он порядил тех мастеров в  слуги,  частью -  к себе,
частью - к другим шведским купцам.
     Иоганн  Либхен,  который в  России  уже  давно  стал  называться Иваном
Липкиным,  должен был выполнять обязанности слуги. Но вольный кузнец не умел
угождать господину.  Тогда в запальчивости Нумменс накричал, что, если бы не
приказ королевы,  он  бы  никогда не  связался с  таким ленивым и  нерадивым
слугой, но что, слава богу, он может не ломать палки об эту дурацкую голову,
потому что тюремщики и палачи сделают это за него. Он назвал Иоганна русской
свиньей,  изменником,  из-за которого гибнут железные заводы ее королевского
величества.
     - Значит,  нас  поставят на  заводы,  дядюшка,  а  не  повесят,  раз ее
величеству нужны кузнецы! - засмеялся Иоганн.
     - Дурак, - сказал Нумменс. - У нас такого добра много, и королеве вы не
нужны. Главное - чтобы вы не служили русским.
     Это была чистая правда. С одобрения королевы Христины{275}, ее резидент
в  России Карл  Поммерининг хлопотал лишь  о  том,  чтобы не  дать  развития
русским железным заводам.  Для  того он  и  вывозил иностранных кузнецов.  В
запальчивости Логин Нумменс сказал Иоганну правду, и сколько же раз он потом
о ней пожалел!
     Иван Липкин решил,  что он куда больше русский,  чем швед,  и  бежал от
своего господина.
     Нумменса беспокоило,  конечно,  не то,  что он привезет в  Швецию одним
кузнецом меньше, но что, получив тайное поручение от королевского резидента,
он  проболтался о  нем  слуге,  как  какая-нибудь  жена  сапожника,  которая
поссорилась  с  прислугой!  Чтобы  увезти  кузнеца,  Нумменс  стремился  его
возвратить, не жалея затрат...
     Слова  боярина о  желании купить пистоль или  саблю  Нумменс понял  как
намек на  то,  что боярин не  прочь пойти на уступку за хороший подарок.  Он
готовно и  торопливо извлек из кармана небольшой пистоль с красивой чеканкой
ствола и тонко отделанной рукоятью и положил на стол перед Романовым.
     - Господин Логин не знал,  что ты,  боярин,  любителен до пистолей и до
клинков.  Бьет  челом тебе  рижский купец сим  пистолем гишпанского дела,  -
сказал толмач,  переводя слова Нумменса,  и сам купец подтвердил их значение
глубоким заискивающим поклоном.
     Но в глазах боярина скользнула насмешка.
     - Не хуже и наши пистоли тульского дела, - ответил боярин, рассматривая
пистоль.  -  Видал ли ты наши пистоли,  купец? Ездил в Тулу пистоли глядеть?
Кузнецы оружные в Туле не худы!.. Недалече время - от нас повезешь сей товар
в Стекольну...
     У  Нумменса прервалось дыхание.  Он  понял,  что не ошибся,  что беглый
кузнец в самом деле скрывается на боярском дворе Романова,  он также понял и
то,  что боярин знает о  том,  кто таков этот "слуга" и зачем он так надобен
Нумменсу...  Было  явно,  что  тульский  кузнец  изменил  своей  королеве  и
проболтался русским о том, почему и зачем его увозили в Швецию...
     Немец  залопотал заплетающимся языком  что-то  столь  несусветное,  что
толмач, в удивлении глядя на него, не мог перевесть ни слова.
     - Николка,  -  окликнул боярин мальчика-слугу,  - сбегай в опочивальню,
неси сюда живо кедровый ларец.
     - Отдарю тебя нашим пистолем, - сказал Романов Логину Нумменсу, отпирая
ларец и подавая ему блеснувшее синевой оружие...
     И,   рассматривая  подарок  боярина,   Нумменс  прочел  чеканенное  уже
знакомыми ему русскими буквами: "Тула. Оружный мастер Иван Липкин".


        "2"

     Кузя жил в доме крестного,  упорно отказываясь возвратиться домой, пока
не узнает чего-нибудь об Иванке.
     Толстый,  неповоротливый тяжелодум в  первый  день  был  так  ошеломлен
решением крестного,  что  не  нашел никаких слов для  защиты Иванки.  Только
тогда,  когда Иванка уже ушел, стремительно и почти что не попрощавшись ни с
ним, ни с крестным, Кузя спохватился и вступил в пререкания с подьячим:
     - Слыхано ль  дело  из  дому  малого выгнать зимой!  Басурманы того  не
творят!  Вот придет в другой раз Иванка,  и с ним уйду!  - решительно заявил
Кузя крестному.
     Он ждал день,  два,  неделю,  месяц...  Иванка не приходил. Через месяц
подьячий сказал,  что Кузя может с попутными ямщиками поехать домой. Но Кузя
наотрез отказался:
     - Вместе с Иваном из дому ушли. Что я бачке его скажу?!
     И Кузя каждый день выбегал на большой торг,  толкался в съестных рядах,
забегал к каруселям,  качелям. Если слышал звон бубна, рожок или волынку, он
торопился туда,  зная  склонность Иванки ко  всякого рода забавам и  надеясь
найти его за каким-нибудь скоморошьим промыслом.  Но Кузя боялся, что Иванка
может зайти без него,  не застать его дома и  снова надолго исчезнуть,  и  с
торга он снова спешил домой, к крестному.
     - Эх,  Иван,  Иван!  Ну  куды же  ты девался?  И  как я  тебя одного-то
пустил!.. Не дай бог, что стряслось, - со вздохами часто ворчал себе под нос
осунувшийся от горя Кузя.
     После святок от Прохора Козы из Порхова была получена весть о том,  что
мать Кузи больна, и подьячий решительно приступил к Кузе.
     - Что ж,  Кузьма,  может,  что и  стряслось с твоим другом недоброе,  -
ведает бог,  я того не желал и иным никому никогда не желаю лиха.  Даст бог,
жив твой Иванка,  придет ко мне -  и  без тебя я  приму его лучше,  чем сына
родного.  А у тебя, слышь ты, матка недужна. Случись - помрет. Ты себе вовек
не  простишь,  что домой не приехал ее перед смертью видеть.  Мне надо коней
отправить за  Новгород в  Сольцы.  Ты их и  погонишь.  А  как коней сдашь на
ямской двор, там далее до дому довезут тебя на ямских с попутным...
     Отчаявшись дождаться или найти Иванку,  Кузя сдался и согласился ехать,
сопровождая коней Ямского приказа{277}.
     С  ним  должны были  ехать  стремянный стрелец{277} и  двое  московских
ямщиков,  сам  же  Кузя в  проходной грамоте{277} был писан подьячим Ямского
приказа.  Для охраны коней на дорогу он получил пистоль и был по-мальчишески
горд поручением крестного...
     Подьячиха напекла уже подорожников, и Кузя совсем собрался, когда вышел
в  последний раз поглядеть на Москву и заказать у Иверской чудотворной иконы
молебен о здравье болящей матери.
     Только он  вышел  из  дома  крестного,  как  возле крыльца столкнулся с
Иванкой, спешившим к нему.
     - Иван!  Господи!  Ваня!  Иванка!  Голубчик,  родимый Иванка! Куды ж ты
пропал!.. - кричал Кузя, тиская друга в объятьях.
     Направляясь к  Кузе,  Иванка  решил  с  ним  держаться сурово и  только
сказать,  чтобы  тотчас  послали  с  попутными ямщиками  упредить Гаврилу  о
несчастии с  изветом.  Сказав,  Иванка решил попрощаться и  тотчас уйти,  но
жаркая встреча заставила его  вмиг позабыть обиду,  и  он  так  же  крепко и
искренне обнял друга.
     - Тише,  дьявол,  задавишь!  Ведь экий возрос!  Гляди-ка, на сколь меня
больше стал,  Ваня.  Ну что же,  идем в избу, - позвал Кузя. И только теперь
заметив стоявшего рядом с усмешкой в глазах медведчика Гурку,  он повернулся
к нему.
     - Здорово,  Первой!  Эк ты тоже возрос на Москве,  не признаешь!  -  он
протянул Гурке руку.
     - Здоров, Кузьма! Только я не Первой, а Гурей.
     - Тьфу,  пропасть!  Я  мыслил,  Иванка с  братом пришел,  обознался!  -
воскликнул Кузя. - Идемте в избу, - повторил он.
     Подьячий был с  утра уж  на службе в  приказе,  подьячиха собиралась на
торг,  и  друзья  остались одни.  Иванка  тотчас  поведал Кузе  о  том,  что
случилось...
     - Вот Июда,  собака проклятый!  Чего ж  теперь деять,  Иван?  Всем беда
будет дома, и дядю Гаврилу, и бачку, и всех иных схватят да станут мучить, -
в раздумье сказал Кузя.
     - Мочь бы,  сила.  Я б Ваську своей рукой задавил да извет бы отнял!  -
воскликнул Иванка.
     - Ищи  ветра в  поле!  Москва велика -  где сыскать!  -  сказал Кузя со
вздохом.  - Да я сам собрался уж во Псков. По дороге домой его, может, еще и
встрену.  Кабы мне людей верных с собою,  напали б в пути да нобили Ваську с
холопами вместе.
     Сознание того,  что  за  пазухой у  него завелся пистоль,  сделало Кузю
воинственней и храбрей.
     - Они на конях, не догонишь, - сказал Иванка.
     - У меня будут целых четыре тройки -  двенадцать коней,  да каких!..  -
хвастливо вымолвил Кузя.
     - Стой,  братцы! Отымем извет, коли вы не робки! - перебил медведчик. -
Хотите взаправду?
     - Ну?! - воскликнули разом Иванка и Кузя.
     - Я товарищей соберу,  да таких, что им сам сатана не страшен. Поскачем
в угон по Новгородской дороге,  догоним, в лесу где-нибудь ошарашим дубьем и
того...
     Иванка и Кузя оба раскрыли рты.
     - Взаправду?! - дрогнувшим голосом произнес Иванка.
     - Петро -Шерстобит сгодится? - спросил Гурка.
     - А он пойдет?
     - Со мною он всюду пойдет.  Ивана Липкина,  тульского кузнеца,  знаешь?
Сгодится?
     - То парень кремяный! - признал Иванка.
     - Стало,  сгодится.  Татарин Шарип не  хуже  его  и  тоже со  мной куды
хошь... И еще наберем, - сказал Гурка.
     - Ну  как,  Кузьма,  не сробеешь?  Ты что же молчишь?  -  спросил друга
Иванка, видя, что он задумчиво чешет в затылке.
     - Постой,  не мешай.  Я считаю, сколь хлебушка надо в дорогу на столько
людей, - сказал Кузя.
     - Вот  малый  так  малый!  -  воскликнул  Гурка,  подставив  Кузе  свою
богатырскую пятерню.
     Кузя с  маху ударил его по ладони своею мягкой тяжелой лапой.  Иванкина
рука твердо легла сверху, скрепляя их рукобитье...


        "3"

     Самое трудное было  сговорить сопровождающего конного стрельца и  двоих
ямщиков Ямского приказа,  чтобы  они  взяли с  собой в  товарищество пятерых
молодых парней.
     - А вдруг они конокрады и нас пограбят! - сказал один из ямщиков.
     - Не на тебе ответ,  а на мне,  - возразил ему Кузя. - Я не страшусь, а
тебе что?  А я мыслю так:  нас всего четверо,  разбойники нападут,  и нам не
сберечь коней, а увидят столько народу, кто сунется грабить!
     На дорогах было всегда неспокойно,  и  прежде других согласился с Кузей
стрелец. За ним сдались ямщики.
     Когда на  другой день они выехали из  Москвы,  на ближних ямских дворах
они  узнали,  что Васька Собакин с  двумя холопами и  ямщиком уже проехал по
Новгородской дороге. Кузя заторопил товарищей.
     - Да куда нам гнать -  не с грамотой царской скачем.  Загонишь коней, а
дохлые клячи на кой черт в ямских дворах! - возразил пожилой ямщик.
     Но Кузя настаивал. Он был старший, и все должны были его слушать.
     К вечеру третьего дня они снова услышали о Собакине,  но оказалось, что
он  пропьянствовал целую ночь,  задержался в  пути и  был значительно ближе.
Надежды нагнать его стало больше.
     Миновали Новгород. Близилось место сдачи ямских коней.
     Иванка боялся,  что  в  Новгороде они  потеряют следы Собакина.  Однако
дальше,  за городом,  встречный ямщик снова сказал Кузе, что видел Собакина.
Теперь  он  ехал  совсем уже  невдалеке впереди них,  и  вот-вот  они  могли
оказаться вместе с ним на ночлеге.  Товарищи,  посовещавшись, решили, что им
не годится попасть на ночлег в  одно место с Васькой,  чтобы никто их не мог
опознать.  Надо было не только догнать его, но обогнать, чтобы выбрать место
для схватки заранее и поудобнее...
     И вот наконец Собакин остался у них позади.
     Ссадив с  лошадей Иванку с  друзьями на  перекрестке дорог  не  доезжая
посада Сольцы,  Кузя поехал сдавать на ямской двор коней и обещал тот же час
возвратиться,  чтобы  помочь  в  нападении на  Ваську,  который  был  должен
подъехать к вечеру, чтобы к ночлегу попасть в Сольцы...
     Петр -Шерстобит, вооруженный большим медвежьим ножом, Гурка с кистенем,
Иванка с  Кузиным пистолем,  Гуркины друзья с романовского двора -  тульский
кузнец Иван Липкин и татарин Шарип -  с топорами дожидались проезда Собакина
у дороги в лесу.
     Все пятеро медленно брели по дороге, словно крестьяне, которым осталось
рукой подать до своей деревни и некуда торопиться.
     Уже из  кустов и  из-за темных елок по сторонам дороги начали выползать
сумерки и подсинили снег,  когда послышалось бряцание ямских бубенцов... Все
пятеро товарищей,  вместо того чтобы свернуть с  дороги,  растянулись в один
ряд, загородив проезд.
     - Егей-ей! - крикнул ямщик за их спинами.
     И вдруг все пятеро повернулись и стали навстречу коням.
     - Стой! - крикнул Гурка разбойничьим покриком.
     - Гони!  -  крикнул Васька Собакин,  вскочив в  санях,  и  тогда Иванка
поднял пистоль.
     - Стой! - гаркнул он во всю глотку.
     Ямщик задержал коней.
     - Что за люди, чего вам? - спросил воеводский сын.
     - Робята, хватай! - зыкнул Гурка, и все разом кинулись на проезжих.
     - Разбойники! Караул! Грабеж! - кричал Васька.
     И  вдруг двое холопов Васьки враз выхватили пистоли и выпалили в упор в
пятерых друзей.  Но  руки ли  дрогнули у  холопов,  или плохи были пистоли -
выстрелы их не принесли вреда.
     - Бей их,  вяжи!  - закричал Гурка и хватил по башке кистенем одного из
холопов.
     Началась свалка.  Петр  -Шерстобит схватил переднего из  четверки коней
под уздцы и завел его в снег,  в сторону от дороги.  Иванка нажал курок,  но
пистоль его дал осечку.  Тогда он схватился врукопашную с Собакиным. Он сжал
врага за горло и притянул к саням,  а на него самого навалился кто-то сверху
и тоже схватил за горло.
     - Иван,  беги!  Беги! - услышал он голоса своих, но он не мог выбраться
из-под тяжести и  только тут услыхал звон приближающихся бубенцов по дороге,
множество голосов и  пальбу из  пистолей...  И  вдруг  горло Иванки охватила
веревочная петля, а в глазах потемнело...
     Иванка очнулся,  когда вволокли его в избу и поставили перед Собакиным.
Когда  наскакали сзади  проезжие  -  торговый  немец,  ехавший  под  охраной
стрельцов во Псков для покупки хлеба,  -  все побежали,  и  только Иванка да
Иван Липкин попались.
     Рот Иванки был заткнут тряпкой.
     - Дай ему в рожу,  тезка, - сказал Собакин, и его холоп ударил Иванку в
скулу кулаком.
     - Вынь теперь у него затычку,  -  велел воеводский сын.  -  А ты,  пес,
отвечай,  -  обратился он к пленнику: - Пошто на нас напали и кто с тобой во
товарищах был?
     - Про то я сам знаю! - ответил Иванка.
     - Ну,  дай, тезка, ему еще, да покрепче, чтоб стал разумней! - приказал
Собакин холопу.
     И Иванка упал под градом пинков и кулачных ударов.


        "ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ"


        "1"

     Кузя,  едва покончив со сдачей своих коней на ямском дворе в Новгороде,
хотел поспешить на  помощь товарищам,  как обещал.  Но  не успел он выйти из
избы,  как  в  ворота ямского двора влетело несколько богатых саней.  Громко
разговаривая о нападении,  вошел Васька Собакин,  и в избу внесли связанного
бесчувственного Иванку. Кузя побледнел и остановился в нерешимости.
     - Вот так-то и вышло,  Кузьма,  - негромко сказал над его ухом знакомый
голос. - С немцем там цела толпа наскакала. Липкина Ваньку тоже схватили.
     Кузя оглянулся. Рядом с ним в избе стоял Гурка.
     - Идем скорее во двор. Сейчас признают меня при огне, - сказал скоморох
и поспешно вышел из избы.
     Кузя вышел за ним из ворот. Гурка прошел по улице и, свернув в проулок,
зашел  в  ворота  приземистого,  глубоко осевшего в  снег  домишка.  Старуха
хозяйка им отворила дверь и молча впустила в избу.
     - Небось, Кузьма, тут знакомцы, - успокоил Гурка товарища.
     - Идите за печь, - сказала хозяйка.
     Они вошли за занавеску,  где на столе в плошке плавал масляный фитилек.
Тут сидели уже Шарипка и Петр -Шерстобит.
     - Чего ж теперь делать, робята? - спросил Кузя.
     - Того и делать, что выручать Иванку, - просто ответил Гурка.
     - А как выручать?
     - Твоя об коне забота. Коня добудь, а я уж малого выручу. Только живей!
Надо мне их обогнать. Они ночевать тут станут, а я поскачу тотчас.
     - Ладно,  добуду коня! - сказал Кузя. - Испрошу для себя к бачке ехать,
а сам пешком пойду...
     Кузя пошел к подьячему,  ведавшему ямским двором. Возвратясь в избу, он
уже не увидел Гурки.  За столом с  -Шерстобитом и  Шарипкой сидел незнакомый
казак с лицом, обвязанным тряпками.
     - Ну, как дело с конем? - спросил -Шерстобит.
     Кузя  молча  опасливо показал глазами на  казака.  Все  трое  парней за
столом рассмеялись.
     - Есть конь? - спросил казак, и по голосу Кузя узнал в нем Гурку.
     - Добыл, - ответил Кузя, - конь во дворе.
     - Когда так,  мне пора.  Со  скорой вестью по  царскому делу скачу,  аж
рожу,  гляди, обморозил! - сказал Гурка. - Ну, да то не беда - такое уж наше
дело казачье!


     Избитый и связанный,  с заткнутым ртом, Иванка лежал в забытьи в санях.
Иногда он открывал глаза, видел небо - оно, бесконечное, плыло над санями, и
неугомонным, мучительным казался звон бубенцов... Иванке думалось, что они с
Кузей быстрее пешком дошли до Москвы, чем его везли на воеводских лошадях...
     Останавливаясь где-нибудь в  деревне или  городе,  Васька Собакин опять
затевал расспрос и побои:
     - Все одно дознаюсь,  с  кем в  татьбе на  дороге ты был.  Назовешь мне
имяны, кто поспел бежать.
     Иванка молчал. И холопы Собакина били его палками.
     Его везли,  как мешок репы.  Иногда заволакивали в  избу,  а  то просто
оставляли в санях на морозе, покрытым рогожей...
     Собакин-сын обвинял его в разбое и душегубстве,  у него были доказчики,
которые ему помогли спастись от беды,  и Иванка знал,  что угрожает ему. Его
должны были теперь пытать, а затем повесить или срубить голову.
     Перед  самым  Псковом они  заехали на  ночлег на  ямской двор.  Крутила
вьюга,  и  Иванка был рад,  когда,  продержав часа три в санях под рогожами,
холопы втащили его наконец в избу.  Окоченевший от резкого ветра,  Иванка не
мог ничего поделать со своим подбородком,  и зубы его щелкали мелкой дрожью,
когда холопы поставили его перед Васькой Собакиным.
     При свете лучины Иванка увидел рядом с  Собакиным-сыном другое знакомое
лицо - это был сын боярский Туров, который привел на пытку Истому. И Туров и
Васька были уже пьяны.
     - Вот он, тать, - указал воеводский сын, обращаясь к Турову.
     - Ба-ба-ба!  Да  я  знаю его!  А  ты  более меня его  знать повинен!  -
воскликнул Туров.
     - Да кто ж он таков? Мне отколь его ведать? - спросил Собакин.
     - Крестный  он  твой,  -  усмехнулся  Туров.  -  Водою  крещал  тебя  у
Пароменской церкви, Ивашко-звонаренок.
     - Да ну-у! Во-он ты кто! - обрадовался Собакин. - Знаю теперь, пошто ты
напал и  чего тебе было надо...  Будет тебе еще крепче Томилки с  Гаврилкой,
беглый чернец!..  А ну,  тезка,  берись-ка за плеть,  шкуру будем спущать со
звонаренка...
     Холоп Васька взялся за плеть.
     - А  ну,  тяни с  татя шубейку.  Станем спрошать его про товарищей.  Да
углей, гляди, нет ли в печи горячих, - сказал Собакин.
     - Вы не в застенке,  проезжие!  Али царского Уложения не чли и указа не
знаете?!  -  неожиданно сказал из  угла до  того спавший казак с  обмотанным
тряпицей лицом.  Он приподнялся с  лавки,  на которой лежал,  и посмотрел на
Иванку.  -  Татя пытать в разбое лишь в съезжей избе палач мочен,  - добавил
казак.
     Иванка  с   благодарностью  взглянул  на  него,   но  казак  равнодушно
отвернулся и снова лег.
     - Ты чтой-то, казак, не спросонья брешешь?! - воскликнул Собакин-сын.
     - Да нет,  я отроду глуп,  -  отозвался казак.  -  Пока тверез, так все
языком-то лапти плету, как выпью - тогда человек.
     - Ну, ин выпей, - позвал Собакин, - да и вон из избы, тут и так тесно!
     Казак приподнялся на локте.
     - Совестно тебе, воеводский сын, - сказал он, - я казак, на государевой
службе.  Мне чуть свет скакать с вестью, и так, гляди, рожу всю обморозил, а
ты в избе с собой хошь вора укладывать,  а меня на двор,  как собаку.  Уложи
своего татя в санях, и замерзнет - не жалко...
     - А ты сдохнешь - кому жалеть! - огрызнулся Иванка.
     - Государевых людей задевать не моги,  тля! - крикнул Иванке Собакин. -
Тащи его в сани назад! - велел он холопам.
     Иванку снова выволокл