ей жить при дворе было  легко, гораздо труднее
было уговорить  Рустициану принять эту  милость.  Долго  все старания Цетега
были напрасны, пока, наконец, ему не помог случай.
     До казни  своего отца и мужа Рустициана жила при дворе в Равенне.  Дочь
ее Камилла провела там вое свое детство. Когда Боэций был казнен, семья  его
подверглась преследованию: два сына его, Северий  и Аниций, были заключены в
тюрьму и приговорены к казни,  но потом Теодорих заменил казнь  изгнанием, и
они  уехали  в Византию,  где старались вооружить императора против готов. А
Рустициана  с  Камиллой  бежали  в  Галлию,  где жили  у  одного  из  друзей
казненного.  Потом  они  получили  позволение  вернуться  в Италию,  но  все
имущество их  было  отобрано  в  казну.  Они поселились вблизи  Рима, в доме
бывшего своего вольноотпущенного Корбулона.
     Наступило  лето.  Все  состоятельные жители города  выехали  за  город,
Рустициана же должна была оставаться в душном, тесном городском домике, -- о
вилле ей  и думать  было нечего.  Но  вот однажды Корбулон явился к ней  и с
замешательством сказал, что ему  удалось купить за малую цену домик в горах.
Конечно,  этот  крохотный домишко нельзя  сравнивать  с роскошными  виллами,
которыми владела  раньше его  госпожа. Но все же  там  нет пыли,  и воздух в
горах такой  свежий, чистый, а около домика есть несколько  деревьев и  сад,
где  можно посадить цветы. И он думает,  что госпоже будет приятнее провести
лето  там, чем в душном, пыльном  городе. Рустициана  и дочь  ее были  очень
тронуты   вниманием  этого  простого  человека  и  обрадовались  возможности
подышать свежим  воздухом. В тот же день они собрались и отправились в горы.
Камилла  ехала впереди, верхом на  муле, Корбулон вел животное за повод. Они
подъехали к  горе,  на  склоне которой стоял  домик,  --  оставалось  только
подняться на лесистую вершину, и он будет виден, как на ладони.
     Добрый  старик  заранее  представлял  себе,  как  обрадуется  дочь  его
госпожи, когда  он укажет ей домик. Вот они уже и на вершине горы, но... что
это?  Корбулон  сначала  в  смущении  протер  себе  глаза,  потом  рассеянно
оглянулся  кругом, точно желая убедиться, что он не  заблудился. Но нет, вот
на  опушке  леса  стоит  огромная статуя Терминуса, древнего бога  границ. А
вправо от него должен быть  купленный им  домик и две  грядки капусты и репы
подле него. А между тем, ни домика, ни капусты нет,  вместо них расстилается
чудный  парк, с  роскошными клумбами чудных цветов, с  прекрасными статуями,
фонтанами, беседками. Дом был, но  он  также мало походил на тот, что  купил
Корбулон, как эти  чудные  клумбы -- на его грядки репы  и капусты. И откуда
все это взялось?
     Камилла же в восторге вскричала:
     -- О  Корбулон,  да ведь  этот сад  устроен  совершенно  также, как при
дворце в Равенне, только он меньше! Какая прелесть!
     И  она погнала  мула.  Подъехав к дому,  она быстро обежала аллеи сада,
клумбы, и чем дольше она  осматривала его, тем более находила всюду сходства
с громадным садом при дворце в Равенне. В доме она заметила тоже сходство со
старым. Особенно  ее  комната:  те  же  занавесы,  та  же  мебель,  картины,
статуэтки, вазы. Какая прелесть и какое приятное воспоминание!
     -- О Корбулон, как мог ты построить все это? -- спросила она.
     Но  Корбулон  ничего  не  понимал  -- одно  ясно, что  здесь  совершено
колдовство!
     -- Вот идет хромой  Каппадокс! Слава Богу, хоть он не околдован! Он все
объяснит  нам!.. Эй, Каппадокс, ступай скорее сюда,  объясни,  что тут было?
Хромой великан приблизился и рассказал:
     -- Несколько недель назад, когда  ты, мой господин, прислал  меня сюда,
чтобы  приготовить  дом для  матроны  [* Матронами в Риме назывались знатные
дамы.], явился какой-то знатный римлянин  с целой  толпой рабов и громадными
телегами,  нагруженными до верха. Он спросил меня, это ли  та вилла, которую
Корбулон купил для вдовы Боэция, и когда я ответил: "Эта", он заявил, что он
--  главный  смотритель садов в  Равенне, что один  знатный римлянин, старый
друг Боэция, желает позаботиться о семье казненного и поручил ему устроить и
украсить эту виллу.  Но, опасаясь преследования со стороны тирана, друг этот
не  хочет  открывать  своего  имени.  Затем  закипела работа. Он скупил  все
ближайшие участки земли, развел сад,  вырыл пруд,  устроил фонтаны, беседки,
выстроил дом. Я  сначала  боялся,  думая:  "А  что  если за все это придется
расплачиваться  моему господину? Несдобровать  мне тогда!"  И несколько  раз
хотел я дать тебе знать, что тут делается. Но римлянин частью лаской, частью
силой не пускал меня отсюда, говорил, что все это должно быть сюрпризом  для
матроны.  И  только  три дня  назад  все  работы были окончены, он  отпустил
работников и сам  уехал, щедро расплатившись за все. А теперь, господин, вот
что  я скажу  тебе, -- добавил раб, --  конечно, ты можешь меня наказать или
запереть  в тюрьму. Можешь велеть высечь плетьми. Ты все  можешь. Потому что
ты  ведь  господин,  а я раб.  Но подумай,  справедливо ли  было  бы это? Ты
оставил  меня смотреть  за парой грядок капусты  и  репы,  а под  моей рукой
выросло такое райское убежище.
     Слезы  благодарности  выступили  на   глазах  двух  женщин,  когда  они
выслушали рассказ: "О, есть еще благородные люди на земле! Есть еще друзья у
семьи Боэция!" И  горячая молитва за неизвестного друга вырвалась из глубины
их душ.
     Целые дни  Камилла проводила на воздухе. Часто, не довольствуясь садом,
она  в  сопровождении  Дафнидионы,  молоденькой  дочери  верного  Корбулона,
уходила  в  лес,  который  тянулся  за садом. Однажды  девушки зашли  дальше
обыкновенного.  День  был  нестерпимо  жаркий,  и  их  начала  мучить жажда.
Дафнидиона  заметила, что из одной скалы вытекал маленький родник. Вода была
холодная и чистая,  но  вытекала такой тоненькой струйкой,  что было  трудно
собрать ее столько, чтобы утолить жажду.
     -- О как жаль прекрасной влаги! -- вскричала Камилла. -- Вот если бы ты
видела,  как  прелестно устроен источник в  саду Равенны! Струя вытекает  из
бронзовой  головы Тритона,  бога моря,  и  собирается  в широкий  бассейн из
темного мрамора. А здесь, как жаль, такой родник пропадает!
     Через несколько дней девушки снова отправились в лес и подошли к месту,
где был источник. Вдруг Дафнидиона, громко вскрикнув, остановилась и в ужасе
молча указала рукой на место,  где  был  источник. Камилла взглянула и также
остановилась в изумлении: струя вытекала из бронзовой головы Тритона, и вода
собиралась в широком бассейне из темного мрамора. Суеверная Дафнидиона ни на
минуту не сомневалась, что это дело лесного духа. Закрыв лицо руками,  чтобы
не  увидеть его, так  как это  было дурным предзнаменованием,  она опрометью
бросилась  бежать  домой.  Но  Камилла  не  верила  в  существование  духов.
"Конечно,  кто-нибудь  подслушал мои слова, когда мы  здесь гуляли последний
раз, -- подумала она. -- Но в таком случае этот человек должен быть и теперь
где-нибудь  поблизости,  чтобы  увидеть, какое впечатление произведет на нас
его сюрприз". И  с этой  мыслью она внимательно огляделась:  ветви одного из
соседних кустов чуть  заметно дрожали, Камилла бросилась  туда. В эту минуту
из куста вышел юноша.
     -- Прятки кончились -- в смущении сказал он тихим голосом.
     -- Аталарих! Король! -- вскричала Камилла в  страхе, почти без сознания
она опустилась на  траву.  Молодой король с испугом и восхищением смотрел на
нее, и яркая краска залила его бледное лицо.
     -- Теперь бы умереть, -- прошептал он, -- тут, подле нее!
     В это мгновение Камилла шевельнула рукой. Это движение привело короля в
чувство. Он зачерпнул воды из мраморного бассейна и смочил виски девушки. Та
открыла  глаза,  быстро оттолкнула  руку короля и с громким криком: "Варвар!
Убийца!" -- вскочила, и бросилась бежать.
     Аталарих  не последовал  за ней. "Варвар, убийца!" -- со страшной болью
повторил он и закрыл лицо руками.
     ГЛАВА IV
     Cо страшными рыданиями бросилась  Камилла к матери и рассказала ей все:
не  было сомнения,  что виллу устроил он, сын убийцы ее  отца, нетрудно было
понять, и зачем это: он любил ее. Чувства боролись в душе девушки.
     Она  росла во  дворце Теодориха, целые дни проводила вместе с бледным и
красивым  маленьким Аталарихом, который  был всегда  так ласков  с  ней, так
весело  играл  и рассказывал такие чудные истории.  Дети были очень дружны и
привязаны друг  к  другу.  Проходили  годы. Дети стали  молодыми  людьми,  и
детская  дружба постепенно  и  незаметно начала  переходить  в  иное,  более
горячее чувство. Но тут разразился удар над Боэцием,  его казнили, семью его
лишили  имущества  и сослали.  Все окружавшие ее теперь  -- мать и друзья --
ненавидели  варвара-тирана и  всю его семью  и  говорили только о мести. Под
влиянием  этих  толков  и  тоски по  отцу  Камилла  также  стала  ненавидеть
Теодориха, а вместе и его внука Аталариха.
     И вот  этот ненавистный враг, потомок проклинаемого ею рода, на котором
лежала кровь ее мученика-отца, -- он осмелился признаться ей в  любви. Тиран
Италии осмелился надеяться, что дочь Боэция...
     Рустициана,  узнав, в чем дело,  также  страшно  взволновалась и тотчас
пригласила Цетега.
     -- Скажи же, что нам делать теперь? -- спросила она, рассказав ему все.
-- Как спасти мое дитя? Куда везти ее?
     -- Куда? -- ответил Цетег, -- В Равенну, ко двору.
     -- Ты можешь так зло шутить в такую минуту? -- вскричала вдова.
     -- Я  вовсе  не  шучу.  Слушай.  Ты  знаешь,  что  на королеву  я  имею
безграничное влияние, она вполне в моей  власти. Но с этим мальчишкой -- сам
не понимаю почему -- я ровно ничего не могу поделать. Изо всех готов он один
если  не  видит  меня насквозь, то подозревает и  не  доверяет мне. И часто,
очень часто  он мешает мне действовать --  его слова, конечно, влияют на его
мать,  и влияют сильнее, чем мои доводы. И чем дальше,  тем сильнее и умнее.
Он и  теперь умен не по летам.  До сих  пор никто из нас не мог справиться с
этим  мальчишкой,  теперь же,  благодаря его любви  к Камилле, мы  через нее
будем управлять и им.
     --  Никогда! -- вскричала с негодованием  Рустициана. -- Пока я жива --
никогда!..  Я  --  при  дворе  тирана! Моя  дочь,  дочь Боэция  -- любовница
Аталариха! Тень ее отца...
     -- Хочешь отомстить за эту тень? Хочешь уничтожить готов? Да? Ну так не
раздражай же меня и делай, что тебе говорят. Не о себе я хлопочу, не за себя
хочу мстить: мне готы не сделали ничего дурного. Ты же сама вытащила меня из
моего уединения,  упросила  стать  во главе заговора,  уничтожить  Амалов. А
теперь ты раздумала? Не хочешь? Ну, прощай, я возвращаюсь к своим книгам.
     --  Подожди,  не  уходи.  Дай  мне  опомниться, ведь это так  ужасно --
пожертвовать Камиллой!
     --  Кто  же  тебе  говорит, что  Камилла будет жертвой!  Не она, а  сам
Аталарих. Камилла должна не любить,  а  только властвовать  над  ним. Или ты
боишься  за  сердце  своей  дочери? --  прибавил он,  пристально взглянув на
вдову.
     -- Моя дочь! Полюбит его! Да я собственными руками задушила бы ее!
     -- Хорошо! -- задумчиво ответил префект. -- Я сам поговорю с ней.
     И он прошел в комнату Камиллы.  Девушка с  детства привыкла находить  в
нем защитника и помощника, и теперь, увидя его, быстро  встала ему навстречу
и доверчиво заговорила:
     -- Ты знаешь, наверно, все. И пришел помочь нам?
     -- Да, я пришел помочь тебе отомстить.
     -- Отомстить! -- вскричала девушка. -- Но как же?
     До  сих  пор  Камилла плакала,  думала  о бегстве, но мысль  о мести не
приходила ей в  голову.  Теперь  же кровь вскипела  в ней:  месть,  месть за
смерть отца, за оскорбление, нанесенное ей! И глаза ее заблестели.
     -- Слушай. Ни  одной женщине  в мире не  сказал бы я того,  что  теперь
скажу  тебе. Слушай: в  Риме  составился сильный заговор  против  господства
варваров, меч  занесен  уже, и теперь отечество, тень твоего отца  призывает
тебя, чтобы опустить его на голову тирана.
     -- Меня? Я должна мстить за отца? Говори же скорее, что надо делать.
     -- Надо принести жертву.
     -- Все, что хочешь, свою кровь, жизнь! -- вскричала девушка.
     --  Нет,  ты должна жить, чтобы  наслаждаться  победой.  Слушай: король
любит тебя. Ты должна  ехать в  Равенну, ко двору, и погубить(варвара его же
любовью.  Мы все не имеем никакой власти над ним. Только ты  силой его любви
можешь управлять  им. И этой  властью  ты воспользуешься, чтобы отомстить за
себя и отца и погубить его.
     -- Его погубить! -- странно тихо  сказала Камилла, и голос ее задрожал,
а на глазах заблестели слезы.
     Префект молча взглянул на нее.
     -- Извини,  -- холодно сказал он.  -- Я не знал, что дочь Боэция  любит
тирана. Я ухожу.
     -- Что? Я  люблю его? -- с болью вскричала  Камилла. --  Как ты  смеешь
говорить  это!  Я  его  ненавижу,  ненавижу  так,  как  я  никогда  даже  не
подозревала, что могу ненавидеть.
     -- Докажи!
     -- Хорошо.  Он умрет.  Завтра... Нет, сегодня  же мы поедем  в Равенну.
"Она его любит, -- подумал префект. -- Но это не беда  -- она еще не сознает
этого".
     ГЛАВА V
     Уже несколько недель Рустициана с дочерью жила при дворе, но Камилла ни
разу еще  не видела короля.  Он был  сильно болен, несколько недель назад он
ездил  охотиться в горы, и  однажды  приближенные  нашли  его без  чувств  у
источника.  Его привели  в чувство, привезли домой, но  он  тяжело  заболел.
Теперь, говорили, ему лучше, но врачи не позволяли ему выходить из комнаты.
     В чувствах Камиллы  произошла перемена: ненависть,  жажда  мести начала
постепенно смягчаться  состраданием  к больному.  Живя при дворе,  ей  часто
приходилось  слышать, с  каким терпением  он  выносил тяжелую  болезнь,  как
благодарен  за малейшую услугу, как благородно кроток. И в сердце ее оживала
прежняя  привязанность.  Но она старалась заглушить ее воспоминанием о казни
отца. А когда сердце  подсказывало  ей, что несправедливо взваливать на него
чужую вину  --  ведь  не он,  а  его дед  казнил  Боэция --  она  сама  себе
возражала: а почему он не помешал злодейству?
     В этой борьбе чувств проходили дни, недели. Однажды  Камилла проснулась
на  рассвете. В  комнате было душно, а  на дворе стоял приятный холодок. Она
встала и  пошла в сад.  Там  на берегу стоял  полуразрушенный  храм  Венеры,
мраморные ступени храма спускались почти к самому берегу. Туда и направилась
Камилла. Но,  подойдя к  лестнице, она увидела там  Аталариха, он  сидел  на
ступени  и  задумчиво  смотрел  на море. Встреча была  так  неожиданна,  что
девушка, растерявшись, остановилась.  Король,  увидя ее, также  смутился, но
тотчас овладел собою и, вставая, спокойно заговорил:
     -- Извини, Камилла, я не  мог думать, чтобы ты пришла сюда в это время.
Я сейчас  уйду, только не выдавай меня: моя мать и врачи так зорко наблюдают
за мной, что днем мне не уйти от них. А мне так хорошо здесь, у моря. Прощай
же, я знаю, что ты не выдашь меня.
     И он начал спускаться вниз.
     -- Нет, король готов. Останься,  я не имею ни права, ни желания  мешать
тебе. Я ухожу.
     В  этот  миг над  морем  взошло солнце, и лучи его  растеклись на  воде
широкой золотой дорогой, залили развалины храма и статуи на лестнице.
     -- Камилла! -- вскричал король, -- взгляни, как прекрасно! Помнишь, как
мы  в  детстве играли  здесь, мечтали  и воображали, что эта золотая  дорога
солнечных лучей на море ведет к островам блаженных.
     -- Да, к островам блаженных! -- повторила Камилла.
     -- А знаешь, -- продолжал король,  -- я должен  повиниться перед тобой.
Камилла  покраснела:  вот  теперь  он  заговорит  об  украшении  виллы,   об
источнике. Но Аталарих спокойно продолжал:
     -- Помнишь, как часто  спорили мы в детстве о  том, чей народ лучше. Ты
превозносила  римлян  и  их героев,  я -- своих готов. А  когда блеск  твоих
героев  грозил затмить  моих, я смеялся и говорил: а  все-таки  настоящее  и
будущее принадлежит готам. Теперь я не скажу так. Ты победила, Камилла.
     -- А, ты осознал, что твой народ не может сравниться с нами.
     -- Мы уступаем вам  только  в одном: в счастье. Мой  бедный  прекрасный
народ! Мы забрались сюда, в чуждый нам мир,  в котором не сможем укрепиться.
Мы  подобны  чудному цветку с вершины Альп, который занесен  бурей вниз,  на
пески долины. Он не сможет укорениться там. Так и мы здесь завянем и умрем.
     И он с тоской смотрел вдаль, на море.
     --  Зачем  вы  пришли  сюда?  --  резко спросила  Камилла.  -- Зачем вы
перебрались  через эти крутые горы,  которые  Господь  поставил,  как вечную
преграду между вами и нами?
     -- Зачем? -- повторил Аталарих, не глядя на девушку, как бы  про  себя.
--  А зачем мотылек  летит на яркое пламя?  Оно жжет, но  боль не удерживает
мотылька, и он снова и снова возвращается, пока это  пламя не спалит его. То
же и с готами. Оглянись кругом: как прекрасно  это небо, это чудное  море, а
там величественные деревья, и среди них, залитые  солнцем, блестят мраморные
колонны! А еще дальше, на горизонте, высокие горы, а на море зеленеют чудные
островки.  И  надо  всем этим мягкий, теплый, ласкающий  эфир. Вот те  чары,
которые вечно будут привлекать и погубят нас.
     Волнение короля передалось и Камилле. Но она не поддалась ему и холодно
ответила:
     -- Целый народ не может поддаться чарам вопреки рассудку.
     --  Может!  --  вскричал  король  с  такой  страстностью,  что  девушка
испугалась. -- Говорю тебе, что целый народ, как  и отдельный человек, может
поддаться  безумной любви,  сладкой, но гибельной мечте. Может,  Камилла,  в
сердце есть  сила,  которая  ведет  нас сильнее, чем рассудок, и ведет нас к
заведомой гибели. Но ты этого не понимаешь, и дай Бог,  чтобы никогда  ты не
испытала этого. Никогда! Прощай.
     И он  быстро  повернулся и пошел во  дворец.  Камилла  несколько  минут
смотрела ему вслед, а затем, задумавшись, направилась домой.
     ГЛАВА VI
     Теперь  молодые люди виделись ежедневно. Врачи разрешили королю гулять,
и каждый вечер он несколько часов проводил в обширном саду, сюда же выходила
и  Рустициана с дочерью.  Вдова большей частью оставалась  с  Амаласунтой, а
молодые люди,  разговаривая, уходили  вперед. Амаласунта видела, что  сын ее
все  сильнее  привязывается  к  Камилле,  но  она  не препятствовала  этому,
напротив, была даже рада ее влиянию. Аталарих  теперь стал гораздо спокойнее
и мягче с ней, чем был раньше.
     Камилла  чувствовала, как ее  злоба и  ненависть к королю ослабевали  с
каждым днем, с каждым днем  она  яснее  понимала благородство его души,  его
глубокий  ум  и поэтическое чувство. С большим  усилием  заставляла она себя
смотреть  на  него, как  на  убийцу  ее  отца, и  все громче говорило в  ней
сомнение:  справедливо  ли  ненавидеть  Аталариха только за  то,  что он  не
помешал казни,  которую вряд  ли мог  бы отвратить. Давно  уже  ей  хотелось
откровенно  поговорить  с  ним,  высказать  ему  все, но  она  считала  свою
откровенность  изменой  своему  отцу, отечеству  и  собственной  свободе,  и
молчала, но чувствовала, что с каждым днем все сильнее привязывается к нему.
     Аталарих --  конечно,  невозможно  было  сомневаться в его любви  -- ни
одним словом, ни одним взглядом не обнаруживал своего чувства.
     Даже Рустициана и Цетег, которые зорко  наблюдали за ним, были поражены
его холодностью. Цетег выходил из себя. Рустициана была спокойна.
     -- Подожди, -- говорила она Цетегу, -- подожди еще несколько дней, и он
будет в наших руках.
     --  Да,  пора  бы  действовать.  Этот  мальчишка  принимает  все  более
повелительный  тон. Он не доверяет уже ни  мне, ни Кассиодору, ни даже своей
слабой  матери.  Он  вступил  в  сношение  с   опасными  людьми:  со  старым
Гильдебрандом, Витихисом и их  друзьями.  Он настоял,  чтобы государственный
совет  собирался  н