я в Земскую избу? - спросил летописец даже с
какой-то угрозой,  чувствуя, что растерял способность доказывать перед лицом
человека,  который упорно не верил в единство города и как бы назло разделял
всех на "мы" и "они".
     - Не пойду,  не пойду,  так и  скажи там своим хозяевам...  И  уходи от
меня. Коль приду - я все ваше единство нарушу, всю купность сломаю...
     - Ну,  не ходи, коли так... Авось прилезет Хованский, тебе польготит за
то...
     Томила  не  успел  договорить,  как  очутился на  пороге,  подхваченный
сильными руками Демидова и поставленный лицом к выходу.
     - По  старой дружбе тебя не бью.  Уходи подобру,  -  в  волнении сказал
хлебник, слегка подтолкнув подьячего, и шумно захлопнул за ним дверь...
     - То  и  есть слепой!  -  сказал он  Иванке,  когда за Томилой брякнула
железная щеколда калитки.  - Не долгое время пройдет, как спадет слепота и с
иными речами вернется...
     Иванка знал  то,  чего  не  знали  в  Земской избе,  -  что  Гаврила не
оставляет ни  на  один  миг  без  своего внимания город:  к  нему  приезжают
стрельцы,  приходят меньшие и говорят обо всем,  что творится. Гаврила знал,
что в Завеличье находится уже около тысячи человек из войска Хованского.  Он
припасал на них конницу.  Между стрельцами шептались о том,  что, как только
начнется бой  в  Завеличье,  Гаврила поскачет туда  и  сам  поведет в  битву
стремянных стрельцов.
     Уже начинали бледнеть звезды...  Иванку одолела дремота,  но  вскрикнул
петух...  Иванка очнулся,  качнул колодезное коромысло, свежая струя с шумом
плеснула и  полилась в колоду...  Сытые кони пили,  фыркая и подрагивая всем
телом.
     Иванка  спохватился,  что,  просидев всю  ночь  на  дворе,  позабыл про
сабли... Он повернул точило, стоявшее во дворе. С шипеньем и звоном точилась
сталь,  разбрызгивая искры.  Скрипнула дверь избы.  Хлебник стоял на пороге,
готовый в битву.
     - Хватит, хватит, давай... пора, - просто сказал он.
     И  от  этого  слова,  которого ждал  Иванка всю  ночь,  вдруг страхом и
радостью сжалось сердце.  Хлебник умылся и,  разломив пополам лепешку, подал
Иванке.
     - Пожуй, молодой, - сказал он. - Ну-ну, не хочешь, а жуй.
     Озябшие от  студеной воды  кони нетерпеливо рыли копытами влажную землю
возле колодца. Иванка и хлебник взяли их под уздцы и тихо вывели за калитку.
Сняв  шапки,  оба  привычно перекрестились.  Из  мрака уже  выступали дома с
закрытыми ставнями.  У  забора белела дремлющая коза.  Во дворе через дорогу
монотонно  побрякивал коровий  "глухарь".  На  темной  траве,  покрывшей всю
улицу,  уже  было видно серую ленту езжей колеи...  Оба вскинулись в  седла.
Иванка еще  подбирал поводья и  одной ногой шарил стремя,  когда из  проулка
послышался резкий топот.
     - Постой, может, к нам, - сказал хлебник.
     Он не ошибся. Стрелецкий пятидесятник Максим Яга подъехал к воротам.
     - Левонтьич,  ты слышь,  что творится:  я конных по слову Кузи послал в
Завеличье,  а  Сумороцкий сызнова  назад  их  к  Петровским воротам пригнал,
сказывает -  не надобны.  В кустах,  мол,  им биться нельзя...  А мне к чему
конные?  Стены беречь?!  На вылазку мы у  Петровских не лезем,  а  им в поле
надо... Измена, я чаю!..
     - Где конные стали? - спросил Гаврила.
     - Стоят у Петровских...
     Хлебник молча стегнул коня и вместо того, чтобы скакать в Завеличье, во
всю прыть пустился к Петровским воротам...
     Они едва проскакали два перекрестка,  как пальба из пищалей возвестила,
что бой в Завеличье уже начался...  Через миг ударили пушки со Снетогорья...
Теперь всадники не скакали - летели по улицам.
     Под  самой  стеной у  Петровских ворот в  ожиданье стояли конные сотни.
Люди  спешились возле  коней,  но  не  смешали строя  и  возбужденно слушали
Завелицкую битву, не выпуская поводьев из рук.
     - На кони! - крикнул Гаврила.
     В  матовой белизне рассвета он  был  уже  ясно виден.  Конники радостно
закричали,  узнав его.  В  несколько мгновений с оживленным и бодрым говором
вскочили они  по  коням,  которые почуяли общее  возбуждение и  с  бряцанием
уздечек трясли гривами.
     - В Завеличье,  братцы! - крикнул Гаврила и помчался сам впереди отряда
стремянных; Иванка держался с ним рядом.
     По  улицам  из-под  копыт  подымалось облако пыли.  Разбегались собаки,
поджав  хвосты.  Воробьи разлетались живой  ископытью.  На  грохот пушек  из
дворов выбегали на улицу женщины и ребята... Город проснулся и ожил.
     Пушки и  пищали грохотали ближе и ближе.  При приближении к Власьевским
воротам всадники услышали уже сквозь пальбу крики битвы...
     Промчавшись через Власьевские ворота,  они ринулись к  плавучему мосту.
Далеко обогнав всех прочих, Иванка за хлебником скакал впереди отряда.
     Грохот подков по  мосту  заглушил доносившиеся звуки  сражения.  Иванка
глядел вдоль Великой по направлению боя,  силясь увидеть хоть что-нибудь,  и
вдруг его конь как вкопанный остановился.  Иванка, едва удержавшись в седле,
взглянул прямо перед собой.  Звено плавучего моста было  отведено,  как  для
прохода стругов. Он едва успел повернуться к отряду.
     - Назад! Мост разведен! Стой! Стой! - крикнул он.
     - Стой! Стой! - крикнул Гаврила в один голос с Иванкой.
     Но их крик запоздал: поток конских тел ворвался в узкое русло плавучего
моста.  Передние хотели сдержать бег,  но сзади валила страшная сила.  Отряд
смешался и  сгрудился перед  обрывом моста.  Плавучие "быки"  тяжело сели  в
воду.  Под  Иванкой вздыбился конь,  испуганный тем,  что  течение коснулось
брюха, и, не удержав равновесия, свалился...
     Вода  покрыла Иванку.  Когда он  всплыл,  с  десяток коней и  всадников
барахтались рядом в воде.  Иные запутались в стременах и тонули,  а на мосту
все  тесней  клокотала  давка:  тесно  сжались  бока  коней,  сдавливая ноги
всадников.  Взбудораженные животные кусались,  раздраженно ржали. Всадники с
диким  отчаянием тпрукали  и  рвали  поводья,  стремясь  растащить в  разные
стороны ощеренные конские морды. Несколько коней взвились на дыбы. Затрещали
перила моста.
     - Иванка,  живей сюда!  Ко мне,  братцы, скорей сводить мост! - крикнул
хлебник, уже карабкаясь из воды на отведенную часть моста.
     Через несколько сильных взмахов Иванка был там же.
     - Братцы!  Левонтьич! Скорее! - закричали с моста стрельцы, которым был
виден ход битвы. - Скорей, наших бьют! Наши бегут!
     Иванка вскарабкался на доски моста,  взялся за лебедку.  Двое стрельцов
из воды с бранью торопливо выбирались за ним.
     - Наших  московские бьют!!!  У  Немецка двора  уж  дерутся!  -  кричали
стрельцы, с моста наблюдавшие битву в невольном бездействии.
     Лебедка с  пронзительным лязгом медленно подвигала на место разведенное
звено,  и  еще  не  сошлись  мостовины,  как  всадники  нетерпеливым потоком
рванулись вперед, тяжестью погружая в течение Великой плавучий мост.
     - Стой! Стой! - закричал Гаврила. - Куда вы, к черту, без лада? Побьют,
как собак! Стой!
     Иванка вскочил за седло незнакомого всадника.  Он увидел в  воде своего
коня. Борясь с течением, конь уже подплывал к завелицкому берегу.
     Грохот моста пропал позади. Иванка спрыгнул с чужого седла и вскочил на
свою  переплывшую  реку  лошадь.   Они  мчались  по  пыльной  широкой  улице
Завеличья.  Крики битвы слышались теперь где-то  почти рядом.  Впереди через
улицу с визгом перебегали бабы,  нагруженные охапками рухляди, плачущие дети
спотыкались и падали в пыль, промчался, задрав хвост, пегий бычок... И вдруг
пролетело и грянулось в ветхую избушку ядро...  Из окна избы,  как из пушки,
дико скакнула с отчаянным ревом кошка. Все кругом засмеялись...
     Хлебник выкрикнул что-то.  Иванка  видел  его.  Он  скакал впереди всех
конников,  но голос Гаврилы звучал издалека,  и  в криках и гвалте Иванка не
мог разобрать его слов. Вокруг лязгнули и засверкали на солнце сабли. Только
тут  Иванка заметил,  что  солнце давно взошло.  Он  выдернул свой  клинок и
пустил по  воле коня,  летевшего в  общей толпе.  Они  повернули в  проулок,
промчались мимо беленых каменных стен Немецкого двора и вылетели на площадь.
Пальба раздавалась со всех сторон.  Рядом с  Иванкой стрелец высоко взмахнул
саблей и сполз с седла. В стороне под другим стрельцом упал конь.
     - Бей, лупи, колоти их дворянское отродье! - орал во всю глотку Иванка,
поняв, что отряд Гаврилы уже ворвался в гущу битвы, но все не видя еще, кого
"колотить-лупить".   Вдруг  ряды  поредели,   всадники  по  какому-то  знаку
начальных рассыпались в стороны. Тогда Иванка увидел все поле битвы меж двух
деревенек:  увидел, как от Гаврилы бегут стрельцы в московских кафтанах, как
мчатся московские конники,  а  за ними летят на конях Сумороцкий и псковские
дворяне и  сзади  на  помощь им,  обогнав Гаврилу,  мчится старец Пахомий со
своей монастырской сотней и что-то громко кричит.
     Иванка  хлестнул коня  и  пустил  его  наперерез убегавшим,  на  помощь
Сумороцкому и  Пахомию.  Навстречу Иванке  из  кустов шиповника и  можжевеля
замелькали чужие лица пеших людей.  Один из них набежал на Иванку с  копьем,
но умный конь отскочил, а враг упал наземь, рассеченный наискось от плеча, -
это был первый сабельный удар Иванки,  и он сам удивился тому, как вся сабля
до рукоятки вдруг окрасилась чужой кровью.
     Пахомий,  оставив сзади свою монастырскую сотню,  всех обогнав,  мчался
вослед Сумороцкому и дворянам, подняв свой боевой топор.
     "Как монах Пересвет{561}!" -  подумал Иванка, вспомнив рассказ Томилы о
Куликовской битве.
     Московские стрельцы,  прикрываясь кустами, пешие, сражались с конницей.
Иванка  уже  поднимал  и  обрушивал  саблю  несколько раз.  Он  пробивался к
Пахомию,  чтобы рубиться с  ним рядом.  Он увидел старца в  схватке с  двумя
врагами.  Один из  них выстрелил из  пистоля.  Пахомий взмахнул секирой,  но
пищальный ствол стрельца из  кустов встретил его удар и  выбил топор из рук.
Иванка  рубнул подвернувшегося московского ратника,  пробиваясь на  помощь к
старому другу.  В руках старца вместо топора была уже сабля,  но трое конных
дворян окружили седого начальника монастырской сотни. И вдруг Иванка узнал в
них псковских дворян... Петр Сумороцкий бился против Пахомия.
     - Изменник проклятый! Собака! - вскрикнул Иванка.
     Он рванулся вперед,  но опоздал:  обезглавленный старец упал с  седла и
повис одной ногой в стремени,  волочась по траве перерубленной шеей и кровью
пятная траву.
     Иванка  мчался,  не  видя  уже  ничего,  кроме  красного кафтана  Петра
Сумороцкого. Догнать красный кафтан! Срубить ту башку в железном с кольчугою
шлеме!..
     - Постой,  дворянин,  погоди!  Искрою твою шкуру в лоскутья,  проклятая
стерва!  -  орал Иванка.  - Чертов сын, ты ведь крест целовал! Старика убил,
гадина, падаль, собачье дерьмо, изменщик!
     Сотня товарищей мчалась рядом с Иванкой, но он их не видел, считая, что
он один по полю гонит дворян.
     Острожек Хованского остался далеко позади, Иванка позабыл о нем.
     В пылу скачки мелькнуло лицо Кузи.
     В  туче  пыли выплыл и  скрылся Уланка,  лицо его  было покрыто кровью,
казалось -  с него сорвана вся кожа.  Он гнался за одним из дворян, потрясая
саблей,  невнятно и дико крича и,  словно пот за работой в кузне,  привычным
движением стирая рукавом с лица кровь.
     Мясник  Леванисов промчался,  обгоняя  Уланку,  с  поднятой  палицей  и
обрушил ее  на  железный шлем московского дворянина.  Курносый стрелец Костя
Волосяник весело крикнул:
     - Иванка, держись! - и несколько мгновений скакал с ним рядом... Потом,
объезжая куст,  Иванка его  потерял из  виду.  Конь  перескакивал через тела
упавших людей.  Изменники-дворяне спасались бегством.  Вот  они  повернули к
Великой,  надеясь уйти вплавь,  но  полсотни посадских перехватили им путь к
отступлению.
     Когда  Иванка примчался к  берегу,  здесь  псковитяне,  прижав к  воде,
окружили пяток оставшихся в  живых псковских изменников и,  обезоружив,  уже
вязали их к седлам.
     Далеко позади,  возле города,  еще грохотали пушки,  между кустарниками
вдали мелькали всадники, еще продолжалась битва, палили пищали, стелился дым
от сожженного острожка,  а  тут у реки все стихло.  Дворян крутили деловито,
без криков, с сознаньем победы и справедливого возмездия за измену.
     Двое стрельцов вязали к  седлу Сумороцкого.  Уланка с  лицом и бородой,
залитыми кровью, подскакал к нему и ткнул кулаком в скулу.
     - Эй,  не  балуй!  Расправа  им  впереди!  -  сурово  крикнул  один  из
стрельцов.
     Тогда Уланка,  словно впервые почуяв боль,  зажал обеими руками лицо и,
забежав по колено в воду,  стал мыться.  Вода рядом с ним покраснела. Иванка
снял шапку и  рукавом,  как  Уланка,  вытер лицо.  Речная прохлада коснулась
темени и шевельнула мокрые от пота волосы...
     Когда  конный  отряд,  пленивший изменников,  возвращался в  Завеличье,
последние разбитые  остатки  москвичей,  отстреливаясь,  отходили в  лес,  в
сторону литовского рубежа.
     Иванка объехал убитую лошадь,  из  брюха  которой расползлась на  траву
сизо-красная масса кишок.  Сзади Иванки,  прижав к лицу шапку,  ехал Уланка.
Повод его коня был зацеплен за левую ногу Иванки.
     Убитые   псковитяне  и   москвичи  валялись  в   кустах  и   в   траве,
обезглавленные,  искалеченные,  покрытые  кровью.  Некоторые  из  казавшихся
мертвыми приподнимались и  начинали кричать вслед отряду.  Тотчас кто-нибудь
возвращался и подбирал страдальца.
     Выстрелы слышались реже.
     Псковитяне возвращались с  поля победителями,  но  эта  победа была для
города тяжелее, чем прошлое поражение: в бою пал стрелецкий начальник Максим
Яга,  пал  Пахомий,  с  триста человек псковитян было  побито и  около  трех
десятков  раненых  насильно утащено  в  плен  отходящими в  лес  дворянами и
стрельцами Хованского...


        "6"

     Во  Всегородней избе собрались немногие выборные:  кое-кто из середних,
несколько меньших и стрельцов.  Дом был окружен стрельцами,  и в него никого
не пускали.  Заседланные кони стояли у крыльца. Покрытые пылью и кровью, они
трясли  головами,   взмахивали  хвостами,  сгоняя  надоедливых  мух.  Палило
июльское солнце,  но  вокруг избы,  несмотря на  зной,  без  сполошного зова
собрался народ.  Это был не обычный всегородний сход.  В этот раз ни больших
посадских,  ни  служилых дворян не  было видно.  Меньшие посадские,  молодые
стрельцы и  казаки  собрались огромной толпою  у  Всегородней и  залезали на
соседние стены и кровли, чтобы заглянуть в ее окна...
     С  руками,  скрученными назад,  сидели на длинных лавках десять человек
уцелевших в бою изменников и тех из дворян, кто был ранее уличен в переписке
с  Хованским.  Они слышали крики и  гул на площади и со страхом ждали суда и
возмездия.
     - Мерзко глядеть на вас, - произнес Коза, - крест целовали, свои головы
спасая, а сами измену деяли, змеи-змеищи!
     - Не лайся,  стрелец, - остановил Сумороцкий, - крест целовали государю
прежде.  А для того мочно ворам крест целовать,  чтобы старую клятву блюсти.
То бог простит.
     - Латинец ты!  -  тонким старческим голосом крикнул поп Яков. - Еретик!
Латинцы поганые так-то судят!
     Поп вскочил с лавки и восклицал, яростно указуя в пол пальцем.
     - А ты вор.  Кой ты поп! Как ты мочен был крестное целование разрешить!
- возразил Сумороцкий.
     - Ладно, батя, судачить с ними, - остановил попа Прохор Коза.
     - Сказывай,  дворянин,  -  обратился он  к  Сумороцкому,  -  в  табор к
Хованскому изменные письма слал ли и письма те были про что?
     Хлебник во  время допроса сидел у  стола,  опустив на  руки  голову,  и
молчал,  словно его не  было в  горнице.  Он  был удручен дворянской изменой
больше  других.  Мошницын  занимался делами  ямскими,  судебными,  хлебными,
только изредка вмешиваясь в  ратные.  Гаврила же сам руководил всеми ратными
замыслами. Ненадолго отступился, и вот...
     "Если бы не покинул я Земской избы,  то б не сгубили столько людей",  -
думал он.
     Перед глазами его была гора мертвецов,  порубленных саблями,  поколотых
копьями, пострелянных и измятых конями...
     Занятый своими мыслями,  хлебник не слушал допроса, который вели кузнец
и Прохор Коза.
     - Ты ли других дворян подбивал к измене? - услыхал он вопрос Мошницына.
     - Я  что  тебе  за  ответчик!  У  каждого свой  язык!  -  нагло  сказал
Сумороцкий.
     - Отвечай  ты,  падаль!  -  внезапно вскочив,  гаркнул  Гаврила.  -  Со
всегородним старостой говоришь, собака: поклоны бей!..
     Он подскочил к дворянину.
     Сумороцкий вздрогнул от неожиданности, но тотчас же усмехнулся.
     - Ты што, воевода, в обиде, что ль, на меня? - спросил он.
     Тогда Гаврила сгреб со стола кувшин с  квасом и  с размаху хватил им по
голове дворянина.
     Глиняный кувшин раскололся.  Дворянин отшатнулся к  стене  и  бессильно
сидел с  искаженным болью,  побелевшим и  мокрым от кваса лицом.  Все кругом
замолчали.
     - Квасу не пожалел!  -  сдавленным голосом,  через силу сказал в тишине
Сумороцкий.
     - Опять жартуешь!..  -  крикнул Гаврила в злобе. - Жартуешь, мертвец! -
Он  схватил изменника за ворот и,  встряхнув,  треснул его головой о  стену.
Голова безвольно мотнулась и упала на грудь.  Хлебник,  не помня себя, ткнул
кулаком в лицо и швырнул Сумороцкого на пол.  Стоя среди горницы, он оглядел
остальных дворян.  Все сидели, притихнув и опустив глаза, и только Всеславин
встретился взглядом с Гаврилой... Хлебник шагнул к нему и ударил его ногой в
грудь...  Тот со стоном обвис, как мертвый. Тогда Коза взял сзади Гаврилу за
плечи.
     - Буде, - сказал он, - угомонись, окаянный! Какой то расспрос?!
     - Дворянское  дело  -  расспрос!..  Вешать  их  всех!  -  тяжело  дыша,
проворчал хлебник.  Он дрожал;  глаза его напились кровью,  и под усами губы
казались синими.
     - Сядь,  Гаврила,  -  взволнованно сказал летописец.  -  Все надо рядом
вершить. Как без расспроса! Надо ж измену вызнать!..
     - Ладно,  спрошайте.  Больше не стану...  -  пообещал хлебник, но вдруг
повернулся к дворянам: - А вы, дерьмо, смотрите - без жарту!.. Не то я...
     Он не закончил фразы и вдруг вышел вон из горницы, хлопнув дверью...
     Двое стрельцов подняли с  пола Сумороцкого,  полой его же одежды стерев
ему кровь с лица.
     Томила хотел продолжать расспрос по  обычаю и  велел приготовить бумагу
для расспросных листов, но раздался в окна стук с площади. Захарка выглянул.
     - Подьячий,  скажи  там  старостам -  чего  волков  держать в  избе?  -
крикнули с площади. - Пусть ведут на дощан да при всем народе расспросят.
     - На дощан!
     - При народе! - согласным кличем отозвалась площадь.
     - Захар,  покличь-ка стрельцов,  -  приказал Мошницын.  Стрельцы толпой
вошли с крыльца в горницу.
     - На  каждого  дворянина  по  два  стрельца.  Беречь  изменников  -  не
разодрали бы их, пока к дощанам доберутся, - указал Прохор Коза.
     Связанных дворян  подняли с  лавок.  Столкнувшись под  низким потолком,
брякнули  два  лезвия  стрелецких  протазанов,   лязгнули  обнажаемые  сабли
десятников,  и  длинное шествие потянулось из дверей Земской избы на залитую
солнцем площадь.
     Народ  стоял  сплошным  морем  от   Рыбницкой  башни  до   самых  ворот
Всегородней избы.
     - Дорогу! - крикнул стрелецкий пятидесятник, и любопытные расступились,
образуя по  каждую  сторону живую  плотную стену,  пышущую жарким дыханием и
обильным потом.
     - Ведут, ведут! - пронеслось по площади.
     Вся толпа колыхнулась приливом к Земской избе.
     - Не смеют и в очи народу глянуть -  ишь,  в землю уткнулись! - заметил
кто-то в толпе, указав на дворян.
     - Эй, стрельцы, покололи бы их тут.
     - Каб не стрельцы, я б им сам вырвал зерки!
     - Таких на огне палить, мучить надобно, чтобы легче народу стало!..
     - Ей,  старосты,  слышьте -  расспрос под  пыткой чинить!  -  раздались
кругом голоса.
     - Пытать дворян! Слышь, Михайла Петро