е иначе, как  в  его присутствии. И на этих совещаниях он
нарушает все наши планы, но с этим надо кончать.
     --  Говорю  тебе,  потерпи  всего несколько  дней,  --  успокаивала его
Рустициана.
     -- Да на что ты надеешься? Уж не думаешь ли ты поднести ему приворотное
зелье? -- улыбаясь, спросил он.
     -- Да, именно это я и думаю сделать и только жду новолуния -- иначе оно
не подействует.
     Цетег с удивлением взглянул на нее.
     -- Как, вдова Боэция верит такому вздору! -- вскричал он наконец.
     -- Смейся, сколько хочешь, но сам увидишь его действие.
     -- Но  как же ты дашь ему налиток? Безумная, ведь тебя могут обвинить в
отравлении!
     -- Не бойся.  Никто ничего не узнает. Врачи велели ему выпивать  каждый
вечер  после  прогулки  стакан  вина, к которому подмешивают какие-то капли.
Этот стакан ставят  обыкновенно вечером на столе в старом храме Венеры. Этот
стакан нам и понадобится.
     -- А Камилла знает об этом?
     -- Храни Бог! Не проговорись и ты -- она предупредит его.
     В эту минуту в комнату вбежала Камилла и со слезами бросилась к матери.
     -- Что случилось? -- спросил Цетег.
     -- Ах, он никогда не любил  меня! -- вскричала Камилла. -- Он относится
ко мне  с каким-то состраданием, снисходительностью;  Часто замечала я в его
глазах тоску,  боль,  точно я  чем-то оскорбила  его,  точно  он  благородно
прощает мне что-то, приносит жертву.
     -- Мальчики всегда воображают, что они приносят жертву, когда любят.
     --  Аталарих  вовсе  не  мальчик!  --  вскричала Камилла,  и  глаза  ее
загорелись. -- Над ним нельзя смеяться!
     -- А? -- с удивлением спросила  Рустициана. -- Так ты уже не презираешь
короля?
     -- Ненавижу всей душою, -- ответила девушка. -- И он должен умереть, но
смеяться над ним нельзя.
     Через несколько дней весь двор был поражен новым шагом молодого короля:
он  сам созвал государственный совет  --  право, которым раньше пользовалась
Амаласунта. Когда все собрались, король начал:
     -- Моя царственная мать, храбрые  готы  и  благородные  римляне! Нашему
государству грозят опасности, устранить которые могу только я, король.
     Никогда  еще  не говорил  он так, и все в удивлении  молчали.  Наконец,
Кассиодор начал:
     -- Твоя мудрая мать и преданнейший слуга Кассиодор...
     --   Мой  преданнейший  слуга  Кассиодор  молчит,  пока  его  король  и
повелитель не обратится за советом,  -- прервал его Аталарих.  --  Мы  очень
недовольны тем, что делали до сих пор советники нашей  царственной матери, и
считаем  необходимым  немедленно  исправить  их ошибки. До  сих пор мы  были
слишком  молоды  и  больны,  теперь  мы уже чувствуем  себя вполне способным
приняться  за  дело  и  сообщаем  вам,  что  с   настоящего  дня  регентство
отменяется, и мы принимаем бразды правления в собственные руки.
     Все  молчали:   все  побоялись   грозы,  только  что  прогремевшей  над
Кассиодором. Наконец, Амаласунта, пораженная волей сына, заметила:
     -- Сын мой, но ведь годы совершеннолетия, по законам императора...
     -- Законами императора, мать, пусть руководствуются  римляне.  Мы же --
готы   и   живем    по   готскому   праву:   германские   юноши   становятся
совершеннолетними  с  той  минуты,  когда  народное  собрание   признает  их
способными  носить   оружие.  Вот   почему   мы   решили   пригласить   всех
военачальников,  графов  и всех  свободных  мужей  нашего  народа  изо  всех
провинций государства' на военные игры в Равенну через две недели.
     -- Через две недели! -- заметил Кассиодор. --  Но в такой короткий срок
невозможно разослать приглашения.
     -- Это уже  сделано.  Мой старый оруженосец Гильдебранд и граф  Витихис
позаботились обо всем.
     -- Кто же подписал указы? -- спросила Амаласунта, едва придя в себя.
     --  Я сам,  дорогая мать. Надо  же показать  приглашенным,  что я  могу
действовать самостоятельно.
     -- И без моего ведома? -- продолжала регентша.
     --  Без   твоего  ведома  я  действовал  потому,  что  ты  бы  ведь  не
согласилась, и  тогда мне  пришлось бы действовать без твоего согласия.  Все
молчали, и король продолжал:
     --  Кроме того,  мы находим, что нас  окружает слишком  много  римлян и
слишком мало  готов. Поэтому мы вызвали из  Испании наших  славных  герцогов
Тулуна,  Пицту  и Иббу.  Вместе  с графом  Витихисом эти три  храбрых  воина
осмотрят  все  крепости,  войска  и  корабли  государства,  позаботятся   об
исправлении всех недостатков в них.
     "Необходимо тотчас спровадить их", -- подумал про себя Цетег.
     -- Мы вновь вызвали ко двору нашу прекрасную сестру Матасунту. Она была
изгнана в  Тарент  за то, что отказалась выйти  за  престарелого  римлянина.
Теперь  она должна возвратиться, -- этот лучший  цветок нашего  народа --  и
украсить собой наш двор.
     -- Это невозможно! -- вскричала Амаласунта.  -- Ты нарушаешь  права  не
только королевы, но и матери.
     -- Я -- глава семейства, -- ответил король.
     -- Но  неужели ты думаешь, сын мой,  что готские военачальники признают
тебя совершеннолетним?
     Король покраснел, но прежде  чем успел ответить, раздался суровый голос
подле него:
     -- Не беспокойся об этом, королева. Я учил его владеть оружием и говорю
тебе: он может помериться с любым врагом, а о ком старый Гильдебранд говорит
так, того и все готы признают способным.
     Громкие  крики одобрения готов  подтвердили слова старика. Цетег видел,
как все его планы рушатся, он сознавал, что необходимо во что бы то ни стало
поддержать власть регентши, не допустить, чтобы Аталарих стал самостоятелен.
Но прежде чем он решил вмешаться, король произнес:
     -- Префект Рима, Цетег!
     Префект вздрогнул, но тотчас выступил вперед.
     -- Я здесь, мой король и повелитель, -- ответил он.
     --  Не  имеешь  ли  ты чего-либо важного сообщить нам  из Рима?  Каково
настроение воинов там? Как относятся они к готам?
     -- Они уважают их, как народ Теодориха.
     -- Нет ли каких-либо оснований  опасаться за  спокойствие в городе?  --
продолжал допрашивать король.
     -- Нет, ничего, -- ответил Цетег.
     --  В таком случае ты плохо знаком с настроением Рима или злоумышляешь.
Неужели  я  должен сообщить  тебе, что делается  во  вверенном тебе  городе?
Рабочие на твоих укреплениях  поют  насмешливые песни о готах, обо мне. Твои
воины  во  время  военных  упражнений  произносят угрожающие речи.  По  всей
вероятности  образовался широкий заговор,  во главе которого стоят сенаторы,
духовенство.  Они  собираются  по ночам  в  неизвестных  местах.  Соучастник
Боэция, изгнанный из Рима Альбин снова там, и скрывается... знаешь ли где? В
саду твоего дома.
     Глаза всех  устремились на Цетега -- одни в изумлении, другие с гневом,
иные со страхом. Амаласунта  дрожала за  своего поверенного. Он один остался
совершенно спокоен. Молча, холодно смотрел он в глаза королю.
     -- Защищайся же! -- закричал ему король.
     -- Защищаться? Против пустой сплетни? Никогда.
     -- Тебя сумеют принудить.
     Префект презрительно сжал губы.
     -- Принудить?  --  повторил  он.  -- Меня  можно убить  по  подозрению.
Конечно,  мы, римляне, уже знаем это по опыту. Но  оправдываться я не стану:
защита имеет значение лишь там, где действует закон, а не сила.
     -- Не  беспокойся,  с тобой  будет  поступлено  по закону. Выбирай себе
защитника.
     -- Я сям буду защищать себя, -- ответил префект. -- Кто обвиняет меня?
     -- Я, -- ответил голос, и вперед выступил Теин. -- Я, Тейя, сын Тагила,
обвиняю тебя, Цетега, в  измене государству готов. Я обвиняю тебя в том, что
ты скрываешь в своем доме изменника Альбина, и наконец в том;  что ты хочешь
предать Италию в руки византийцев.
     -- О нет, -- ответил Цетег, -- этого я не хочу. Докажи свои обвинения.
     -- Две  недели назад я сам видел, как Альбин, закутанный в плащ, входил
в твой сад. Я уже раньше два раза видел его по ночам, но не узнал. А на этот
раз хорошо узнал его, хотя и не успел захватить.
     --  С каких это  пор граф  Тейя,  комендант  войска, исполняет по ночам
обязанности шпиона? -- с насмешкой спросил Цетег.
     --  С тех пор,  как  ему  пришлось иметь дело  с  Цетегом,  -- спокойно
ответил  Тейя и  затем продолжал,  обращаясь  к  королю.  -- Хотя  Альбину и
удалось убежать, но он выронил вот этот список. Возьми его.
     И он подал королю свиток. Тот просмотрел его.
     -- Это список имен знатнейших римлян. Против некоторых сделаны заметки,
но  условным  шрифтом.  Возьми,  Кассиодор, разбери  их.  Ну,  а  ты, Цетег,
признаешь ли теперь  себя виновным? Нет?  Во всяком случае, обвинение  очень
основательно.  Ты,  граф  Витихис,  сейчас  отправишься   в  Рим,  арестуешь
означенных в этом списке  лиц и произведешь тщательный обыск в их домах, и в
доме префекта  также. А  ты, Гильдебранд,  арестуешь префекта, возьми у него
оружие.
     -- Нет, -- вскричал префект. --  Я  сенатор Рима и  потому  имею право,
внеся залог, остаться  свободным до окончания  дела.  Я ручаюсь  всем  своим
состоянием, что не сделаю шагу из Равенны за это время.
     -- О  король, --  умоляюще обратился  к  нему Гильдебранд, -- не слушай
его! Позволь мне задержать его!
     -- Нет, --  ответил король. -- С ним должно быть  поступлено по закону,
без  всякого  насилия. Пусть идет.  Ведь  ему  надо подготовиться к  защите:
обвинение было неожиданным. Завтра в этот час мы сойдемся для суда.
     ГЛАВА VII
     Нет  сомнения,  --  говорил  час  спустя  Кассиодор,  сидя  в   комнате
Рустицианы, --  нет  сомнения, что Аталарих --  весьма опасный противник, он
вполне  принадлежит  готской партии Гильдебранда и  его  друзей.  Он погубит
префекта. И  кто бы мог подумать  это!  Не таким он  был  во время  процесса
твоего мужа, Рустициана!
     Камилла насторожила внимание.
     --  Во  время процесса моего мужа? Что же он  делал тогда? --  спросила
вдова.
     -- Как?  Разве ты не знаешь? Когда  Теодорих присудил Боэция  и сыновей
его к казни, мы все -- я, Амаласунта и другие  друзья его -- все  мы умоляли
короля  о  помиловании  и  не  отступали до  тех  пор,  пока он  наконец  не
рассердился  и поклялся своей короной, что засадит в  самую мрачную  темницу
того, кто осмелится еще хоть слово сказать о Боэции. Что же было нам делать?
-- Мы замолчали. Да, все мы, взрослые мужи, испугались, только этот -- тогда
еще  совсем  ребенок   --  Аталарих  не  испугался:  он  бросился   к  ногам
разгневанного деда и плакал,  и продолжал умолять  его пощадить  его друзей.
Теодорих исполнил угрозу: позвал стражу  и велел засадить внука в подземелье
замка, а Боэция  тотчас казнить.  Целый  день  мальчик  просидел  в  тюрьме.
Наступил вечер. Король сел  ужинать  и не выдержал: подле  него  не было его
любимца-внука.  Он  вспомнил,  с  каким благородным  мужеством  этот мальчик
отстаивал своих друзей,  забывая  о  себе. Долго сидел  он, задумавшись, над
своей чашей с вином. Наконец, решительно отодвинул ее, встал,  сам спустился
в  подземелье, открыл дверь  темницы, обнял  внука и  по его просьбе пощадил
жизнь твоих сыновей, Рустициана.
     Камилла едва  перевела дыхание.  Теперь  она быстро вскочила с места  и
бросилась из комнаты. "Скорее, скорее к нему!" -- думала она.
     Кассиодор  также вскоре ушел. Рустициана  осталась одна.  Долго,  долго
сидела она: все, казалось ей, погибло, ей не удастся отомстить!
     Перед вечером к ней зашел Цетег. Он был холоден и мрачен, но спокоен.
     -- О Цетег! -- вскричала вдова. -- Все погибло!
     -- Ничего не погибло.  Надо  быть только спокойным, -- отвечал он. -- И
действовать быстро, не медля.
     Затем,  окинув быстрым взглядом всю комнату  и видя,  что они одни,  он
вынул из кармана склянку и подал ее Рустициане.
     --  Твой  любовный  напиток  слишком  слаб,  Рустициана.  Вот   другой,
посильнее. Возьми его.
     Вдова  догадалась, что  было  в  склянке, и  со  страхом  взглянула  на
префекта.
     --  Бери скорей и не  думай  ни о  чем. Сегодня же, слышишь, непременно
сегодня король  должен выпить это. Иначе все  действительно  погибло, завтра
будет уже поздно.
     Но Рустициана все еще медлила и с сомнением смотрела на флакон.
     Тогда префект подошел к ней ближе и, положив руку ей на плечо, сказал:
     -- Ты медлишь? А  знаешь ты, что теперь  лежит на весах? Не только наши
планы!  Нет,  слепая мать, знай: Камилла любит  короля. Неужели дочь  Боэция
убудет любовницей тирана?
     Рустициана громко вскрикнула:  последнее  время  она и сама подозревала
это, слова префекта только подтвердили ее подозрения.
     -- Хорошо, -- сказала она,  сжимая флакон в руке.  -- Король выпьет это
сегодня.
     Префект, быстро простившись, вышел.
     "Ну, принц, ты быстр, но я быстрее. Ты  осмелился стать на моей дороге,
пеняй на себя". Он неторопливо пошел домой и весь день старался держаться на
виду.
     Перед закатом Камилла сидела на ступенях  храма Венеры.  Теперь она уже
не считала свою  любовь  к  королю  преступлением: разве  можно винить его в
смерти  отца?  Он  сделал все, что мог для его спасения,  сделал больше, чем
другие. И братьев ее спас он же. Да, ей  нечего стыдиться этой любви. Что ей
за дело до  того,  что он гот, варвар?.. Он  прекрасен, умен  и  благороден.
Завтра  же она объявит матери и префекту, что отказывается от мести, а затем
сознается  во   всем  королю  и  будет  просить  прощения  у  него.  Он  так
великодушен,  простит,  а потом...  И  девушка погрузилась в  самые радужные
мечты.
     ГЛАВА VIII
     Вдруг  она услышала быстрые шаги.  Это  был  король, но какая перемена:
всегда опущенная голова высоко поднята, осанка мужественная, решительная.
     -- Здравствуй, Камилла, -- весело вскричал он. -- Видеть тебя -- лучшая
награда после жаркого дня.
     Камилла смутилась, покраснела.
     -- Мой король! -- прошептала она.
     Аталарих  с  радостным удивлением  взглянул  на  нее:  никогда  еще  не
называла она его так, никогда не смотрела так на него.
     -- Твой  король?  -- повторил  он.  -- Боюсь, что  ты не  захочешь  так
называть меня, когда узнаешь все, что произошло сегодня.
     -- Я знаю все.
     -- Знаешь? Так  будь же справедлива, не осуждай меня. Право, я не тиран
и люблю римлян -- ведь это  же твой народ. Но я обязан охранять государство,
созданное моим великим  дедом. И я буду охранять его -- добавил он. --  Быть
может, звезды уже осудили его, но я -- его король и должен  стоять или пасть
вместе с ним.
     -- Ты говоришь истину, Аталарих, как подобает королю.
     --  Благодарю, Камилла. Как  ты  сегодня  справедлива  и добра! Ты ведь
знаешь,  чем  я  был:  больным  мечтателем. Но  вот  однажды  я  понял,  что
государству грозит опасность, понял, что я обязан охранять его. И я принялся
за дело. И чем больше я трудился, тем сильнее  привязывался к своему народу.
И  эта  любовь  к готам  укрепила мою душу, утешила меня... в другой,  очень
тяжелой  потере. Что мое личное  счастье в сравнении с благом народа? И  эта
мысль, видишь, сделала меня здоровым и сильным, таким сильным, что, право, я
мог  бы теперь одолеть самого сильного  врага.  Меня  мучит  бездействие. Но
взгляни, как чудно садится солнце!  Море  так  тихо, и золотая  дорога опять
протянулась по нему. Поедем немного покататься в лодке, прошу тебя.
     -- На острова блаженных? -- с улыбкой спросила Камилла.
     -- Да,  к островам блаженных! --  ответил король  и,  увлекая  Камиллу,
быстро вскочил в лодку, отомкнув серебряную цепь, которой она была прикована
к  набережной,  и  с  силой  оттолкнул  ее  от  берега. Легкая лодка  быстро
понеслась по гладкой поверхности залива.
     Несколько  времени   оба  молчали.  Король   греб,  о   чем-то  глубоко
задумавшись, Камилла  с восхищением любовалась  его лицом, освещенным лучами
заходящего солнца.
     Наконец, король заговорил:
     -- Знаешь, о чем я думал теперь? Какое великое счастье -- сильной рукой
вести  народ  к  блеску  и  славе!  А  ты, Камилла,  о чем  думала?  Девушка
покраснела и смешалась.
     -- Говори же, Камилла. Будь откровенна в этот чудный вечер. Ты смотришь
так кротко, наверно, у тебя были добрые мысли.
     -- Я  думала,  как  счастлива  должна быть  та  женщина,  которая может
довериться сильной,  верной руке любящего человека, того,  кто поведет ее по
волнам жизни.
     -- Да, Камилла, но верь мне, что и варвару можно довериться.
     -- Ты не варвар, -- горячо заговорила девушка. -- Человек, который  так
благородно  мыслит,  так   великодушно  действует,   прощает   самую  черную
неблагодарность, такой человек вовсе не  варвар, он нисколько не ниже любого
Сципиона.
     -- Камилла! -- в восторге вскричал Аталарих. -- Камилла, не грежу ли я?
Ты ли говоришь это? И мне?
     -- Я хочу сказать  больше, Аталарих, -- быстро продолжала девушка. -- Я
хочу просить у тебя прощения за то, что я  так жестоко отталкивала тебя. Ах,
это  была только  стыдливость и страх... Но что  это?  Нас  догоняют,  мать,
придворные.
     Действительно, от берега отчалила лодка, в которой сидела  Рустициана с
несколькими придворными. После  ухода префекта вдова пошла искать свою дочь.
В саду ее не было. Она подошла к храму Венеры, Камиллы не было и здесь. А на
мраморном столике  стояло вино, приготовленное для  короля. Взгляд ее  в эту
минуту упал на море, и  она увидела лодку, в которой дочь ее ехала наедине с
королем. Вспомнив  слова префекта, она  в  страшном гневе вбежала  в  храм и
вылила  в серебряную  чашу с вином  содержимое флакона. Затем позвала людей,
села в лодку и велела q>e6naM догонять лодку короля. Когда она спускалась
со ступеней набережной, из-за угла вышла группа римлян, среди которых  был и
префект. Он подошел  к  ней  и  подал  руку, помогая  войти  в  лодку.  "Все
сделано", -- шепнула ему Рустициана и велела отчаливать. В эту именно минуту
Камилла заметила  ее и,  рассчитывая, что король повернет судно,  встала. Но
Аталарих вскричал:
     -- Нет,  нет!  Я  не позволю похитить  у  меня этот час, лучший  в моей
жизни. Нет, Камилла, ты должна договорить, высказать мне все. Поедем дальше,
пристанем к тому острову, там они найдут нас.
     И  он с такой силой  налег на весла, что лодка  полетела стрелой. Вдруг
сильный толчок сразу остановил судно.
     -- Боже! -- закричала Камилла, вскакивая с места. -- В лодке течь -- мы
погибнем!
     Действительно, вода широкой струей вливалась в лодку со дна.
     Король быстро осмотрелся.
     "Это Иглы Амфитриды" -- страшно побледнев, воскликнул он. Дело плохо.
     "Иглами  Амфитриды"  назывались две  остроконечные  скалы, которые едва
выдавались  над  поверхностью  моря между  берегом  и  ближайшим  островком.
Аталарих хорошо знал, где они находятся, и всегда обходил их. Но сегодня  он
засмотрелся на девушки и забыл о скалах. Лодка с  разгону ударилась  об одну
из них и  получила пробоину. Островок был, положим, уже недалеко, но доплыть
туда с Камиллой он не  мог, удержаться  на скале, пока  подоспеет  помощь  с
берега,  -- тоже не было возможности:  вершина скалы была  так остра, что на
ней птица не удержалась бы. Вода же прибывала быстро -- минуты через две-три
лодка должна затонуть. Аталарих быстро сообразил все это.
     -- Камилла, боюсь, выход один -- умереть.
     -- Умереть! Теперь! Нет, Аталарих, теперь я хочу жить, жить с тобой.
     Эти слова, голос,  которым  они  были сказаны,  кольнули  его  прямо  в
сердце. Он с отчаянием осмотрелся еще раз, -- но нет! Ничего нельзя сделать.
Вода прибывала все сильнее.
     -- Нет, милая, нет надежды. Простимся поскорее.
     --  Прощаться?...  Нет! -- решительно  ответила Камилла.  --  Я  готова
умереть с тобой, но прежде ты должен все  знать:  как я люблю тебя давно уже
--  всегда. Вся моя  ненависть была только спрятанной любовью. Я любила тебя
даже  тогда,  когда  думала,  что  должна  ненавидеть.  --  И  она покрывала
поцелуями его лоб, глаза, щеки. -- А теперь пусть приходит смерть.