отья...
     Что бы  ни было с  ней,  чем бы ни занималась она -  ни на миг не могла
забыть пропавшего сына.  Ей  все казалось,  что вот он найдется среди нищих,
безногих,  слепых и  пораженных язвами...  В  сторожку,  где жил звонарь,  с
паперти часто забредали погреться нищие, и Авдотья не уставала расспрашивать
их,  не  видели ли  они  такого калеку-мальчонку,  не  уставала рассказывать
страшную повесть о том, как у нее был украден Федюнька...
     Среди нищих,  стоявших у  церкви,  Иванка привязался к  одной старушке,
которая собирала милостыню на паперти их церкви и  часто просилась погреться
в церковной сторожке.
     - Ты бабушка?
     - Бабушка, светик.
     - А внучки есть у тебя?
     - Не послал бог, родимый.
     - А кому же ты басни баешь?*
     ______________
     * Басни баешь - сказки рассказываешь.

     - Сама с  собой.  Лягу на печь да и  ворчу себе под нос басенку,  так и
засну, - пошутила старушка.
     - А слухает кто же? - не унимался Иванка.
     - Пошто же  на печи тараканы!  Как стану баять -  утихнут и  не шуршат,
затаятся и ухи развесят.
     - А ты их любишь?
     - Чего не любить - божья тварь!
     Когда  на  другой  день  старуха  зашла  погреться,  Иванка  принес  ей
берестяной коробок.
     - Вот тебе,  бабушка, тараканы, сказывай басню, и я тоже слухать стану,
- созорничал он.
     - Слушай, - сказала бабка и повела рассказ...
     Старухина  "басня"  захватила  Иванку.  Глазенки  его  засветились.  Не
отрываясь глядел  он  на  бабкин  рот,  из  которого словно чудом  рождались
неслыханные слова...
     Авдотья,  взглянув на Иванку, увидела светлое, новое в синих глазах под
большими ресницами. Молча кивнула она Истоме на притихшего сына.
     - Возьмем старуху к себе -  все же она за домом присмотрит,  с ребятами
займется и одежду поштопает, - шепнула Авдотья мужу.
     - Что ж, места на печке хватит, - согласился Истома.
     Так завелась у Иванки своя бабушка.
     Один из приятелей Иванки рассказал, что ему отец купил на торгу синицу.
     - Ух и песельница! - воскликнул мальчишка.
     - А  мне бачка* бабку завел -  ух и сказочница!  -  похвалился Иванка в
свою очередь.
     ______________
     *  Бачка -  вместо "батька",  то  есть отец.  Таково произношение этого
слова было в Пскове и в Псковском крае.

     А  сказки у  старухи были все,  как  одна -  про Иванушку:  Иванушка за
жар-птицей,  за мертвой и за живой водой, Иванушка с мертвецами дерется и на
царевне  женится,   Иванушка  змея  убил,  богатырей  покорил,  Иванушка  на
ковре-самолете летает,  в сапогах-скороходах бегает,  правду и кривду судит,
за слабых заступа, старым опора, злым посрамленье.
     Иванка,   слушая  сказки,  все  прикладывал  к  себе  самому.  Сядет  и
размечтается.  Иногда даже рот откроет, и на пухлых губах его слюна надуется
пузырем. Увидит Первушка и захохочет:
     - Что ты, как Иванушка-дурачок?
     - Ничего!  Погоди вот,  вырасту,  каким стану: заведу себе сивку-бурку,
ковер-самолет, серого волка, да вот и женюсь на царевне!
     - Ма-амка, пеки пироги, наш Ваня жениться хочет! - орал Первушка.
     Иванка вскакивал и колотил его по спине.
     - Не так дерешься,  не так!  -  с  улыбкой,  разгонявшей его угрюмость,
останавливал Истома,  если случалось ему видеть возню.  -  Иди сюда,  я тебя
научу.
     Иванка всегда охотно бежал к отцу.
     - Ну-ка, стукни мне в зубы, - говорил Истома, нагнувшись к нему. - Так!
Здорово!  А теперь по шее вмажь!  Ловко!  А теперь под микитки... Да нет, не
так. Вот я тебя научу под микитки.
     Он  легонько тыкал кулаком,  Иванка валился с  ног,  но  не  ревел,  он
вскакивал снова на ноги и угощал отца кулаком...
     - Учись,  учись, сынок, тумаки давать, - говорил Истома. - У кого своих
много, тому другие не дадут, а у кого нет, с тем каждый поделится.
     Когда  Иванке минуло восемь лет,  на  кулачной учебе  впервые разбил он
отцу в кровь губу.
     - Ну,  хватит  тебя  обучать,  -  сказал  Истома,  -  остальному ребята
выучат...
     Когда Иванке было  года четыре,  у  него родилась сестра Груня.  Иванке
пришлось быть нянькой, смотреть за девчонкой, сидеть у люльки и забавлять ее
глиняной погремушкой. Груня подросла - и он стал таскать ее за руку. Грунька
была рева,  и  если брат убегал с  ребятами,  она поднимала такой крик,  что
тотчас ему приходилось бросать игру и заниматься с ней.
     Чтобы утешить реву, Иванка ей пел, что пелось, - про сороку-ворону, про
серого волка,  про  заиньку,  а  если ему  не  хватало этих песен -  он  сам
принимался складывать новые...  Но  когда  сестра  засыпала,  он,  не  теряя
минуты, выскакивал из дому и мчался стремглав подальше...
     Иванке было семь лет,  когда родился у него братишка, которого в память
пропавшего брата назвали Федей.  Иванка бы огорчился его рождением,  если бы
ему пришлось опять начинать сначала "сороку-ворону" и погремушку, но тут как
раз перед самым рождением Федюньки явилась в дом бабка Ариша...
     После рождения Федюньки Авдотья занемогла.  Больше года она  была не  в
силах подняться,  хотя,  по  совету знахарок,  Истома выпрашивал для  нее  у
попадьи то сала, то меду, а бабка настаивала ей разные "добрые" травы...
     Для охраны Немецкого двора и  самого Завеличья невдалеке от Пароменской
церкви,  где звонарил Истома,  жило с десяток стрельцов{48}. Дом стрелецкого
старшины   Прохора   Козы   находился   позади   церкви.    Стрельцы   редко
довольствовались царским стрелецким жалованьем.  У  каждого из них было свое
хозяйство,  свой промысел,  ремесло, которое помогало кормиться. Прохор Коза
был горшечник.  Истоме везло на соседей-горшечников.  За рубежом у него тоже
был горшечник сосед - Васька Лоскут, поиски которого привели Истому с семьей
к несчастьям и бедам.  Чтобы не голодать, Истома смолоду работал на Лоскута,
узоря  блюда и  кувшины.  Теперь он  стал  брать работу у  соседа-горшечника
Прохора Козы.
     Работая сам, Истома стал приучать к работе и старшего сына Первушку.
     Когда Истома с  Первушкой работали красками,  Иванка глядел завистливым
взглядом. Истома, заметив это, подбодрил его:
     - Ну, ну, попытай.
     И обрадованный Иванка взялся за работу.
     Работа была без выдумки.  Истома знал всего пять старых узоров - листья
да огурцы,  петушки, да кони, да розаны. Еще пяток узоров из тех же огурцов,
петухов да  розанов,  расположенных на  иной  лад,  делал  сам  Прохор Коза.
Покупатель эти узоры любил и не желал других.
     Первушка делал все аккуратно,  во всем подражая отцу,  не отступая ни в
точке,  ни  в  черточке,  Иванка же с  первого раза стал мазать на свой,  на
особый лад.
     - Не так, - поправил Первушка.
     - Мой лучше! - заспорил Иванка.
     Первушка хотел у  него  отобрать работу.  Но  отец,  взглянув на  узор,
рассудил продолжать.  Это поддало жару фантазии живописца,  и  он  продолжал
разделывать небывалые на горлачах и блюдах цветы и узоры. Так он работал дня
три.  Однако,  когда на  четвертый день Истома велел ему  сесть за  роспись,
Иванка надулся.  Он  не  ждал,  что  так  скоро  забава станет работой.  Ему
хотелось удрать к  ребятам играть.  Со  скучающим видом,  тяжко вздыхая,  он
сидел  рядом с  Первушкой,  черту за  чертой повторяя привычный узор  брата,
ошибался,  путал и наконец,  убедившись сам,  что ничего не выходит,  горько
заплакал...
     - Пусти уж его. Не может дите, пусти! - вступилась бабка.
     Истома махнул рукой и отпустил.


        "2"

     За  высокой  оградой позади  Козина  дома  был  сад,  в  котором ребята
охотились за кислыми яблоками.
     Сын  стрелецкого старшины Кузя  не  ладил с  ребятами.  Он  был  толст,
неподвижен,  не мог быстро бегать,  и когда принимали ребята его в игру,  то
забавлялись лишь тем, что мучили бедного толстяка, "заваживая" до слез...
     Тогда у стрелецких ворот появлялась мать.
     - Кузька,  пошел домой!  Сколь раз говорила тебе: не водись с голозадым
отродьем! - кричала она Кузе.
     И он шел покорно домой,  больше всего негодуя на мать, которая отрывала
его  от  общей игры,  хотя  мучительной,  горькой,  но  нарушавшей печальное
одиночество его детства... Ребята работных и кабальных людей, живших вокруг,
отплачивали Кузе за то,  что его мать с презрением отзывалась о подневольной
и  голодной доле  их  собственных матерей и  отцов.  И  пуще  других изводил
толстяка Иванка...
     Несколько раз  стрелецкий старшина жаловался Истоме  на  озорного сына.
Много раз порывался и сам изловить Иванку...
     Кузя,  чтобы привлечь к себе ребят, набирал в саду полную пазуху яблок,
выходил за ворота и,  усевшись на лавочке, угощал недавних обидчиков. Ребята
же  наедались яблок,  потом отбегали подальше и  начинали новую злую потеху,
швыряя в того же Кузю огрызки.  Ему бывало обидно,  но он смеялся,  чтобы не
плакать.
     Однажды во  время такой забавы Иванку сердито схватил за  шиворот Кузин
дядя,  псковский хлебник Гаврила.  Несмотря на крики и визг,  хлебник втащил
его в дом.
     - Пошто  обижаешь Кузю?  -  грозно  спросил  он,  поставив перед  собою
оробевшего пленника. - Ну, сказывай, воробей! - настаивал хлебник, не умея в
светло-русой широкой своей бороде сдержать улыбку при взгляде на струсившего
мальчишку.
     - А  ему все равно -  он дурачок,  -  бойко отрезал Иванка,  ободренный
улыбкой Гаврилы.
     - А давай-ка спытаем,  кто из вас дурачок,  -  серьезно, как взрослому,
возразил дядя.
     И он обратился к Кузе,  который приплелся за ним в дом, и стал им обоим
задавать загадки.  Кузя разгадывая метко и верно, Иванка же никак не попадал
в цель.
     Кузя  тихонько шепнул  отгадку,  но  Иванке  стало  досадно говорить по
подсказке, и он угрюмо молчал.
     - Ну, кто же из вас дурачок? - спросил хлебник.
     - Видно, я, - признался смущенный Иванка.
     - Я мыслю, ни ты, ни он, - возразил Кузин дядя.
     - Он хитрей, - продолжал Иванка.
     - Хитрей?  Ну  и  быть ему думным дьяком,  -  захохотал дядя и  щелкнул
Иванку в лоб.
     - А мне воеводой: я сильный да смелый, - заключил Иванка. - Эй, думный,
пойдем, что ли, в бабки играть!..
     - Думный,  отколь у  тебя столько смекалки на  все загадки?  -  спросил
Иванка дня через два.
     - От грамоты, - просто признался толстяк.
     И  рассказал,  что уже две зимы пономарь его учит грамоте.  Так захотел
дядя Гаврила,  чтобы потом Кузя ему помогал в  торговле.  И  все те загадки,
которые спрашивал дядя, написаны в книге.
     Иванка попросил:
     - Думный, а думный, тебя пономарь учит, а ты меня обучи.
     - А как же я тебя драть стану? - опасливо возразил толстяк.
     - Пошто же драть? - удивился Иванка.
     - Для  подспорья.  Меня  пономарь постоянно дерет,  чтобы грамота лучше
шла.
     - А грамота входит в зад али в голову? - живо спросил Иванка.
     - Мыслю, что в голову, - озадаченно молвил Кузя.
     - Грамота в голову -  а зад дерут?  - развел руками Иванка. - Ну, давай
так:  ты меня будешь учить,  а  я  тебя драть -  не все ли равно,  чей зад в
ответе!..
     Начать обучение Иванки помог Кузе тот же дядя Гаврила,  долго гостивший
у них и постаравшийся сблизить ребят меж собой.
     Иванка за зиму обучился читать и начал писать буквы.
     - Верно,  пономарь тебя  за  двоих драл,  что  мне  твоя  грамота даром
дается, - сказал Иванка своему молодому учителю.
     Ребята стали друзьями.
     Грамота за год сдружила их,  как не могло бы сдружить никакое озорство.
От этой дружбы Иванка стал несколько тише, а Кузя смелее.
     На   Немецком  дворе  для   услуг  жил   старик  Калиник  с   дурачком,
двадцатилетним дылдой  Петяйкой.  Петяйка  рубил  дрова,  чистил  конюшню  и
подметал во дворе,  а в остальное время сам с собой у ворот играл в денежки.
Кузя до  того осмелел,  что  вместе с  другими ребятами забавлялся,  отнимая
иноземные денежки у Петяйки, который смешно ревел на все Завеличье, и дразня
глуховатого деда Глухой Калиной, а рябоватого внука - Рыжей Рябиной.
     Иванка тащил Кузю во все игры и  не давал в  обиду.  За то полюбили его
мать и отец Кузи.
     Однако за  то  же  самое -  за дружбу с  Кузей -  невзлюбила его другая
соседка,  подьячиха Осипова,  сын которой,  Захарка, был одинок, как и Кузя,
потому что подьячиха считала посадскую мелкоту не под стать себе и запрещала
Захарке водиться с "халдеями", как называла она ребят Завеличья. Чистенького
и откормленного подьяческого сынка Иванка и Кузя вместе с другими "халдеями"
дразнили: "Пан Трык - полна пазуха лык".


        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"


        "1"

     Длинными и  дождливыми осенними вечерами Иванка сидел у  Кузи,  играя в
кости  на  орехи,  когда  -  на  щелчки...  Засидевшись поздно,  Иванка  тут
оставался и ночевать,  забираясь с Кузей на теплую печку... И вот в такой-то
дождливый вечер  заехал  проездом из  дальних  сел,  не  успевший до  запора
Власьевских ворот{52} попасть в  город,  виновник Кузиной дружбы с  Иванкой,
дядя Гаврила.
     В доме вздули огонь,  захлопотали. Кузин отец с фонарем ходил в погреб.
На шестке трещала лучина, шипело сало на сковороде.
     Ребята проснулись.
     Кузин отец расспрашивал шурина о  новостях,  о ценах на жито,  стукался
кружкой о кружку, и оба большими глотками пили хмельный мед...
     Ребята не утерпели: один за другим повернулись они головами в избу...
     - Эй, воевода, здоров! - окликнул Гаврила Иванку.
     Иванка спрятался в  угол,  но  когда Кузя  спустился с  печи -  за  ним
осмелел и Иванка.
     - Брысь  на  печку!  -  погнал их  обоих Прохор,  отец  Кузи,  но  мать
вступилась за  них,  а  дядя Гаврила позволил остаться и  даже поднес им  по
глотку пьяного меда...
     Ребята любили наезды дяди Гаврилы. Он приезжал словно совсем из другого
мира: рассказывал об огненном шаре, упавшем на землю во время грозы за селом
Дубровно, о торжественном въезде в Новгород нового воеводы, о жизни в Москве
и даже о том,  как в одной из церквей в Твери чудом сама возгорелась свеча в
алтаре.
     - Кузька,  вот  бы  у  нас  такое хоть раз трапилось!*  В  иных городах
всегда, а у нас и нету! - сетовал Иванка.
     ______________
     * Трапилось - случилось.

     И вот в прошлый раз дядя Гаврила привез весть о том, что через Псков по
снежному первопутку должен  проехать в  Москву  королевич Датской земли,  за
которого царь выдает свою дочь, царевну Ирину Михайловну{53}... Это известие
взволновало ребят,  и особенно Иванку.  Ему казалось,  что это сама сказка с
ясной звездой во лбу,  с месяцем в косе промчится по улицам города в золотой
карете,   а  если  прицепишься  на  запятки,  как  знать,  может,  и  унесут
сивки-бурки в волшебное тридесятое царство...
     Через  несколько дней  о  предстоящем приезде королевича заговорил весь
город:  по городским площадям,  вечерами на лавочках у ворот,  в кабаках или
расходясь из  церквей,  горожане только и  толковали о  предстоящей свадьбе,
словно  царевна вместе  с  заморским мужем  должна была  поселиться в  самом
Пскове.
     Ребята ждали,  что  и  на  этот  раз  дядя Гаврила расскажет что-нибудь
похожее на сказку,  но вместо того он говорил о  ценах на мед и  на мясо,  о
том, что немцы скупают во множестве кожи, сало и воск...
     Иванка не выдержал и спросил:
     - Гаврила Левонтьич, а когда королевич приедет, возьмешь нас в город?
     Хлебник и Прохор оба громко захохотали.
     - И  то,  видно,  взять:  без  воеводы какая уж  королевичу встреча!  -
воскликнул хлебник.
     И, понизив голос, уже обращаясь к Прохору, хлебник рассказал о том, как
продал он на Немецкий двор жита и для того приезжал к немцам,  а там при нем
датский купчишка повздорил о  ценах  со  псковским купцом Иваном Устиновым и
стал похваляться...
     Тут хлебник оглянулся по сторонам и прошептал:
     - "Ваш-де  царь пива много пьет да  преставится скоро,  а  тогда-де наш
королевич в его место сядет, и мы вас, русских купчишек, тогда задавим..."
     - А может, по дурости бякнул! - громко добавил хлебник.
     Прохор значительно покачал головой. Мать Кузи перекрестилась:
     - Избави бог от напасти!
     Иванка не смел пересказать дома рассказ хлебника, но бабка Ариша, придя
из  города,  сама рассказала о  том же,  добавив,  что девять тысяч датского
войска уже стоят наготове у рубежа.
     Авдотья и  бабка  в  те  дни  обсуждали судьбу  царевича Алексея и  его
сестры, словно то были родные и близкие.
     - Как пташку младую, царевну отдать за латинца! - сокрушалась бабка.
     Она начала вспоминать о былой Смуте, о разорениях, голоде и пожарах.
     Весь народ зашептался о том же...
     В два дня на торгу вздорожал хлеб, из продажи пропала кожа и возросли в
цене сало и мед...
     Кто-то  шепнул,  что  мужики  привезут хлеб  только за  соль.  Горожане
кинулись к  соляным  ларям,  огромными очередями стали  у  лавок  за  солью,
отгоняя от  купли приезжих из  деревень мужиков...  Воевода выслал стрельцов
разогнать "соляные хвосты",  но из толпы пригрозились стрельцам, что дома их
пожгут, и они разошлись...
     Тогда  вдруг  по  торгу,  вскочив на  дощан,  закричал ко  всему народу
боярский мужик Антон:
     - За  Исуса Христа!  За православный люд!  За царевича русского постоим
всей землей - немцев не пустим престол воевать в Москве!..
     И еще он кричал:
     - Братцы, народ! Пора побить изменных бояр да немцев!
     Народ всегда был готов видеть изменников в  богатых людях -  и в боярах
больше,  чем  в  ком-либо  ином.  Это  представление крепко было во  Пскове,
хранившем предание об изменнике Твердиле{54},  продавшемся немецким рыцарям.
Особенно укрепилось представление о  боярской измене  после  того,  как  сам
грозный царь Иван Васильевич объявил их своими врагами,  создал опричину{54}
и выводил огнем и железом корни боярской измены. Еще больше того убеждение в
изменнической природе  боярства  подтвердили в  народном сознании многие  из
бояр,  в годы Смуты переметнувшиеся на сторону иноземцев - поляков и шведов.
Вот  почему  призыв побивать изменных бояр  и  немцев разжег страстью сердца
псковитян.  Но  бояр не  было во Пскове,  и  толпа псковитян откликнулась на
призыв Антона криками, что надо пожечь Немецкий двор...
     "Кликуна" Антона  по  воеводскому приказу схватили и  свели  в  съезжую
избу. По городу бегала простоволосая его жена, баба Антониха, и причитала:
     - За правду божью, за русских людей Антона схватили!..
     Ей подавали деньги на корм для Антона*.
     ______________
     * В тюрьме заключенные должны были кормиться за свой счет.

     Тогда воевода удвоил стрелецкие караулы у  городских ворот и  послал по
сотням  указ  безъявочно не  держать во  дворах  никаких проезжих и  пришлых
людей. Этот указ прочли по торгам во Пскове и слободах.
     - Вот чего от твоего королевича!  -  попрекнул Кузя Иванку. - "Звезда-a
во лбу!"  -  передразнил он своего пылкого друга.  -  Его в  зятья,  а он на
нашего же царя!
     Иванка смутился,  словно именно он задумал отдать царевну за иноземного
принца.
     - А дядя Гаврила чего сказал:  может,  сдуру тот немец бякнул! - как бы
себе в оправдание, напомнил Иванка Кузе.
     Архиепископ в  соборе и попы по церквам в проповедях разъясняли народу,
что  замужество царевны ведет  не  к  войне,  а  к  добру  и  миру...  Народ
успокоился.  Иванка  и  Кузя  снова  с  нетерпением  стали  ожидать  проезда
небывалого гостя...


        "2"

     По первым заморозкам из Москвы во Псков приехал отряд дворян во главе с
боярином князем Юрием Сицким,  которого царь  послал для  встречи на  рубеже
будущего своего зятя*.  С  боярином прискакала свита  в  две  сотни  человек
дворян и боярских людей.
     ______________
     * Проезд королевича относится к 1644 году.

     Разместившись по  обывательским дворам,  они  забавлялись целыми  днями
тем, что, красуясь по городу на конях, пугали криками базарное скопище.
     На  третий  день  воевода  устроил  для  них  охотничью  потеху.   Ради
дворянской о