ымает, а ты чего
хошь?  Мятеж на  царя?  Я  тебе что  -  при народе про тайны указы,  что ль,
толковать буду!..  Знай свои "отчи наши" да тихо сиди,  а то,  вишь,  на нем
"перед богом ответ"!.. Я и сам найдусь отвечать, когда надо!
     Собакин вышел.
     Несколько  дворян  прискакали  к   Троицкому  дому  на   случай,   если
понадобится выручать воеводу. Тут были Чиркин, Туров, Суровцев, Сумороцкий и
Вельяминов - все то, кто продавал Емельянову хлеб по дорогой цене.
     Окруженный дворянами,  воевода ехал по улице к съезжей избе.  Необычное
оживление  царило  кругом.  Разбежавшиеся  от  владыки  посадские,  не  смея
собраться толпой,  толкались по  улице тут  и  там,  сходились по  трое,  по
четверо, что-то шептали, размахивая руками и споря между собой.
     - Пусть в  съезжую избу  придут,  -  усмехнулся воевода.  -  Ты  скачи,
Сумороцкий, к Степану Чалееву да скажи, мол, я сотню стрельцов велел выслать
к  съезжей.  У  ворот караулы удвоить да глядеть,  кто в  город и  из города
ходит,  а к царским житницам полета стрельцов поставить,  - распорядился он,
входя в съезжую избу.


        "5"

     Посадские не  расходились с  улиц.  После  того  как  воевода кричал  и
грозился,  да  еще  велел писать имена,  каждому было  спокойней в  толпе на
улице, чем у себя в лавке или дома, где могли перехватать поодиночке.
     Мало-помалу толпа опять начала стекаться воедино.  Хозяйки с кошелками,
бегавшие по  городу  в  поисках  очередей,  стоящих  у  хлебных лавок,  тоже
вливались в  толпу.  Они были возбужденнее других и призывали грабить лабазы
Федора Емельянова.
     По улицам громко перекликались знакомцы,  шутливо осведомляясь, туго ль
подтянуты опояски.
     Кто-то крикнул, увидя кучку толкующих хлебников:
     - Что не торгуете, братцы, где хлеб?
     - По всем городам,  окроме как в нашем во Пскове,  - откликнулся кто-то
из хлебников.
     - Чего же,  купцы,  вам не съездить?  Привезли б  -  и богаты бы стали.
Гляди,  калашница Дунька  себе  привезла из  Порхова воз  муки  -  пекчи  не
поспеет. Ныне сына опять посылает...
     Так возникла мысль в  складчину перебить емельяновский торг:  городские
хлебники тайно стали обдумывать,  где купить хлеба - в Порхове или в Опочке.
Но  во всем городе не находилось смелого среди торговых людей,  чтоб открыто
взял на себя борьбу с Емельяновым.
     Бывший  старшина  хлебников Гаврила  Демидов  первым  решился  ехать  в
Опочку,  чтобы купить там хлеба на общие деньги,  собранные посадскими.  Ему
уже нечего было терять -  он был и так разорен дотла,  месть Емельянова была
ему не страшна.
     Опытный в  хлебном торге Гаврила,  уже одетый в шубу,  поцеловал жену и
детей,  взял на  руки грудную светлоглазую дочурку,  когда внезапно дверь со
двора  в  горницу  распахнулась и  в  клубах  морозного пара,  тяжело  дыша,
ворвалась огромная растрепанная девка.
     - Гаврила Левонтьич, - крикнула девка, - Васька Собакин приехал!
     Девка  сорвала  с  себя  платок,  скинула кацавею и  оказалась знакомым
кудрявым парнем.
     - Иванка! - воскликнул удивленный Гаврила. - Отколь ты взялся?
     - Что Кузька,  не  приезжал?  Кузьки нету?  Не знаешь ты ничего?  Я  от
Васьки убег!  Извет у  него...  у  Собакина...  Он  ныне грозится весь город
пытать,  а в первую голову-де тебя да Томилу...  Всех,  мол, схватит сего же
дни, кто извет учинил, и станет пытать и жечь...
     - Гавря!  Тебя пытать?!  Боже ты мой,  Гаврюша!.. Мыто куда же, Гаврила
Левонтьич, мы-то? - запричитала в отчаянии жена хлебника.
     Двое средних ребят,  вцепившись в ее подол,  испуганно засопели,  часто
моргая,  готовясь  заплакать,  старший  же,  девятилетний мальчишка,  молча,
насупив брови, повис у отца на руке...
     - Ишь,  дурак,  что  наплел!  -  проворчал Гаврила Иванке,  укоризненно
кивнув  головой на  всполошенную семью,  и  старший мальчик при  этом  обдал
Иванку презрительным взглядом.
     - Ступайте вон,  - мягко сказал Гаврила своим, а Иванку ткнул на скамью
в  угол.  -  Чего стряслось?  Кузьки не было.  Толком сказывай:  как извет к
Ваське попал?
     - Брат Первушка ему продал,  -  с болью признался Иванка.  - Кто мог бы
помыслить...
     - Гаврила Левонтьич,  езжай ты  из  города ради  Христа,  скорее езжай,
благо в дорогу готов.  Сам бог тебя бережет! - высунувшись из двери соседней
горницы, робко и умоляюще подсказала жена Гаврилы.
     - Параша,  голубка,  уйди,  не  суйся,  не  то  побью,  -  ласково,  но
полусерьезно погрозился Гаврила.  -  Нельзя мне  ехать:  как мир брошу?  Раз
извет у него, всем нам горой встать, а по одному он всех передавит.
     - Петруша,  - сказал Гаврила старшему сыну, - беги живее в Земскую избу
к Ивану Подрезу,  призови ко мне, скажи - скорым бы делом, не мешкав, бежал.
А ты, Параша, к Томиле Иванычу, а я тут дочку понянчу.
     - Иди, дочка, - нежно сказал он, взяв грудную девчонку из рук жены.
     Пока жена и сынишка Гаврилы бегали за его приятелями,  хлебник, как был
одетый,  готовый  в  дорогу,  в  овчинном полушубке и  валенках,  с  младшей
девочкой на руках шагал по избе, рассуждая сам с собой вслух.
     - В  ладный день сия  весть приспела,  -  сказал он,  -  нынче дружно в
городе, весь народ заодно. И на воеводу злы.
     Из слов хлебника Иванка узнал все, что сегодня с утра случилось.
     - Народ злобится против Федора, - заключил Гаврила, - другого случая не
дождемся,  чтобы его вместе с  воеводой свалить,  а сейчас мочно...  Так-то,
дочка!  -  воскликнул хлебник, взглянув в пухленькое личико девочки, которую
держал на руках.  -  Надо ныне же,  чтобы все с ружьем встали. Станем народу
сказывать,  чтоб хлеб не давать увозить к немцам,  с того и почнем,  а не то
все равно всем загинуть...
     В словах хлебника была последняя решимость.
     - Весь город с собой подымем, - уверенно заключил он, словно в каком-то
упоенье. - Ладно приспел ты, Иван, что я не уехал... Народу много на улице?
     - Тьма-тьмущая! - подтвердил Иванка.
     - Да слышь-ка, Иван, - заметил хлебник сурово и сдержанно, - ты бы отца
пожалел да  всех своих:  не сказывай на народе,  что брат твой продал извет.
Знаешь,  народ какой, - скажут: "Оба яблочка с одной яблони..." И всему дому
вашему пропадать, всю семейку каменьями закидают.
     Почти  год   минул  с   той  поры,   когда  Иванка  пытался  бежать  от
архиепископского  холопства  и   был   посажен   на   цепь.   Год   лишений,
бродяжничества,  борьбы за  жизнь и  свободу превратил Иванку из  мальчика в
крепкого, рослого юношу с темной пушистой тенью над верхней губой. Пришедший
на зов Гаврилы Томила Слепой не сразу узнал его и засмеялся,  узнав. Но было
не до смеха:  Гаврила,  шагая по-прежнему с девочкой на руках, поведал ему и
Ивану Подрезу, что стряслось и какая грозит беда.
     - Мешкать не мочно,  все пропадем, вставать надо! - заключил хлебник. -
И время такое нынче, что город за нами встанет: с голоду все пойдут!..
     - Всем пропадать,  - согласился Иван Подрез, узнав, что извет псковитян
в  руках у  Собакина.  Подрез не склонен был бунтовать,  но сегодня и он был
напуган воеводой.
     И Томила Слепой согласился с ними.
     - Весь город! - в упоенье твердил хлебник.
     - Город?  -  с сомнением переспросил Томила.  -  Не город, я чаю, - все
города Московского государства! Всюду шитье такое, что только учни...
     - Ну-ну, потише... Пошто же уж все государство! - остановил Подрез.
     Иванка заволновался:
     - Житье! Ух, житье! Насмотрелся я по дороге всюду - и в монастырщине, и
в боярщине, и у помещиков, и в городах по базарам...
     - Бывалый ты ныне у нас, Ваня, бывалый! - с добродушной усмешкой сказал
Томила.
     В это время вошел Михайла Мошницын.
     - Гаврила Левонтьич,  Томила Иваныч,  беда!  - воскликнул он. - Извет у
Собакина. Хочет нас всех похватать!.. Надо бежать из города!
     - Куды ж бежать-то,  кузнец?  -  спросил Томила Слепой. - Пусть воевода
бежит - не мы...
     - Мятеж чинить хошь? - спросил удивленный кузнец.
     - Мятеж не мятеж,  а шкура одна на плечах - не овчинная шуба! - ответил
хлебник...


        "6"

     Федор Емельянов сидел один, ожидая прихода Шемшакова. Филипп с утра уже
раз пять забегал к  хозяину и  должен был теперь привести для беседы "верных
людей".
     Федор ждал.  Выходить или выезжать сам он не решался,  боясь обозленной
толпы.  Однако он был уверен в  своей победе над псковичами,  лишь бы Филька
успел выполнить все поручения...
     Подьячий вошел, когда уже начало смеркаться.
     - Повсюду был,  Федор Иваныч!  -  сказал он.  -  Да вот привел с  собой
двоих:  Ульяна  Фадеева,  стрельца Чалеева  приказа*,  -  знаешь  старика  у
сполошного колокола?  -  его сын;  да  подьячего Захарку Осипова.  Вместе ли
звать или порознь?
     ______________
     *  Стрелецкие приказы (полки) носили  названия по  именам  своих  голов
(командиров).  Стрелецким головой старого приказа во  Пскове в  1650 г.  был
Степан Чалеев. О его приказе (полке) и идет речь.

     - Допрежь всего, Филя, скажи - что народ? - спросил Федор.
     - Стоят  у  съезжей избы,  выкликают:  мол,  пусть  нас  государь велит
перевешать,  а хлеба к немцам нам не давать! Сами, кричат, станем с ружьем у
житницы! Федора, кричат, Омельянова затея во всем деле. Побить его!
     - А что воевода?
     - Сидит взаперти,  вроде тебя,  да мятный квас пьет,  а ночью сбирается
пыткой  пытать посадских.  Стрельцов послал имать  кликунов по  домам.  Сына
Василья на радостях для встречи при мне бранил всяким словом...
     - За что?
     - Опять за девок, - махнул рукой Шемшаков и осклабился.
     Ухмылка  его  была  противная:  он  показывал широкие розовые десны,  и
лишенные ресниц глазенки его словно покрывались каплями масла.
     - С  Васильем вышло  чудно,  -  гыкнув,  сказал  Филька.  -  Схватил он
пригоженькую девчонку на улице,  а она как хрясь ему в рожу -  он и с ног, а
девка в  бежки...  Стали его  холопья нагонять ее,  а  она их  двоих побила,
поваляла,  да сама -  в Завеличье по льду!..  Сказывают,  парень был в девку
одетый,  а пошто одетый -  кто знает!  Так и ушла...  А у Василья Никифорыча
рожа синю-ющая...
     - Замолчь!   Попусту...   Бя-бя-бя!..   -  рассердился  Федор,  оборвав
Шемшакова. - Хлеб из казенных житниц везут ли?
     - Бросили.  Мужики боятся: завелицкие их посулили в прорубь сажать, под
лед.
     - Сколь же свезли?
     - С тысячу чети вчера, а ноне чети с два ста свезли да стали...
     Когда Шемшаков говорил, тонкие губы его шевелились, как черви, и Федору
стало противно.
     - Кого, говоришь, привел? - нетерпеливо и резко спросил Емельянов.
     - Осипова Захарку да стрельца старого приказа - Ульянку. Кого звать?
     - Наперед стрельца, - приказал Федор, - да водкой его попотчуй.
     Через минуту стрелец вошел и от порога закрестился в передний угол.
     - Здоров,  Ульян!  -  первый приветствовал Федор, чтобы оторвать его от
молитвы.
     - Здравствуй,  Федор Иваныч,  -  поспешно поклонился стрелец,  -  пошто
звал?
     - По малину,  -  мрачно пошутил Федор и обратился к Шемшакову: - Дай-ка
ему,  Филя,  заветного,  малинового! - С этими словами Федор подал подьячему
связку больших и малых ключей.
     Подьячий открыл  чуланчик в  углу  и  достал янтарный кувшин и  стакан.
Тягучая  струя  малинового меда  побежала  в  стакан  и  наполнила  ароматом
горницу. Стрелец поднял стакан.
     - Чаша великого государя Алексея Михайловича,  -  сказал он,  - чтоб он
здрав был! - И стрелец выпил мед и утерся рукавом красного кафтана.
     - Садись, - приказал Федор, - сказывай, как стрельцы думают.
     - Думают они,  Федор Иваныч, государь, по крестному целованию. Сказываю
за старых стрельцов Чалеева приказу,  а новоприборные -  бог им судья: знать
не знаю, да слышал худо...
     - А  старого приказу пойдете ль  с  ружьем за  государево повеленье?  -
Федор  спросил  и  впился  глазами в  стрельца,  словно  испытывая прямоту и
правдивость ответа.
     - Когда велит голова Степан Кузьмич,  то  и  пойдем!  -  твердо ответил
стрелец.  -  Мы люди служилые,  царские.  Нам что голова скажет,  так по его
слову и станется.
     Федор наклонился к стрельцу.
     - Слушай,  Ульян,  скажет ли голова,  нет ли,  а поутру накажи воротным
караульным городских ворот не отпирать да в город никого не пущать...  Денег
не  пожалею.  По  всем воротам по  рублю раздай,  чтобы не отпирали...  Да с
ружьем к дому моему,  чтобы человек с десять с пищалями - тем по пять рублей
подарю.  С  утра чтоб стояли...  Да ходи по всему Полонищу,  сказывай старым
стрельцам -  Федор-де Иваныч милостив,  посулил соболей жаловать за верность
государю,  и  владыка обещал  и  окольничий Никифор Сергеич...  Да  иди,  не
мешкав...  час  дорог...  Да  вот  вашему  голове  Степан  Кузьмичу  Чалееву
гостинец... да скажи ему все, что я тебе молвил. Ступай.
     Шемшаков проводил стрельца.
     Подьячий Захарка,  кудрявый и стройный, с большими темно-синими глазами
под пушистыми ресницами, вошел в горницу и поклонился.
     - Садись, - указал Федор, - до тебя тайное дело.
     - Слушаю, Федор Иваныч. Я постою...
     - Слышал про гиль?
     - Как не слыхать - гудит город! - Подьячий переминался с ноги на ногу.
     - Хочешь у воевод и у государя в чести быть?
     - Кто  чести земной не  хочет!  -  поклонился подьячий,  метнув быстрый
взгляд.
     - Сядь, говорю. В ногах правды нет! - настоял Емельянов.
     Захарка присел на краю скамьи.
     - Коли  хочешь в  чести быть,  Захар,  вот  тебе  слово мое:  кто  гиль
заводит, с тем водись. Хлеб-соль води, дружбу крепи...
     - Помилуй, Федор Иваныч! - притворно вскочил подьячий, словно не поняв,
о чем речь. - Я крест государю целовал!
     - Дурак!  -  остановил Федор. - Ты сам разумей, чему я тебя научаю: для
того  и  станешь  с  заводчиками,  с  кликунами  дружбу  водить,  по  сердцу
заводчикам слово молвить, одну с ними чашу пить, чтобы быть государю верным,
а станет к тебе ходить Филипп или иной кто,  и ты тому будешь все сказывать,
что у  кликунов в  мысли...  За то вот тебе в  честь и в посул,  -  заключил
Федор,  сунув ему кошель,  -  а после еще дам, как дни пройдут да когда хлеб
вывезем...  -  Федор понизил голос: - Должен ты, как змея, в сердце вполозть
пущим гилевщикам,  целоваться с ними...  Руки и ноги им языком, коли надо!..
Ликом ты ясен. Прикинься - поверят!
     Захарка опустил глаза.
     - Иди, - отпустил Федор.
     Подьячий вышел.
     - Твой черед, - сказал Шемшакову Федор, - сказывай, Филя, да про пустое
не бормочи...
     - Сулил воевода,  что ночью возьмут из домов с  постелей,  кого приписи
писаны в извете:  земских старост Ивана Подреза, да Семена Менщикова, да еще
Томилу  Слепого,  Гаврилку  хлебника,  Мишку  Мошницына  да  стрельцов новых
приказов -  Прошку Козу да Максимку Ягу...  Я сказывал: припишите, мол, попа
Якова Заплеву,  а  Ивана Подреза и  Семена Менщикова не  надо брать,  да еще
мясника Микиту Леванисова приписали б...
     - Верно сказывал,  -  одобрил Федор. - А ворота? Что про ворота воевода
баил? - тревожно спросил он.
     - В  ночь как запрут,  тут и  конец,  а  поутру не отворят.  Да от себя
окольничий  при   мне  послал  сына  боярского  к   старого  приказа  голове
стрелецкому -  наказал зелье раздать стрельцам и пушкарей по стенам к наряду
поставить...
     - Первое дело - заводчиков посадить, да только на съезжую бы не надо...
Со съезжей отбить могут -  надо в  подвалы ко мне.  Крепче!..  Первое дело -
гиль в яйце задавить, не дать вылупляться!..
     - Владыка сказывал - на владычный двор посадить мочно, да окольничий не
велел. Указал, чтобы садить в съезжую. Да ладно - куда-никуда; первое дело -
взять,  а  как  схватят их,  так Никифор Сергеич сказывал,  что разом их  на
Москву пошлет...
     - Ладно.  Сходи еще нынче к стольнику Афанасию Лаврентьичу, скажи, мол,
просил его Федор под тех заводчиков,  коих ночью схватят, лучших своих коней
дать.  Я,  мол,  даю,  да коли он даст - никакая погоня не настигнет: лучшие
кони в  городе его да  мои.  А  моих,  зайди на конюшню,  вели на ночь овсом
кормить...
     Когда  Шемшаков ушел,  Федор  налил  себе  заветного,  самого любимого,
малинового меда,  не из того янтарного кувшина, из которого угощал стрельца,
а  еще лучшего -  из немецкого хрустального бочонка в серебряных обручах,  и
сидел задумчиво, потягивая сладкий, густой напиток...
     Он  ощутил спокойствие и  усталость от  тревожного и  хлопотливого дня.
Сегодня  весь  город  -   лучшие  посадские  люди,  дворяне  и  сам  воевода
почувствовали  его,   Федора,   силу  и   подчинились  его  рассудительному,
расчетливому уму.
     Они  были  все  смущены  непокорностью горожан,  и  лишь  Емельянов  не
растерялся:  он составил список заводчиков шума и настоял,  чтобы их этой же
ночью схватить.  Он  уговорил воеводу не отпирать утром ворот,  поставить на
ноги стрельцов и пушкарей.
     И вот,  как по щучьему велению,  воевода, дьяк, архиепископ, стрелецкие
головы, дворяне и дети боярские - все выполняли его желания. Правда, за день
пришлось отдать перстень-лал,  нитку  жемчуга и  сорок  соболей да  рублей с
полета денег. Да то и стоило!..
     День был закончен.  Федор вздохнул с облегчением. Не голытьбе посадской
тягаться с ним силой!.. Завтра, не то послезавтра приедет немец, свезут хлеб
из Пскова, и тогда все придет в мир и порядок...
     Емельянов был  даже доволен проявлением непокорности горожан.  Оно дало
воеводе повод схватить заводчиков тайного извета,  а Емельянову - избавиться
от старых непримиримых врагов,  Томилы и Гаврилы.  "Отчирикались воробьи!" -
подумал о  них Емельянов.  Он задремал и  резко качнулся вперед всем большим
телом,  быстро выпрямился,  встал  и  хотел  налить еще  меду,  когда  вдруг
небывало громко,  тревожно,  отчаянно кто-то застучал у ворот.  По неведомой
причине у  Федора кровь  прилила к  голове и  в  глазах потемнело.  Он  сел,
заставляя себя успокоиться.
     В горницу, стукнувшись головой о низкий свод двери, вбежал Шемшаков.
     - Федор Иваныч,  беда! Гиль в городе! По улице ходят толпами человек по
двадцать и по пятьдесят с ружьем - кто с топором, кто с кольями и, небывалое
дело, с пищалями даже...
     - А  ты и спужался?  -  досадливо и с насмешкой сказал Емельянов.  -  Я
наказал стрельцам с пищалями караулить...
     - Да нет, Федор Иваныч, не то: лютуют, грозят на тебя!..
     - Тс-с-с!..  -  зашипел Федор.  И все спокойствие,  вся уверенность его
вдруг исчезли. - Чего орешь?! Слуг на меня поднять хочешь? Изменщик!..
     - Федор Иваныч,  кричат по  городу,  чтоб  тебя  и  с  женой побить,  -
зашептал подьячий,  и губы его шевелились, как черви. - Стрельцов не видать.
Решетки в  улицах не  заперты,  сказывают,  что стрельцы воеводу не слушают.
Народ пускают из слобод в город... Ты бы супругу свою взял да как-нибудь...
     - Пошто ж я ее повезу?  Кому баба нужна,  кто ее тронет?!  -  со злобой
прервал Емельянов.
     - Кричат,  чтоб ее,  и сына твоего,  и тебя самого - всех убить. И меня
тоже, Федор Иваныч...
     - Опять орешь!  -  хрипло остановил Федор,  хотя  Филипп теперь говорил
шепотом.  -  Чего ты весь дом мутишь!  Меня побить хотят,  я  не ору,  а  ты
надрываешься!  Я  их  в  бараний рог скручу!..  Утре стрельцы придут...  Иди
спать...
     Шемшаков удивленно взглянул на  Емельянова,  не понимая,  почему он его
так выпроваживает.
     - Федор Иваныч,  я спать не пойду.  Новое что станется -  дам уведом, -
дрожащим голосом сказал он.
     - Ладно, ладно! - тяжело и нетерпеливо сказал Емельянов.
     И Шемшаков поспешно выскочил вон из горницы...


        "ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ"


        "1"

     Несмотря на мороз,  Иванка вспотел, мчась по улицам от Петровских ворот
к Рыбницкой площади.
     - Припоздал, припоздал, скачи! - кричали ему вдогонку ребята.
     - Скинь  шубейку-то,  жарко!  -  насмешливо бросила от  ворот  какая-то
девушка.
     - Подбери,  зайду!