? -- спросил он исаврийца,  стоявшего на страже
у входа.
     -- Да, начальник. Давно уже и с нетерпением ждет тебя. Он ранен.  Цетег
быстро вошел в палатку.
     --  О  мой  господин!  Мой великий лев! -- в  отчаянии закричал Сифакс,
бросаясь перед ним  и обнимая его колени. -- Ты обманут... Погиб... Ничто не
может, спасти тебя!
     -- Успокойся, -- ответил Цетег. -- Приди в себя. Ты ранен?
     --  Это пустяки: лонгобарды  не хотели  пускать меня сюда и,  как будто
шутя начали со мной спор, но  удары их ножей были очень нешуточные. Об этом,
впрочем,  не стоит и говорить.  Но  ты, мой лев, мой  орел, моя пальма,  мой
источник, моя утренняя заря, -- ты погибаешь!
     И нумидиец снова бросился к  ногам своего господина, целуя и обливая их
горячими слезами.
     -- Говори по порядку, -- сказал  Цетег, прислонившись спиной к столбу и
скрестив  руки на груди.  Голова его была гордо закинута, он  смотрел  не на
Сифакса, а в пустую даль.
     -- О господин, я не смогу рассказать по порядку. В купальне  с Нарзесом
был Василиск,  Альбомы и еще  три человека, одетых лонгобардами, но я  узнал
Альбина, Сцеволу и Аниция, сына Боэция.
     -- Не может быть! -- вскричал Цетег. -- Ты ошибся.
     -- Нет,  господин,  я хорошо узнал  их.  Они вчера  только  прибыли  из
Византии  и  требовали  твоей головы. Я не  понимал  некоторых  слов  -- они
говорили по-гречески,  а  я не так хорошо знаю  этот язык,  как  твой, -- но
смысл  я хорошо понял: они  требовали  твоей головы. Однако,  Нарзес сказал:
"Нет, не надо убийства. Он должен быть судим и умрет по приговору. -- "Когда
же?" -- спросил сын Боэция. -- "Когда наступит его время".  -- "А Рим? "  --
спросил Василиск. -- "Рима он никогда не увидит более", -- ответил Нарзес.
     Цетег быстро зашагал взад и вперед.
     -- Господин, в Риме  происходит что-то очень  важное, только  я не  мог
хорошо  понять,  что  именно.  Аниций  что-то  спросил и затем  назвал твоих
исаврийцев. "О,-- ответил Нарзес, -- братья Мацеры  прекрасно  завлекли их в
ловушку".
     -- Что? -- закричал Цетег. --  Хорошо ли ты расслышал? Братья Мацеры? В
ловушку?
     --  Да,  он  так  и сказал: в  ловушку. Альбоин  заметил:  "Хорошо, что
молодой Лициний ушел,  -- иначе не обошлось  бы без  жаркого  боя". А Нарзес
ответил:  "Всех исаврийцев надо было  удалить.  Неужели можно было допустить
кровавую битву  в  своем  лагере?  Король Тейя, наверное, воспользовался  бы
этим". О, господин, я боюсь, что они с умыслом завлекли твоих верных воинов.
     -- Да, я сам теперь почти уверен в этом, -- мрачно ответил Цетег. -- Но
что говорили они о Риме?
     -- Альбоин спросил о каком-то новом  предводителе, Мегасе: "Давно ли он
Риме?"  -- "Поспел вовремя для Лициния  и  исаврийцев", --  ответил  Нарзес.
Цетег застонал:
     -- О, Лициний! И ты последовал за Юлием! -- воскликнул он.
     -- "Но  граждане Рима? -- спросил Сцевола. --  Они боготворят его!"  --
продолжал Сифакс. --  "То было прежде. Теперь же  никого они так не боятся и
не ненавидят,  как этого человека,  который  силой  хотел заставить их стать
римлянами,  героями", -- сказал  Нарзес.  -- "А  если они все  же согласятся
принять его? -- спросил Альбин. -- Ведь имя его  действует". -- "О, двадцать
пять тысяч армян в Капитолии свяжут римлян  лучше, чем их договор и клятва".
-- "Какой договор  и клятва?" -- спросил Сцевола.  -- "Они поклялись открыть
свой город только префекту Рима. Но они  знали уже тогда, что префектом Рима
назначен я. Мне, а не ему клялись они в верности", -- ответил Нарзес.
     Цетег молча бросился на постель, закрыв лицо руками. Ни  одного  стона,
ни одной жалобы не вырвалось из его груди.
     -- О господин, это убьет тебя! Но ты должен знать все, отчаяние придает
силу.
     --  Кончай,  --  спокойно  ответил Цетег,  поднимаясь.  --  Я  выслушаю
спокойно, чтобы там ни было. Все прочее может касаться уже только меня, а не
Рима.
     --  Но оно ужасно! О, господин, потом они говорили так, что я ничего не
понял. А  потом Нарзес сказал: "Император пишет: за то, что он был в связи с
Феодорой и  вместе с ней обманывал своего  императора,  пусть  его постигнет
участь, которую он готовил Велизарию: ослепление..."
     -- Да? -- улыбнулся Цетег и схватился за кинжал.
     -- "И распятие!.." Господин!..  -- продолжал  раб  и  снова  с рыданием
бросился к ногам своего господина.
     -- Успокойся, я еще не распят, твердо стою на ногах. Кончай!..
     -- "Но  я полководец,  а  не палач, -- продолжал  Нарзес.  --  Юстиниан
должен удовольствоваться тем, что я пришлю ему голову этого храбреца". Но...
О господин... Только не это! Что хочешь, только  не  это!  Уж если мы должны
умереть...
     -- Мы?  -- улыбнулся  Цетег. --  Но ведь ты  же  не  обманывал великого
императора и не был в связи с Феодорой. Тебе не грозит никакая опасность. Но
Сифакс, не слушая его, продолжал:
     --  Да разве  же  тебе неизвестно? Вся Африка хорошо  знает,  что  если
отрубить  голову человека, то душа его должна  будет целые века жить  в теле
самых  отвратительных  безголовых червей. О, только бы они не отрубили твоей
головы!.. -- рыдал Сифакс.
     -- Успокойся, она еще крепко держится на плечах. Но тише, кто-то идет.
     Вошел посланный Нарзеса с письмом. Цетег быстро распечатал его.
     "Неприятную новость  должен я сообщить тебе, -- писал Нарзес.  -- Вчера
вечером  я получил известие, что Лициний и большая часть исаврийцев..." -- О
-- простонал Цетег, -- они убиты!.. -- "... хотели  силой  овладеть Римом  и
умерщвлены. Остальные исаврийцы взяты в плен".
     -- Итак, мой второй Юлий последовал за первым. Но теперь мне и не нужен
наследник,  потому что Рим не будет моим наследством.  Все потеряно! Великая
борьба за Рим кончена. Глупое превосходство силы победило и геройство готов,
и силу духа  Цетега. Теперь идем, Сифакс, я -- на смерть, а ты, свободный, в
свою свободную пустыню.
     -- О, господин, -- громко рыдая и бросаясь на колени, вскричал  Сифакс,
-- не прогоняй меня от себя. Позволь умереть с тобой!
     -- Хорошо,  -- просто ответил Цетег, положив руку на голову мавра. -- Я
сам любил тебя, умрем же вместе. Подай шлем, щит, меч и копье.
     -- Куда, господин?
     -- Сначала к Нарзесу, а потом на Везувий.
     Было  чудное сентябрьское утро: земля  и море были  залиты ярким светом
солнца.  По самому  берегу залива, так, что  катящиеся волны иногда касались
его  ног,  спокойно  шел  одинокий  воин.  Лучи солнца ярко  блестели на его
круглом щите  и  великолепном панцире. Это  был Цетег, и он шел  на  смерть.
Поодаль за  ним почтительно  следовал Сифакс.  Вот Цетег  подошел к  высокой
узкой скале,  которая глубоко вдавалась в  море. Он взошел на  самую вершину
ее, обернулся и устремил взгляд на северо-восток. Там лежал Рим.
     -- Прощайте! -- сказал он. -- Прощайте, семь холмов  бессмертия! Прощай
и ты,  река Т