Я готова.
Но зачем же тебе умирать? Один ты можешь доплыть до острова. Бросайся скорее
в воду, спасайся, прошу тебя.
     -- Нет, -- горячо вскричал Аталарих, -- лучше умереть с тобой, чем жить
без тебя. Я наконец узнал, что ты меня любишь, -- и вдруг расстаться! Нет! С
этого  часа  мы принадлежим друг другу. Идем,  Камилла,  лодка уже  начинает
погружаться, бросимся в море.
     И, обняв  ее, он занес уже ногу над бортом, как вдруг из-за узкого мыса
с быстротой молнии выплыло судно. Несколько мгновений --  и оба спасены. Это
было  небольшое  сторожевое  готское  судно,  которым  командовал   Алигерн,
двоюродный  брат  Тейи. Он  услышал  крик,  узнал короля и  на всех  парусах
бросился на помощь.
     --  Благодарю, храбрые друзья, --  сказал  Аталарих,  придя в  себя. --
Благодарю, вы спасли не только своего короля, но и королеву.
     Матросы  и  солдаты  с удивлением смотрели на  него и  Камиллу, которая
плакала от радости.
     -- Да здравствует прекрасная молодая королева! --  вскричал рыжебородый
Алигерн, а за ним и вся команда.
     В эту минуту судно  проходило мимо лодки  Рустицианы.  Ее  гребцы  тоже
видели,  как лодка короля ударилась  о скалу. Но  они  были  еще  далеко  и,
несмотря  на все усилия, не могли бы вовремя  поспеть  на  помощь утопавшим.
Когда  они  объяснили  все  это  Рустициане, та без чувств упала  на дно. Но
громкие,  восторженные  крики  солдат  привели   ее  в  себя.  С  удивлением
оглядывалась она вокруг. Что это? Не грезит ли  она?  Действительно  ли  она
видела  Камиллу  в  объятиях  короля?  Действительно  ли  слышала  крик: "Да
здравствует королева!"
     На берегу между  тем  собрались  все знатные готы  и  римляне. Весть об
опасности, которой подвергся  король,  быстро разнеслась по  дворцу,  и  все
бросились к берегу.
     -- Смотрите, готы и римляне! Вот ваша  молодая королева! -- обратился к
ним Аталарих, стоя на ступенях храма.  -- Бог смерти обручил нас,  не правда
ли, Камилла?
     Она взглянула на него  и вдруг страшно испугалась: Аталарих был бледен,
как мертвец, слегка  качался  и с трудом дышал: волнения  этого дня, быстрый
переход от страха к радости были слишком  сильны для  едва оправившегося  от
болезни юноши.
     -- Ради Бога, скорее  вина,  доктора! --  вскричала Камилла. --  Король
нездоров.
     Она  подбежала к  столу,  схватила чашу с вином и  поднесла ему. Цетег,
притаив дыхание, наблюдал за ним. Король поднес чашу к губам, но затем вдруг
опустил и, улыбнувшись, обратился к Камилле.
     -- Ты должна пить первая, как это принято делать германским королевам.
     И он протянул ей бокал, она его взяла.
     Префект вздрогнул. В первую минуту он хотел броситься и вырвать чашу из
ее рук. Но остановился: сделай он это, он погиб  бы безвозвратно: завтра его
судили бы не только как изменника, а как отравителя. Он погиб бы, а вместе с
ним  --  и  все  будущее  Рима.  И  из-за  чего? Из-за  влюбленной  девушки,
перешедшей на сторону его смертельного врага.
     -- Нет,  -- холодно сказал  он сам себе, сжимая кулаки.  -- Она --  или
Рим. Пусть гибнет она.
     И он спокойно смотрел,  как она отпила  несколько  глотков  из чаши,  а
затем передала ее королю, который сразу осушил чашу до дна.
     Вздрогнув всем телом, он поставил чашу на стол.
     -- Идем в замок. Мне холодно, -- сказал он, закутываясь в белый плащ, и
повернулся, чтобы идти. Тут взгляд его встретился с глазами Цетега.
     --  Ты здесь? -- мрачно сказал он и сделал шаг к нему, но в эту секунду
опять задрожал и, громко вскрикнув, упал.
     --  Аталарих! --  вскричала Камилла  и упала подле него. Из толпы  слуг
выскочил старый Корбулон.
     -- Помогите! -- кричал он. -- Помогите, король умирает!
     -- Воды! Скорее воды! -- закричал Цетег и, быстро схватив пустой кубок,
бросился  с  ним  к бассейну,  хорошенько  выполоскал  его, чтобы  в нем  не
осталось ни капли  вина, и затем принес его королю, который лежал  теперь на
руках Кассиодора, между тем как Корбулон поддерживал голову Камиллы.
     Молча, в ужасе стояли кругом придворные.
     --  Что случилось?  --  раздался вдруг крик Рустицианы,  которая только
теперь вышла на берег и подбежала к дочери. -- Дитя мое, что с тобой?
     --  Ничего, -- спокойно  ответил  Цетег. -- Только обморок. Но  молодой
король умер. Повторился припадок его прежней болезни.
КНИГА III
Амаласунта
     ГЛАВА I
     Всю ночь просидела Амаласунта  молча у гроба сына. Гроб был поставлен в
обширном  подземном помещении, низкие своды которого поддерживали колонны из
черного  мрамора.   Дневной  свет  никогда  не  проникал  сюда,  теперь  она
освещалась факелами. Здесь  всегда  подготовляли  к погребению  тела  членов
царской  семьи. Посреди  комнаты  стоял каменный  саркофаг с  телом молодого
короля. На нем была темно-пурпуровая мантия. В головах лежали его меч, щит и
шлем. Старый  Гильдебранд положил венок из дубовых ветвей  на  темные кудри.
Бледное лицо  умершего было  прекрасно в своем торжественном спокойствии.  В
ногах его, в длинном  траурном  одеянии,  сидела королева-регентша,  склонив
голову на  левую руку, правая  же  бессильно  опустилась вниз. Она не  могла
больше плакать.
     Утром в комнату вошел беззвучными шагами Цетег. Обстановка повлияла  на
него:  в  нем  заговорило  сострадание,  но  он  быстро  подавил  его.  Тихо
приблизившись, прикоснулся он к опущенной руке королевы.
     -- Ободрись, королева, ты принадлежишь живым,  а не мертвым. Амаласунта
с испугом оглянулась:
     -- Ты здесь, Цетег? Зачем ты пришел?
     -- За королевой.
     -- О, здесь нет королевы, здесь только убитая горем мать, -- с рыданием
вскричала она.
     --  Нет,  я  не могу  поверить  этому, -- спокойно возразил  Цетег.  --
Государству  грозит  опасность.  Амаласунта  покажет,  что и  женщина  может
пожертвовать своим горем отечеству.
     -- Да, она это сделает.  Но взгляни,  как он прекрасен,  как молод! Как
могло небо быть так жестоко?
     "Теперь  или  никогда" -- подумал  Цетег и громко прибавил: -- Небо  не
жестоко, а строго и справедливо.
     -- Что хочешь ты сказать? Что сделал мой  благородный сын? В чем смеешь
ты обвинять его?
     -- Я? Я -- ни в чем. Нет. Но в Святом писании сказано: "Чти отца твоего
и  мать твою и долголетен  будеши на земли".  Вчера  Аталарих восстал против
своей матери, оказал ей неуважение, -- и вот сегодня он  лежит здесь. Я вижу
в этом перст Божий.
     Амаласунта закрыла  лицо руками. Она от всего  сердца уже простила сыну
его неповиновение. Но  слова Цетега сильно поколебали  ее и  вновь пробудили
жажду власти.
     -- Ты повелела, королева, закрыть мое дело и отозвала  Витихиса  назад.
Витихису,  конечно,  следует  быть  здесь.  Но  я  требую,  чтобы  мое  дело
расследовалось публично, это мое право.
     -- Я никогда не верила твоей измене, -- ответила королева. -- Скажи мне
только, что ты не слыхал  ни о каком заговоре, и на этом  все будет кончено.
Цетег немного помолчал, а затем спокойно сказал:
     -- Королева,  я  знаю о заговоре и пришел поговорить  о нем.  Я нарочно
выбрал этот час и  это  место,  чтобы  сильнее  запечатлеть  в твоем  сердце
доверие ко мне.  Слушай. Я был бы дурным римлянином, и  ты сама презирала бы
меня, королева, если бы  я  не любил более всего на свете  свой  народ, этот
гордый народ,  который и ты, иностранка,  также любишь. Я знал, -- тебе ведь
это  также известно,  -- что в сердцах этого  народа пылает ненависть к вам,
как к еретикам и варварам. Последние  строгие  меры твоего отца должны  были
еще более раздуть эту ненависть, -- и я заподозрил  существование заговора и
действительно открыл его.
     -- И умолчал о нем?
     -- Да,  умолчал.  До  нынешнего  дня. Безумцы  хотели  призвать греков,
изгнать при их помощи готов и затем признать власть Византии.
     -- Бесстыдные! -- горячо вскричала Амаласунта.
     --  Глупцы!  Они  зашли  уже  так  далеко, что оставалось  только  одно
средство удержать их -- стать во главе заговора. Я так и сделал.
     -- Цетег!
     -- Да, ведь  этим способом я получил возможность удержать этих,  хотя и
ослепленных, но все же благородных людей от  гибели. Я  убедил их, что план,
если бы он даже  и удался, привел бы  только к  замене кроткой власти  готов
тиранией  Византии. Они  поняли  это,  послушали  меня,  и  теперь  ни  один
византиец не  ступит на эту землю, если только я или ты сама не позовешь их,
и  этих  мечтателей тебе  нечего  бояться теперь,  королева.  Но  существует
другой, гораздо более  опасный  заговор, королева,  заговор готов. Он грозит
тебе, твоей свободе, власти Амалов. Вчера твой сын  устранил тебя от власти.
Но он  был только орудием в руках  твоих врагов.  Ты знаешь  ведь, что среди
твоего народа есть много  недовольных: одни считают  свой род  не  ниже вас,
Амалов, и неохотно подчиняются, другие презирают владычество женщины.
     -- Я знаю все это, -- с нетерпением прервала гордая женщина.
     --  Но  ты  не  знаешь  того,  что  теперь  все  эти  отдельные  партии
соединились  против  тебя  и  твоего правления, дружелюбного по  отношению к
римлянам. Они хотят низвергнуть тебя  или подчинить  своей  воле,  заставить
удалить  Кассиодора  и меня,  уничтожить  наш сенат и все наши права, начать
войну с Византией и наполнить  эту страну насилиями,  грабежом, притеснением
римлян.
     -- Ты просто хочешь запугать меня! -- недоверчиво возразила Амаласунта.
-- Все это пустые угрозы.
     -- А разве вчерашнее собрание было пустой угрозой? -- возразил префект.
--  Если бы само небо не вмешалось,  -- и он указал рукой на труп, --  разве
сегодня и я, и ты не были бы лишены власти? Была ли бы  ты теперь госпожою в
твоем государстве, даже в твоем доме? Разве враги  не усилились уже до такой
степени, что этот  язычник Гильдебранд, мужиковатый  Витихис и  мрачный Тейя
выступили открыто против твоей власти, прикрываясь именем твоего сына? Разве
они не возвратили ко двору этих трех бунтовщиков -- герцогов Тулуна,  Иббу и
Пицту?
     -- Все это правда, совершенная правда! -- со вздохом заметила королева.
     --  Знай,  королева: если только эти люди захватят власть  в свои руки,
тогда прощай, наука, искусства, благородное воспитание!  Прощай,  Италия, --
мать человечества! Погибайте в пламени  мудрые книги, разбивайтесь вдребезги
чудные статуи! Насилия и кровь затопят  эту страну, и далекие  потомки будут
говорить: "Все это случилось в правление Амаласунты, дочери Теодориха!"
     -- Никогда, никогда не будет этого. Но...
     -- Теперь  ты  видишь, что  ты  не  можешь  положиться  на  готов, если
захочешь не  допустить этого  ужаса.  Защитить тебя  от них можем только мы,
римляне,  к которым  по  духу принадлежишь  и  ты.  Итак, когда  эти варвары
приступят к тебе со своими  требованиями, позволь собраться вокруг тебя нам,
тем  самым  людям, которые  составляли  заговор  против тебя,  этим  римским
патриотам, позволь им защитить тебя и себя в то же время.
     -- Но Цетег, кто же поручится мне за них и за твою верность?
     -- Вот этот список, королева, и этот, -- ответил  префект,  подавая  ей
два списка. --  В первом  ты видишь  имена всех римских заговорщиков, -- там
несколько сот имен знатных римлян. А в  другом --  имена заговорщиков готов.
Вот теперь я  вполне  в твоих руках. С этим  списком  ты можешь  сегодня  же
уничтожить меня, можешь выдать в руки готов.
     -- Цетег,  --  ответила королева, просмотрев  списки, --  я никогда  не
забуду  этого часа и твоей верности. -- Глубоко тронутая, она  протянула ему
руку.
     -- Еще одно, королева, -- продолжал префект. -- Патриоты с этой  минуты
твои  друзья,  как и  мои, они знают, как ненавидят их  готы, знают, что над
головами  их  висит  меч.  Они  боятся.  Позволь  мне  убедить  их  в  твоем
покровительстве: поставь свое имя  в начале этого списка, как доказательство
твоей милости к ним.
     И он протянул ей  золотой карандаш. С  минуту  королева медлила,  затем
быстро взяла карандаш и написала свое имя.
     -- Вот, возьми, пусть они будут мне также верны, как и ты. В эту минуту
вошел Кассиодор.
     -- Королева, знатнейшие готы собрались и желают говорить с тобой.
     -- Сейчас иду, -- ответила  она. -- Они сейчас узнают мою  волю.  А ты,
Кассиодор, будь первым свидетелем твердого решения, которое я приняла в этот
ужасный час: префект Рима будет с этой минуты моим  первым слугой, как самый
преданный человек. Ему принадлежит самое почетное  место как в моем доверии,
так и у моего трона.
     Она вышла из комнаты. Кассиодор последовал за  ней,  с удивлением глядя
на нее. Префект же медленно поднял список высоко над головой и прошептал:
     --  Теперь  ты в  моих руках,  дочь Теодориха. Твое имя во  главе этого
списка навсегда отделит тебя от твоего народа.
     ГЛАВА II
     Внезапная  смерть Аталариха  была  тяжелым ударом  для  партии  готских
патриотов: им удалось привлечь молодого короля на свою сторону. Теперь же, с
его смертью, опасность  возросла, ибо во  главе  управления  осталась  снова
Амаласунта,  и ненавистные  римляне, конечно,  могли снова взять перевес.  В
виду  этого  предводители  партии  --  Гильдебранд, Витихис, Тейя  и  другие
знатные  готы -- всеми силами стали хлопотать о полном объединении отдельных
партий  готов  и  добились  этого. Цетег  видел  опасное для  него  усиление
противников, но ничем не мог помешать, ведь в Равенне он был чужим человеком
и не имел влияния. Чтобы сохранить за собой власть, он придумал смелый план:
увезти королеву -- в крайнем случае даже  силой -- из  Равенны в Рим, где он
был всемогущ: и римское войско, и народ были вполне  преданы ему. Амаласунта
с радостью согласилась на его предложение -- в Равенне она чувствовала  себя
после  смерти  сына  скорее  пленницей,  чем  королевой, в Риме же надеялась
повелевать свободно. Но как устроить этот переезд? Сухим путем от Равенны до
Рима недалеко, но  все дороги между городами заняты войсками  Витихиса, -- а
уж готы, конечно, не допустят переезда королевы в Рим.
     Необходимо  было  ехать  морем, и притом  не на готском судне.  Префект
отправил  гонца к своему другу Помпонию, начальнику  римских судов,  чтобы в
назначенный день он на самом быстром корабле прибыл ночью в  гавань Равенны.
Гонец  скоро возвратился с  ответом Помпоний, что тот  исполнит  приказание.
Цетег успокоился.
     Наступил  назначенный день. Все  уже  было готово  к  бегству.  Вдруг в
полдень  во  дворец  явилась  громадная  толпа  готов  с  громкими  криками,
слышались угрозы, лязг оружия.  Королева, префект и  Кассиодор были  в зале.
Крики приближались, вслед за  тем раздался топот  ног по лестнице, и в залу,
оттолкнув стражу, ворвались  три герцога  Балты -- Тулун, Ибба и Пицта, а за
ними Гильдебранд,  Витихис,  Тейя  и  еще  какой-то громадного  роста гот  с
темными волосами, которого префект не знал.
     Переступив порог  залы, герцог Тулун  обернулся  назад и,  повелительно
махнув рукой, обратился к толпе, следовавшей за ними:
     -- Обождите там,  готы. Мы от вашего  имени переговорим  с королевой, и
если  она не согласится  на  наши  условия, тогда мы позовем вас.  И вы  уже
знаете, что надо делать.
     Толпа отступила и рассеялась  по коридорам дворца. Герцог Тулун подошел
к Амаласунте.
     -- Дочь Теодориха, -- начал он. -- Твой сын призвал  нас, но  мы уже не
застали его в живых. А ты, конечно, не особенно рада видеть нас.
     -- А  если вы это знаете, -- высокомерно  сказала Амаласунта, -- то как
же вы осмелились явиться нам на глаза, да еще ворваться сюда силой?
     --  Нужда  заставила,  благородная  женщина.  Нужда  заставляет  иногда
поступать еще  хуже. Мы принесли тебе требования  нашего  народа, которые ты
должна исполнить.
     -- Что за речь! Да знаешь ли ты, кто стоит перед тобой, герцог Тулун?
     -- Дочь Амалунгов, которую  мы уважаем, даже  когда она  заблуждается и
готовится совершить преступление.
     -- Мятежник! -- вскричала Амаласунта, величественно поднимаясь с трона.
-- Перед тобой твой король! Тулун усмехнулся.
     --  Об  этом,  Амаласунта,  лучше  молчи.  Видишь ли,  король  Теодорих
назначил  тебя опекуншей твоего сына. Это было против права, но мы, готы, не
противоречили ему. Он пожелал сделать этого  мальчика своим наследником. Это
не было разумно, но мы и народ готов, уважаем кровь Амалунгов и признали это
желание короля,  который был некогда мудр.  Но никогда не желал Теодорих,  и
никогда не согласились  бы мы,  чтобы после мальчика нами управляла женщина,
чтобы прялка властвовала над мечом.
     -- Так  вы  отказываетесь  признать меня своей  королевой?  -- спросила
Амаласунта.
     -- Нет, не отказываемся, -- ответил Тулун. -- Пока еще не отказываемся.
Я сказал это только потому, что ты ссылаешься на свое право, а между  тем ты
этого  права  не  имеешь и должна это  знать.  Мы уважаем благородство твоей
крови. Если бы в настоящее время мы лишили тебя короны, то в государстве шел
бы раскол. Я предложу тебе условия, на которых ты можешь сохранить корону.
     Амаласунта страдала невыносимо, даже слезы выступили на глазах. С каким
удовольствием предала бы  она палачу гордую  голову человека,  осмелившегося
так говорить с нею! Но она бессильна и должна была молча терпеть. Она только
опустилась в изнеможении на трон.
     -- Соглашайся на  все! -- быстро  шепнул  ей Цетег.  --  Сегодня  ночью
придет Помпоний.
     -- Говори, -- сказал Кассиодор, -- но пощади женщину, варвар.
     -- Э,  -- засмеялся Пицта,  --  да ведь она сама не хочет,  чтобы к ней
относились, как к женщине: она ведь наш король!
     -- Оставь, брат, -- остановил его Тулун. -- В ней  такая же благородная
кровь, как и в нас.
     И затем, обращаясь к Амаласунте, начал:
     -- Во-первых, ты удалишь от себя  префекта  Рима  -- он враг готов. Его
место займет граф Витихис.
     -- Согласна! -- вскричал сам префект, вместо королевы.
     -- Во-вторых, ты объявишь, что ни  одно твое распоряжение, с которым не
согласится граф Витихис, не  будет иметь силы, ни один новый закон не  может
быть издан без согласия народного собрания.
     Регентша с гневом хотела возразить, но Цетег удержал ее:
     -- Сегодня ночью  здесь будет  Помпоний,  --  прошептал он ей  и  затем
крикнул: -- Согласна!
     -- В-третьих, -- продолжал Тулун, -- мы, трое Балтов, не привыкли гнуть
голову при дворе, крыши  дворца слишком низки для нас. Между тем соседи наши
-- авары,  гепиды, славяне -- вообразили, что со смертью великого короля эта
страна  осиротела,  и нападают  на наши границы. Ты снарядишь три  войска --
тысяч по тридцать, -- и мы, трое Балтов, поведем их на врагов.
     "О, -- подумал префект,  --  это великолепно: они выведут все войска из
Италии и сами уберутся", -- и, улыбаясь, снова крикнул: -- Согласна!
     -- Что же останется мне после всего этого? -- спросила Амаласунта.
     -- Золотая корона на прекрасной головке, --  ответил Тулун. -- А теперь
подпиши эти условия. Говори ты, Гильдебад, объяснись с этим римлянином.
     Но  вместо  Гильдебада -- этого  громадного гота,  которого префект  не
знал, -- выступил Тейя.
     -- Префект Рима, --  начал он,  -- пролита кровь,  благородная, верная,
дорогая кровь гота, которая вызовет страшную борьбу. Кровь, в которой ты...
     -- Э, к чему столько слов, --  прервал его великан Гильдебад. --  Моему
златокудрому  брату  не  повредит  легкая  царапина,  а  с  того  уж  нечего
взыскивать.  А ты, черный  демон, -- обратился  он к  префекту,  поднося ему
широкий меч к самому лицу, -- узнаешь ото?
     --  Меч  Помпония!  --  побледнев,  вскричал  префект, отступая  назад.
Кассиодор и Амаласунта тоже вскрикнули в испуге.
     -- Ага, узнал! Не правда ли, это плохо! Поездка не удалась.
     -- Где Помпоний? -- вскричал Цетег.
     -- В обществе акул, в глубоком море, -- ответил Гильдебад.
     -- Как? Убийство? Но кто же осмелился? -- с гневом вскричал префект. --
Как это случилось?
     -- Очен