а в застенье прошла, Хавронья ее видела", - подумал Иванка и
задержался, чтобы, купив кренделек, спросить про Аленку.
     Он вылез из короба.  Пальцы его застыли от мороза,  и он на ходу зубами
развязывал узелок, в котором были деньги.
     - Иванка!  Признал я  тебя,  воровской ватаманишка!  Ты мне попался!  -
торжествующе выкрикнул,  видно,  издали проследивший Ивана Захарка и кинулся
между Иванкой и угольным коробом.
     - Иванка, спасайся, беги! - гаркнул кто-то в толпе.
     - Эй,  земский!  Еремка!  -  истошно заголосил Захарка ярыжному. - Зови
Соснина со стрельцами!
     Иванка метнулся к лошади, но Захарка бросился на него и вцепился сзади,
боясь упустить дорогую добычу.
     - Еремка, живее, дурак! Ватамана держу воровского!
     Их обступила толпа. Кто-то пронзительно свистнул.
     Иванка старался достать врага за  спиной,  но  тот  крепко впился ему в
локти.
     С середины Великой послышался крик Еремки:
     - Соснин!  Эге-гей,  Тимофей!  Беги живо сюда со  стрельцами,  тут вора
поймали!
     Иванка в отчаянии бросился на землю,  увлекая врага.  Они покатились по
снегу. Иванка успел извернуться, освободил руки и впился в горло Захарки.
     - А,  плюгаща душонка!  Я,  я  до  тебя добрался,  а  не ты до меня!  -
прохрипел он.
     Дерущиеся подкатились к  самым саням Иванки,  и вдруг кто-то,  словно в
забаву,  опрокинул на них всю корзинку угля,  подняв тучу угольной пыли.  Со
всех сторон сбегались зеваки. Толпа росла с каждым мгновением.
     - Дави его! Крепче дави! - выкрикивали вокруг неизвестно кому из двоих.
     И в куче угля, задыхаясь, кашляя и хрипя, оба грязные, черные, катались
они на черном снегу, давя друг друга за глотки.
     - Раздайсь! Разойдись! Разойдись! - послышались возгласы от Великой.
     Толпа  шарахнулась и  сбилась еще  тесней.  Десятки людей навалились со
всех сторон на дерущихся, тесно их окружив и стиснув телами.
     - Раздайся!  -  еще  повелительнее крикнул  Соснин,  прибежавший  через
Великую от Власьевских ворот, где держал караул.
     - Держи! Убежал! - послышались крики в толпе.
     Весь в саже,  черный,  как святочный черт,  выскочил встрепанный парень
навстречу стрельцам из толпы.
     - А-а, дьявол! - воскликнул Соснин.
     Он  вырвал саблю из  ножен и,  боясь упустить беглеца,  рубанул его без
пощады по голове.  Тот всплеснул руками и  молча свалился на снег,  обрызгав
соседей кровью.
     - Зарубил!  Гляди,  насмерть срубил!  -  зароптали в толпе. - Вишь, все
крови им мало!..
     - Что ж о ними,  бавиться,  что ли!  -  огрызнулся со злобой Соснин.  -
Клади  его  в  угольны сани,  давай в  приказную избу!  -  коротко указал он
стрельцам, прибежавшим с ним от ворот.
     Они наклонились поднять убитого.
     - Тимофей Данилыч,  да  ты ведь Захара срубил!  -  удивленно воскликнул
один из стрельцов.
     - Захара... - в смятении подтвердил и земский ярыжный Еремка.
     - Как Захара?! - оторопел Соснин.
     Толпа расступилась, освободив дорогу стрелецкому пятидесятнику.
     - Жил, как пес! Околел, как собака! - выкрикнул кто-то.
     - А  где же тот?  Где разбойник?  -  спросил Соснин,  растерянно озирая
толпу. - Угольщик где? - взвизгнул он, наступая на передних в толпе.
     - А ты б ему соли на хвост насыпал! - откликнулись сзади.
     - Ухватил бы лягушку за ушки!..
     - Эй,  стрельцы!  Лови вора!  Держи!  Не  пускай никого от  реки!  -  в
исступлении ревел Соснин...


        "5"

     - Не  мамки  мы  -  горожанам их  вожаков выручать!  -  возразил Иванке
Максим,  узнав о  его  выдумке.  -  Коли сами посадские робки,  никто им  не
пособит!..  Такие дела не сват и не кум вершат - всяк сам для себя старайся!
- сурово отрезал он.
     Но  разгоревшаяся мечта  уже  рисовала перед воображением Иванки,  как,
усадив освобожденных колодников в сани, он мчится из города, увозя их вместе
с семьями...
     Иванка поделился своим  замыслом с  Кузей.  Они  решили не  откладывать
надолго освобождение вожаков,  и  Кузя  собрался поехать разведать дорогу  и
городу.
     В  тот  день  возвратился с  базара из  Пскова хозяин избы,  где  стоял
Иванка,  Лукашка Лещ.  Он  привез бочонок вина  в  хвалился всех напоить для
"престольного праздника",  в канун которого возвратился. "Для почину" поднес
он чарку в дорогу Кузе.
     В нагольном тулупе,  с одним топором, Кузя выехал на разведку, будто бы
в  лес по дрова.  Но едва только смерклось,  он прискакал назад.  Спрыгнув с
дровней, он постучался в избу, где стоял Иванка. Лукашка Лещ вышел на стук.
     - У-у, Июда-предатель, злодей! - крикнул Кузя, подняв топор.
     - Кузька,  Кузька, прости! Не секи, покаюсь!.. - воскликнул Лукашка, но
Кузя махнул топором, как рубят дрова, и Лукашка в крови рухнул мертвым.
     - Кузька!  Что ты?!  Кузьма!  - оторопело вскрикнул Иванка, выскочив из
избы.
     - Седлать коней, да живой отсюда! Измена! - ответил Кузя.
     Иванка понял, что некогда рассуждать.
     - Федюнька, живей вели всем запрягать! Уходим! - крикнул он брату.
     Федя пустился бегом по дворам деревеньки.
     Только тогда увидел Иванка у Кузи в санях мальчишку-подростка, в лисьей
шубейке и ушастой шапке, а за санями привязанного лихого крутозадого жеребца
под богатым седлом.
     - Что за малый? - спросил Иванка в недоумении.
     - Потом!.. - отмахнулся Кузя.
     В  деревне уже  все  кипело.  Во  всех дворах звякала сбруя,  слышалось
отпрукивание, лязг оружия.
     Не прошло и часа,  как они покинули насиженное гнездо.  Впереди и сзади
обоза скакали всадники. Вожаком впереди всех, перемогая боль в раненой ноге,
ехал  в  санях  Максим Рогоза.  Он  вел  всех  к  себе,  в  недальнюю глухую
деревушку, укрытую в лесу в болотах еще лучше, чем только что покинутая.
     Ватага разбилась по избам.  Иванка с Федюнькой,  Гурка, поп Яков и Кузя
поместились в одной избе.
     В  первую  ночь  опасались выпрячь коней,  ожидая,  что  их  по  следам
нагонят.   Поставив  за  околицей  двойной  караул,  они  уселись  с  дороги
повечерять.
     - Ну,  Кузьма,  теперь сказывай, как ты узнал об измене Леща? - спросил
Иванка.
     - Так и узнал:  тот малый поведал, - кивнул Кузя с ласковой усмешкой на
подростка, прискакавшего с ним.
     - Иди сюда, малый, - позвал Иванка.
     Мальчишка шагнул  к  огню.  Иванка  взглянул на  него  и  увидел что-то
знакомое в выражении его лица.
     - Сказывай, что там стряслось? - спросил он.
     - Кто в  избе сидит в  шапке!  Иконы святые!  -  строго сказал поп Яков
мальчишке.
     Малый замялся.
     Тогда Федюнька озорно и  ловко сшиб с  него шапку.  Длинные темные косы
неожиданно упали  по  плечам  "мальчишки"...  Иванка и  Гурка  сразу  узнали
Аксюшу.
     - Кусака! - воскликнул Гурка.
     Аксюша потупилась и  залилась румянцем.  Все  с  удивлением смотрели на
девушку в странном наряде,  и больше всех остолбенел от собственной дерзости
Федюнька...
     - Откуль ты взялась? - спросил Иванка.
     - В деревню скакала да вот на Кузю наехала, - сказала она.
     - Неужто одна изо Пскова?! - воскликнул Гурка.
     - Мне бы ехать с Лукашкой! - насмешливо ответила она.
     - Ты  как  про Лукашку узнала?  Чего он  сказал?  Кому?  -  допытывался
Иванка.
     - У  нашего стольника был  он,  да  к  куму зашел,  к  старику.  Сказал
старику, а тот Афанасию Лаврентьичу рассказал, где вы стоите. Всех назвал по
именам.  Я стала пуще слушать, да будто шитье потеряла, хожу, да и тычусь по
дому туды да сюды,  -  рассказывала Аксюша.  -  Вот наш и  послал к воеводе:
вина,  мол,  пошлю с мужиком,  напьются шиши.  Воевода велел бы,  мол, сотне
стрельцов  собираться скакать  в  деревеньку...  Ульянке  Фадееву  из  лесу,
Невольке - с реки...
     - Собаке собачья и смерть! - сказал Иванка.
     - Кому смерть? - спросила Аксюша, бледнея.
     - Лукашке.
     - Неужто убьете его? - со страхом спросила Аксюша.
     Иванка хотел сказать,  но Кузя кашлянул и поглядел на всех так свирепо,
что все смолчали.
     - А как же ты из дому убежала? - спросил Кузя.
     - Выбегла я  из горницы -  да в  конюшню...  Малого,  конюшка молодого,
одежку схватила. Коней тогда тот вон увел, - не глядя, кивнула она на Гурку,
- все квелы остались,  да стольника коник-то добрый, на коем сам ездит. Ну и
взяла... Кто догонит!.. Я в той деревеньке бывала, дорогу знала...
     - А что тебе за беда,  кабы нас побили?! - в восторге глядя на девушку,
спросил Гурка.
     - Чай, мыслишь, тебя упасти прискакала?! Ан я вовсе Кузьку избавить, да
вот... попа!.. - задорно сказала девушка.
     Кузя смутился. Но Гурка обрадовался ее словам, уверенный теперь, что не
для Кузи, а именно для него и скакала она из дома...
     - Не трещи-ка,  сорока, садись вечерять, - сказал он, стараясь казаться
суровым, - закусим, а там отец Яков вас с Кузькой и обвенчает...
     - Доброе дело! - шутливо сказал поп.
     Аксюша вспыхнула алым румянцем, а Кузя смутился еще пуще прежнего.
     Скоморох подвинулся к краю, уступая Аксюше место у миски, и поневоле ей
пришлось сесть рядом с ним.
     - Оголодала, краса? - спросил поп.
     - Вчера пообедать поспела,  -  прихлебывая просяную похлебку,  ответила
Аксюша.
     - Ну,  дева,  не так-то венчаться,  как надо тебе скорее нас,  грешных,
покинуть,  -  сказал поп с заботливой теплотой.  - Да что ты, дочка, своим в
доме скажешь?
     - Что  ни  что,  там  надумаю,  батюшка,  -  глухо ответила она,  снова
залившись румянцем.  И вдруг сорвалась: - Пойду коня посмотрю, загнала я его
по дороге... да враз и поеду.
     Кузя,  прихлебывая похлебку,  исподлобья взглядывал на девушку и сопел.
Он  понимал,  что  ей  не  место  здесь,  в  этой  ватаге,  где  каждый  миг
подстерегает опасность...  При  общем молчании хлебнув еще несколько ложек и
наскоро  перекрестившись,  Кузя  незаметно нашарил шапку,  чтобы  тайком  от
других помочь Аксюше с конем и проводить ее к городу, но во мраке конюшни он
вдруг услыхал шепот и затаился в двери.
     - ...И конь, вишь, дрожит весь, сама устала, и ночь на дворе, да и черт
его знает, кто там на дороге встретит, чего содеет!
     - А что мне тут делать?! Зачем поскакала, то сполнила! Матка, чай, дома
плачет...
     Кузя, узнав голоса Аксюши и Гурки, хотел войти.
     - А поп обещал тебя с Кузькой венчать, - сказал Гурка с насмешкой.
     Кузя замер в двери...
     - Сам с ним венчайся!..  Пусти уздечку!  Дай нуздать,  не мешай!.. - со
злостью воскликнула девушка.
     Кузя услышал возню и бряцанье уздечки.
     - Ну что, что? Опять, что ль, укусишь? Кусай!
     - Уходи, окаянный! Пусти меня к Кузьке!
     - Кусай!
     - Не хочу!.. Скоморохи поганы...
     Последнее слово ее оборвалось, словно ей накинули платок на рот...
     Кузя  стоял,  не  переводя дыхания.  Лошади в  конюшне хрустели овсом и
лениво переступали с ноги на ногу. Было так тихо, что, казалось, слышно, как
опускаются и садятся в сугробы снежинки.
     - Скоморошить-то  кинешь?  -  спросила Аксюша.  Голос ее стал детским и
нежным.
     - Не от сладкой жизни во скоморохах,  -  ответил Гурка.  - Малым украли
меня от отца и матери... Один был, как дуб, во всем свете...
     - А ныне? - еще нежней и томительнее спросила она.
     - А ныне? - переспросил скоморох, и все снова утихло...
     Кузя хотел уйти, но не мог сдвинуть ноги.
     - Мыслишь, бесстыжая... к парню сама прискакала... - услышал Кузя шепот
Аксюши,  прерывающийся быстрым,  тяжелым дыханием.  - Теперь мне и всем-то в
глаза глянуть стыдно - любовь свою всем показала...
     - А что за беда!  За любовь кто корит?!  -  сказал Гурка.  -  Наше дело
молодое:  не гулять,  не любить, так зачем и жить?! Медовая ты, - добавил он
тихо, - цалуешься сладко...
     - Пусти, Гурушка, милый, пусти, срамно... люди узнают, - молила Аксюша.
     - Обычай не  мой -  из  сетей рыбу в  воду спускать!  А  ты рыбка-то не
проста -  золото перо... Сколь девок меня любили, а такой не бывало! - Голос
Гурки дрожал и срывался.
     - Ой, Гурка, не лапай, срамно! - вскрикнула девушка.
     - Что за срам?! Мыслишь - Кузька любить не станет? - с насмешкой сказал
скоморох.
     Кузя услышал возню в  конюшне.  Он не выдержал и  с прерывистым вздохом
толкнул дверь...
     - Кто тут? - спросил Гурка из темноты.
     - Я, - глухо откликнулся Кузя.
     - Иди,  брат,  иди-ка в избу...  Что те надо?  - нетерпеливо прикрикнул
Гурка.
     Кузя почувствовал жар на щеках и ушах и, не помня себя, быстро выскочил
за ворота...


        "6"

     - Не к месту дева-то завелася в ватаге,  -  сказал поп Яков.  - Спасибо
ей,  всех упасла,  а ноне бы ей и к дому. Соблазн один с ними, и братства не
станет, пойдут раздоры да вздоры... Не девичье дело война!..
     Кузя вздохнул. Вздохнул и Иванка, и каждый из них - о своем: Кузя видел
любовь Аксюши к  Гурке и боялся,  что сам полюбил ее,  навсегда обрекая себя
неудачной тяжелой доле. Иванка же тосковал, с горечью вспоминая Аленку.
     "Кабы удача была  и  увез бы  из  воеводского плена старост и  выборных
земских, и мне бы Михайла теперь ее отдал!" - мечтал он.
     - Влезем все-таки в город, Кузьма? - спросил Иванка.
     - Влезем, Ваня! - решительно согласился Кузя.
     Кузя не  хотел оставаться в  одной избе с  Гуркой и  девушкой.  Едкая и
мучительная ревность терзала его.  Не  раздумывая,  собрался он  на разведку
дорог  и  поспешно  выехал  по  направлению ко  Пскову,  обещая  вернуться с
рассветом.
     Иванка,  пройдя  по  дороге  в  обе  стороны  от  деревеньки,  проверил
расставленные засады и  караулы,  сам посмотрел коней и щедро подсыпал овса,
готовясь к отважному делу.
     Но к утру Кузя не возвратился...
     Иванка выехал вслед за ним на дорогу.
     Мирная снежная целина лежала повсюду по сторонам. Дорога шла неглубокой
лощинкой, и лишь потому ее можно было узнать под снежком. Встречных не было.
     Едва заметные вешки оставлял за собой в  снегу Кузя,  и  за ночь их уже
занесло,  но все же Иванка ехал по вешкам,  торчавшим кое-где близ дороги. И
вдруг он  услышал зловещий грай воронья.  Он знал его по голосам птиц,  этот
крик, подымавшийся над телами убитых.
     Оглянувшись,  Иванка увидел на  холме,  на одинокой сосне,  повешенного
человека.  У  него стеснилось дыхание.  Он подхлестнул коня и,  не опасаясь,
взлетел на пригорок.  Вспугнутые вороны затмили от него свет...  Иван поднял
голову,  вгляделся в  едва качавшееся тело казненного и  с  криком спрянул с
седла: выклеванными темными глазницами глядел на него обезображенный пытками
и вороньем труп любимого друга, Кузи...
     В слезах,  скрежеща от боли зубами,  мешая страшную брань, обращенную к
палачам,  с нежными именами,  которыми называл Кузю, Иванка дрожащими руками
привязал к сосне коня,  скинул тулуп и бросился к дереву... Окровавив ладони
о  сучья и  сам не  заметив этого,  он  добрался до  ветвей и  ножом обрезал
веревку.  Застывший труп  тяжело  рухнул  в  сугроб,  подняв  снежную  пыль.
Испуганный конь в страхе шарахнулся и захрапел...
     - Эх, Кузьма, Кузьма! Кузя, Кузя, мой Кузя! - твердил Иванка, не находя
больше слов и,  сам дрожа, стараясь взгромоздить застывшее, негнувшееся тело
на спину дрожащего коня.
     - Эх, Кузя, Кузенька, Кузя!.. Эх, Кузя, мой брат дорогой! - крепко сжав
зубы, твердил Иванка, на измученной лошади пробираясь назад к своим...
     Когда  Иванка подъехал к  деревне,  все  вышли  его  встречать и  перед
мертвым Кузей в молчании скинули шапки.
     - Ой,  штой-то!  Кузенька!  Господи, Кузя! - страшно взвизгнула Аксюша,
залившись слезами, и неведомо зачем кинулась в избу...
     Вся ватага стояла в молчании...
     - За лопаты, братцы, - первым опомнившись, просто сказал Гурка.
     Он сам помогал рыть могилу,  широкими взмахами выбрасывая мерзлые комья
земли.
     Поп Яков плакал, читая надгробное слово Кузе.
     - "Приидите,  последнее целование..."  -  произнес поп и  больше не мог
служить панихиду.
     - Кузенька,  милый,  голубчик!..  -  всхлипнув,  залепетал  он  и  сам,
наклонившись, приник губами к холодному выпуклому лбу мертвеца.
     Аксюша вскрикнула и повалилась в снег,  закрыв руками лицо,  словно чуя
свою  вину  в  этой  смерти.  Вся  ватага терла глаза кулаками.  На  бородах
застывали слезы.
     Встав  с  колен  от  свежей могилы,  Иванка подобрался,  надел  шапку и
обратился к товарищам.
     - На кони, - сказал он сурово.
     Никто не расспрашивал его ни о чем. Всем было понятно, что Кузя требует
мести, и вся ватага дружно и молча взнуздывала коней...
     - Ты,  Гурей,  останься тут  с  дву  десятками наших.  Неравно  налезут
стрельцы, и было бы кому отбиться, - сказал Иванка.
     И Гурка с небольшим отрядом остался.


        "7"

     Расправившись с Кузей и зная,  что он был близким другом Иванки, самого
смелого атамана крестьянской ватажки,  пятидесятник Ульянка Фадеев  разослал
почти  всех  стрельцов в  разведку по  селам и  деревням,  чтобы найти следы
неуловимой  и  дерзкой  ватаги.  Наутро  он  ждал  подкрепления в  пятьдесят
стрельцов во главе с пятидесятником Неволей Сидоровым.  Они уже сговорились,
что будут действовать заодно и  постараются окружить Иванкиных шишей,  чтобы
поймать Иванку живьем и получить за него объявленную награду.
     Оба боялись,  что эту добычу могут выхватить у них московские стрельцы,
которых, по слухам, выслали для подавления крестьянских восстаний...
     В  ожидании,  когда возвратятся лазутчики из окрестностей,  а из Пскова
прибудет  полсотня Невольки,  Ульянка  коротал  вечер  в  помещичьем доме  с
хозяином и местным попом.
     - Слышал  я,   господа,  -  рассказывал  хозяин,  -  заехал  намедни  к
островскому  дворянину  проезжий  помещичий  сын.  Разговорились про  шишей.
Дворянин говорит:  "К другим Иванка-вор проберется, а ко мне николи". - "Что
так?"  -  спрашивает проезжий.  "А псы у  меня голодны,  как волки,  всякого
загрызут!.."  Хватили они по  чарке вина -  да спать.  Утре проснулся хозяин
связан...  Дверь настежь, мороз... Кричит... Никого! Кое-как сам распутался,
вышел,  глядь -  собаки висят на заборе мертвы и хвостами связаны, а людей -
ни души.  Стал ходить,  наводить порядок, глядит - корыто, и тесто замешено.
Понюхал -  винищем разит. Подивился. Ан тут собаки и ожили на заборе, а были
они  не  мертвы,  а  пьяны да  спали связаны за  хвосты.  Как учали рваться,
визжать -  вот  хвосты  оторвут да  потом  хозяина в  клочья!  Испугался он,
заперся в доме,  а там письмо:  "Голодны кобели до беды довели"... Ан то сам
Иванка к нему наезжал - и пограбил, и дворню свел.
     - Сказывают, хитер! - согласился Ульян Фадеев. - Да завтра придет конец
его хитростям. Я его уследил...
     - А  не  с  тобой ли  то было,  что ты его мертвым схватил?  -  спросил
сельский поп.
     - Как мертвым, когда он живой! - удивился Ульян.
     - А так: ездит с ним бунтовской поп Яков. Раз их окружили стрельцы, а в
ватаге ни  зелья нет,  ни свинцу.  Иванка и  лег мертвым.  Сладили ему гроб.
Зажгли свечи,  а поп стал молитвы петь.  Стрельцы их схватили. Они дались да
стали просить,  чтоб сначала похоронить ватамана. Пятидесятник стрелецкий не
хочет,  говорит:  "Представлю его живым или мертвым,  за  то меня наградят".
Сковали всех,  повезли. И стали шиши рассказывать по пути страшные басни про
мертвецов. А есть у Иванки товарищ Кузька...
     - Врешь,  поп!  Был Кузька,  да весь вышел:  повесил вчерась я  Кузьку.
Крепок был вор. Один порубил семерых стрельцов, - вставил Ульянка.
     - ...Вот ехал тот Кузька, царство небесно, в одних санях с упокойником,
- продолжал поп рассказ.  -  Он и просит пятидесятника: "Укажи гроб забить -
боюсь я к ночи с мертвецом,  а тут еще страшное бают, а он, глянь-ко, си-ний
лежит..." Пятидесятник смеется,  а у самого и поджилки взыграли. "Где, бает,
синий?" Пошел к саням,  а Иванка - скок! Да как взвоет! Стрельцы - кто куда,
и  ружье покинули.  А  Иванка-то  был незакован...  -  Поп оборвал рассказ и
прислушался.
     Во дворе подняли лай с