ведь я не таил,  как прибег...  ты велел потаиться...  -
сказал Иванка дрогнувшим голосом и умолк, не в силах говорить дальше.
     - О чем потаиться, Ваня? Чего ты плетешь? - не понял Гаврила.
     - Про извет, про Первушку... - выдавил с болью Иванка.
     - Ну, что еще сотряслось? - нетерпеливо спросил хлебник.
     - В измене меня...  -  продолжал Иванка и снова запнулся.  - Первушка в
город влез от бояр, и они на меня... и на бачку поклепом...
     - Эк он до завтра не кончит,  Левонтьич,  -  вмешался Прохор, - я ведаю
все:  изменного дела Иванкина не  было в  Москве никакого,  да то один я  от
Кузьки знаю,  а  город не ведает.  На Иванку извет написан:  вот он и сам не
свой... Ему бы ныне из города вон покуда. Я мыслю его с Копытковым отпустить
к мужикам...
     - Поедешь, Иван, побивать дворян по уездам? - спросил Гаврила.
     - Где их ни бить, все одно, дядя Гавря! Велишь во Пскове всех перебить,
и сейчас учну с Чиркина в Земской избе.
     - Ну-ну, ты потише! - остановил Томила.
     - Не  всякое слово в  строку,  Томила Иваныч,  -  отшутился Иванка.  Он
увидел, что старые друзья ему верят, и ожил.
     - Беги за Копытковым,  призови его скорым делом. Мы станем тут ждать, -
сказал Иванке Коза.
     В  ту  же  ночь  Иванка,  в  числе  полусотни  стрельцов,  под  началом
Копыткова,  выехал поднимать на дворян уезды,  а две стрелецкие полсотни тою
же ночью тайно выбрались в монастыри -  Любятинский, на Новгородской дороге,
и Снетогорский, стоявший при дороге на Гдов.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ"


        "1"

     Иванка  выехал  с  Копытковым ночью  из  Завеличья  в  числе  полусотни
стрельцов  и  казаков,  направленных Гаврилой  к  крестьянам.  Они  миновали
городские  заставы  и   переправились  вплавь  через  Великую,   не  доезжая
Пантелеймоновского монастыря.
     За Пантелеймоновским монастырем в лесу они разделились. Часть стрельцов
и  казаков отправилась в  сторону Опочки,  другая часть  должна была  обойти
главные силы  Хованского и  позади них  выйти лесами в  крестьянские селения
возле Московской дороги.
     Собиралась гроза. Во мраке ветви хлестали по лицам.
     - Подмокнем, как куропаточки, Иов Терентьич, - сказал Иванка десятнику.
     - В Печорах* переночуем, - спокойно ответил Копытков.
     ______________
     * Печоры - Печорский монастырь, одна из порубежных крепостей; стояла на
литовской границе, западнее Пскова.

     - Как в  Печорах?  Мы  не  на той дороге.  Печоры назад,  к  литовскому
рубежу.
     - Тут  Печоры свои,  -  загадочно отозвался десятник.  -  Печоры свои и
монахи свои, а игумен мне знамый малый.
     Они  ехали  глубже  и  глубже  в  лес.  Вековые стволы обступали теснее
заросшую и давно уже не езженную дорогу. Выбрались на поляну.
     Копытков тпрукнул. Весь отряд сгрудился возле начальника.
     - Робята, садись на полянке без шуму. Что слышать будете с той стороны,
знаку не подавайте.  Три раза свистну - молчите. А как в другой раз три раза
свистну, то разом по коням и все ко мне, - приказал Копытков. - Иванка, едем
со мной.
     Во мраке тронули они дальше своих коней, с трудом пробираясь меж частых
стволов.
     - Глаза от сучков береги. Мой дед так-то по лесу ночью навеки без глаза
остался, - сказал Копытков.
     Сидя в  седле,  он  вложил в  рот  пальцы и  свистнул.  Иванка при этом
вспомнил бабкину сказку про Соловья-разбойника, от свиста которого сыпался с
дерева лист. Копытков свистнул второй раз и третий...
     - Иов  Терентьич,  ты  сколько пальцев кладешь в  рот?  -  завистливо и
восхищенно спросил Иванка.
     Но в этот миг откуда-то из-под конских ног раздался ответный свист.
     - Иов Терентьич! Здорово! - послышался неожиданно тонкий, почти девичий
голос. - Давно у нас не бывали.
     - Павел дома, Илюша? - спросил стрелец.
     - Только  что  воротился  с  Московской  дороги.   Стрельцы  московские
увязались, - ответил Илюша из темноты.
     - Веди нас к Павлу.
     - Слазьте с коней.  Тут талые воды тропинку размыли,  пешим придется, -
сказал Илюша. - Коней тут покиньте, никто их не тронет.
     - А волки?
     - Волк у Печор не ходит,  -  похвалился Илюша. - Павел Микитич велел их
живьем ловить и  хвосты топором сечь,  а  там и  спускать на  волю.  Четырем
порубили хвосты. Более ни один не лезет. Овец и то без собак пасем.
     Держась за  кусты,  они  спустились в  овраг.  Скрытый меж кустов,  под
корнями громадного дуба был вырыт ход под землю.
     В  темном  проходе  Илюша  толкнул  ногой  дверь,  и  они  очутились  в
просторной  избе,   освещенной  лучиной.   Рубленые   бревенчатые  стены   и
бревенчатый потолок  засмолились от  дыма  и  копоти.  Большая черная  печь,
струганый стол  под  иконами,  лавки вокруг стола -  все  было как  в  самой
простой избе. Не хватало только окошек.
     - Павел, здоров! - сказал стрелецкий десятник от порога.
     Чернобородый мужик лет тридцати,  доброго роста,  поднялся из  большого
угла, шагнул навстречу Копыткову и обнялся с ним.
     - Давно не бывал, брат, - сказал он.
     - Слыхал про наши городские дела?
     - Как не слышать!  Ныне и мы наскочили на ваших недругов. На Московской
дороге робята нарвались на  сотню  московских стрельцов,  насилу ушли.  Сеню
Хромого,   однако,   насмерть  побили,  проклятые.  Матка-старуха  осталась,
плачет... Что за малец с тобой?
     - Казачок из Пскова, - сказал десятник, кивнув на Иванку.
     - Здоров,  казак, будешь знакомый с Павлом. Чай, слыхом слыхал обо мне?
- спросил с достоинством Павел.
     Иванка тут только понял, куда он попал.
     - Слыхал про тебя, - сказал он. - Ты, сказывали, в красной рубахе.
     Павел захохотал:
     - У меня и синяя есть!
     Павел Печеренин был из крестьян Ордина-Нащекина.  Разоренный недоимками
после трех засушливых лет,  он сбежал из деревни в лес, вырыл пещерку и стал
промышлять разбоем.  Он жег дворянские дома, грабил проезжих торговых людей,
нападал на обозы и гонцов. Один за другим к нему приставали беглые крестьяне
от разных дворян, были даже других уездов.
     Опасаясь  его,  купцы  нанимали большую  охрану  к  торговым обозам,  а
воевода не  раз  высылал для  поимки его  стрельцов.  Но  стрельцы не  могли
уловить крестьянского атамана.  Среди народа во  Пскове шел слух,  что Павел
Печеренин как-то связал в  лесу высланных против него стрельцов,  угостил их
на славу в своих Печорах и отпустил.
     Так и было оно в самом деле:  стрелецкий десятник, попавшийся к Павлу в
плен, был Иов Копытков.
     "Вам что за дворян стараться!  - сказал ему Павел. - Ратные люди должны
свою землю от недругов оборонять,  а не нас,  крестьянишек бедных,  брать на
извод. Вы меня, братцы, не троньте, и я вас не трону".


        "2"

     Павел пустил Копыткова с товарищами на волю, и они остались друзьями.
     Крестьяне всего уезда знали по  имени Павла и  жаловались ему на  своих
господ.  Павел  не  трогал по  дорогам проезжих крестьян и  бедных прохожих.
Говорили,  что земский староста Менщиков,  опасаясь ватаги Павла,  из посада
Сольцы как-то тащился во Псков пешком,  одетый в  худой зипунишко,  неся сто
рублей серебром в заплечном мешке, и будто разбойники Павла, встретив его на
дороге, дали ему на бедность четыре алтына.
     Рассказывали,  что  Павел  поймал в  лесу  литовских лазутчиков,  тайно
пролезших через  рубеж,  и  повесил их  на  сосне,  а  грамоты их  отослал к
воеводе, чтоб ведал хитрые замыслы иноземцев.
     Иванка глядел с восхищением на этого молодца,  который годился в сказку
и статью и славой.
     Поверх белой рубахи на нем была длинная чешуйчатая кольчуга.  В отличие
от других разбойников,  наполнявших избу,  он носил не лапти,  а сапоги.  На
лавке возле него лежали сабля, медвежий нож и пистоль.
     Рогатины,  копья,  рожны были везде по стенам и в углах.  Тут же висели
полные стрел колчаны, гнутые луки, навязни, палицы, кистени.
     Человек десять разбойников спали вповалку на полу на подстилке из веток
и моха. Другие сидели кружком в беседе возле стола. У печи сушились онучи.
     - Садись, Иов, гости. И ты с ним... как звать-то, казак?
     - Иваном.
     - Садись, Иван, вечерять, - позвал Павел.
     - Ждут меня,  Павел, стрельцы да казаки, десятков пять человек. Пустишь
ли ночевать в Печоры? - спросил Копытков.
     Разбойничий атаман пытливо взглянул на десятника.
     - Хитрость таишь какую?
     - Ты,  Павел,  бога побойся.  Или я  с тобой крестом не менялся!  Какую
измену страшную ты на меня помыслил! - обиделся Иов.
     - Ты не серчай,  Иов Терентьич,  брат.  Потому спрошаю,  что был у  нас
уговор: дорогу ко мне в Печоры людям незнаемым не казать.
     - То было,  Павел,  время иное,  -  сказал Копытков.  -  Тогда я служил
воеводе,  а ныне городу.  Тогда стрельцов на тебя посылали боем,  а ныне я к
тебе для того приехал, чтобы в ратную службу звать.
     - Кого звать в ратную службу?! - удивленно воскликнул Павел.
     - Тебя.  Дворян  побивать да  беречи  дороги,  боярских гонцов ловить с
грамотами в  пути.  Привез я тебе пищалей,  свинцу да зелья...  и грамоту от
всегороднего старосты,  от  Гаврилы Демидова.  Хошь идти в  ратную службу ко
Всегородней избе?
     - Дворян побивать?  Да такую-то службу я целых пять лет правлю! Мне что
Всегородняя изба!  Я  сам себе староста всеуездный!..  Землю съешь,  что без
хитрости лезешь в Печоры?
     - Земля без вреда человеку,  чего же не съесть! Поп сказывал - грех, да
ладно!  -  махнул рукою Копытков.  Он  ковырнул ножом земляной пол жилища и,
подняв кусочек земли,  кинул в  рот.  -  Чтоб сыра земля мне колом в  глотке
встала, коли недобро умыслил! - сказал он и проглотил комок.
     - Ну,  веди же свою ватагу. Для добрых людей теснота не обида! - сказал
Печеренин.
     Получив  пищали,   свинец  и  порох,   присланные  из  Пскова  Гаврилой
Демидовым,  Павел Печеренин кликнул клич среди мужиков уезда, и за несколько
дней в ватагу лесного атамана сошлось еще более полусотни новых крестьян.
     Несколько дней Копытков с другими стрельцами учили их, как надо строить
засеки и  острожки,  как стрелять из  пищалей и  биться саблей,  как сесть в
засаду на конников и как нападать на пеших.
     Они раскинули стан в  лесу невдалеке от Московской дороги,  построили в
чаще землянки и шалаши из ветвей,  поставили возле стана острожек, выставили
повсюду заставы.
     Павел  Печеренин думал  заняться  разорением всех  окрестных дворянских
домов, но Копытков поспорил с ним.
     - Прежде,  Павел,  ты  был  один.  А  теперь дворян без  тебя разорят и
пожгут, а ты береги дорогу, имай послов да побивай дворян по дорогам, кои на
службу к боярину едут под псковские стены, - сказал Копытков.
     - А  что  мне за  указ ваши земские старосты!  -  возражал Павел.  -  Я
вольный лесной атаман.  Где хочу,  там и бью дворян. Прежде бил без указки и
ныне так стану.
     - В ратном деле лад нужен,  Павел. Ныне уж не разбоем, а ратью народ на
них поднялся, и творить нам не по-разбойному, а по-ратному надо.
     - О чем у нас спор?  "Не бей по башке,  колоти по маковке"! - засмеялся
Павел.
     Гулкий голос,  могучие плечи, дородный рост, отвага, повелительная сила
всего  существа Павла покорили Иванку.  Со  своей стороны подкупил и  Иванка
Павла прямым выражением дружбы, веселым нравом и дивным искусством грамоты.
     - Иов  Терентьич,  оставь  казака Ивана  со  мной,  -  сам  обратился к
Копыткову Павел, когда стрельцы собрались покинуть ватагу.
     - Не мой человек -  Земска изба казака послала,  она и спросит,  куды я
его девал! - отшутился Копытков.
     - В  наказной грамоте  писано  у  Гаврилы,  чтобы  нам  грамот  глядеть
подорожных? - спросил Павел.
     - Писано, - согласился Копытков.
     - Ан я не книжен. Как стану я глядеть? Оставь мне Ивана для грамот.
     - А сам он схочет?
     Но Иванку ни к чему было и спрашивать.  Он привязался не только к Павлу
- ко  всей  ватаге,  в  которой было  несколько парней из  ближних к  городу
деревенек,  знакомых Иванке еще с тех пор, когда они рядом, бывало, рыбачили
на Великой.  Жить с ними на лесном приволье, казаковать по дорогам, страшить
дворян и  быть надеждой и радостью слабых -  что мог Иванка представить себе
лучше этого!


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ"


        "1"

     Было послеобеденное время -  час покоя и  сна.  Лавки закрылись,  базар
разъехался. Во многих домах от яркого майского солнца позанавесили окна.
     По   пустынной  Рыбницкой  площади  из   открытых  окон   Земской  избы
разносились голоса Гаврилы,  Томилы,  Козы, Леванисова и немногих других, за
городскими делами забывших время обеда.
     У коновязи лениво обмахивались хвостами привязанные лошади.
     Вдруг, подымая пыль, промчался по улице всадник и осадил коня у приказа
Всегородней земской избы.  Задремавший было на ступеньках караульный стрелец
от громкого кудахтанья вспугнутых с дороги кур встрепенулся, вскочил.
     - Ты к кому?
     - К земским старостам, - спрянув с коня, обронил гонец и мимо стрельца,
отирая с круглого красного лица смешанный с пылью пот, вбежал в помещение...
     Из  окон  послышались громкие возбужденные восклицания,  все  зашумели,
заспорили,  и через несколько мгновений, тревожно и коротко переговариваясь,
на площадь высыпали Гаврила и Томила с товарищами.  Торопливо отвязывали они
от коновязи своих лошадей, повскакали в седла и нестройной гурьбой пустились
к Петровским воротам...
     Только  Гаврила  задержался  у  Рыбницкой  башни  и,   крикнув  сторожу
несколько слов,  пустился вдогонку прочим...  Старик  сторож выбежал вон  из
башни,  кинулся  к  колоколу,  и  короткие воющие  удары  набата  разбили  и
взбудоражили тишину...
     Улицы наполнялись народом,  бегущим по  своим сотням на  сборные места.
Люди расспрашивали о причине сполоха сотских и уличанских старост,  но никто
еще  ничего не  мог объяснить.  Вдруг весь город вздрогнул от  грома осадных
пушек.
     - Литовское войско  на  нас!  -  закричали повсюду.  -  Братцы,  война!
Вестовые пушки палят! Осада!
     И тотчас церковные звонари начали откликаться земскому колоколу один за
другим по всем церквам города и Завеличья.
     В  руках бегущих людей засверкало под  солнцем оружие.  На  расписанных
сборных местах развернулись под майским ветром знамена, ударили барабаны.
     Стрельцы и пушкари торопились к своим местам,  к засекам,  рогаткам, на
стены  и  на  башни.  Напуганные женщины  цеплялись на  улицах  у  ворот  за
уходивших  воинов,  обнимали  их,  увлажняя  слезами  их  бороды  и  одежду,
ребятишки хватались за  полы отцовских кафтанов с  расширенными глазенками и
наивно  искривленными  ртами.  Уличные  собаки,  мечась  под  ноги  скачущих
лошадей, подняли сумасшедший лай...
     Снова ударил зов  вестовых пушек,  раскатистый и  грозный,  как  грохот
грома.
     Женщины,  с  криками  бегая  по  улицам,  кинулись  загонять  во  дворы
ребятишек. Во многих домах от растерянности начали запирать ставни.
     В Завеличье встревоженные жители, помня предания, связывали в узлы свою
рухлядь и  торопливо запрягали лошадей в  телеги,  спеша  уйти  в  городские
стены.
     - Отколе войско?! - расспрашивали друг друга.
     - С Литвы аль от свейского рубежа?
     - По  сю  сторону от  Литвы  ничего  не  слыхать.  Дозоры с  заставы не
прибегали.  Чай,  с  Гдовской  дороги  от  свейских немцев,  -  догадывались
воротники Власьевских ворот.
     Городской народ собрался под стенами,  перекликался со  стрельцами и  с
горожанами,  прорвавшимися на  стены,  но в  массе криков голоса сливались в
сплошной галдеж, и не было слышно отдельных возгласов...
     Со стены у Петровских ворот, куда прискакали земские выборные, не видно
было еще никаких войск. Но, услышав залпы осадных пушек, стрельцы из слободы
и  ближайшие крестьяне гнали телеги со скарбом к  городу,  чтобы укрыться от
неприятеля. Над дорогой всюду вздымалась пыль.
     - Отколе войско,  с  какой стороны?  -  крикнул с переднего воза мужик,
обогнавший других по дороге. На возу у него сидели женщина и трое детей.
     - С Москвы идет рать! - отозвались с Петровской воротной башни.
     - Тьфу, типун тебе, старый брехун! Что жартуешь*, коль делом спрошаю! -
выбранился мужик с телеги.
     ______________
     * Жартуешь - шутишь.

     Ворота растворились, впуская беженцев.
     С  пушечного раската Томила  Слепой обратился к  толпе,  сняв  колпак и
тряхнув каштановыми волосами.
     - Горожане псковские!  Бояре на нас шлют войско воеводы Хованского, кой
Новгород взял изменой.  Постоим за свой город,  братцы,  мужи псковитяне! Не
дадимся измене!
     - Станем в осаде сидеть, запирай, воротные! - крикнули из толпы.
     - А ну вас,  анафемы! Испужали. Ажно скотину покинул, в город пустился!
- воскликнул передний мужик и повернул телегу назад в ворота.
     - Куда ж ты? - спросил удивленный воротник.
     - Пусти!  С  вами тут в  бобки* играться!  Я чаял,  литва поналезла аль
немцы!..  -  досадливо проворчал мужик, чуть не сцепившись осью со встречной
телегой,  сердито хлестнул он свою лошадь и,  выехав вон из ворот,  помчался
назад в деревню.
     ______________
     * Бобки - игрушки.

     Навстречу ему стремился поток беженцев.  Верхами и на телегах, въезжали
они в городские ворота непрерывной вереницей, запруживая улицу.
     - Проезжай!  Проезжай дале в город,  не стой тут помехой!  - кричали на
них воротники и стража.
     Гаврила, глядя на дорогу, обернулся к Козе.
     - Прохор,   чего-то   творится,   гляди-ко:   стрельцы-то   наши  назад
прискакали!..
     - Какие стрельцы?
     Коза взглянул в направлении взгляда хлебника.
     - Вот  дети  собачьи!..   Обительски  стены  покинули,  да  и  сюды!  -
подтвердил он.
     - Сенька Вдовкин! - крикнул Коза, приставив ладони трубою ко рту.
     Молодой стрелец, въехавший в ворота на крестьянской телеге, услышал зов
и направился на стену.
     - Ты что же убег? Ты ведь в Любятинской обители был?
     - Там сидели. А как осадные пушки стали палить, и мы побегли... Глянь -
все бегут.  Сказывают мужики, валит сила боярская с тысяч пятнадцать, куды ж
нам полсотней сидеть?! Со всеми и смерть красна - сюды прибегли...
     - А где ваши начальные люди?
     - Тоже сюды поскакали с другими.  Куды ж им деваться!  Как монахи стали
стращать...
     - Продали, бешены псы! - вскрикнул хлебник.
     - Беги, веди сюда живо обоих - Сумороцкого и Соснина, - приказал Коза.
     Из города к воротам прискакал стрелец,  который привез из дома Собакина
заморскую зрительную трубу.  Отдав ее в  башню,  он громко рассказывал,  как
мать воеводы не хотела ее давать.  Кругом смеялись,  когда стрелец,  выпятив
брюхо, представил тучную воеводшу...
     В трубу тоже не обнаружили никого на подступах к городу.  Впрочем, и не
могли обнаружить, потому что дорогу скрывал лес.
     Народ уже начал томиться нетерпением в ожидании под стенами.  Посадские
и стрельцы, чтобы скрыть тревогу и облегчить томление, молодецки зубоскалили
о  том,  что  войско завязло где-нибудь в  болоте или зацепилось в  лесах за
пень...
     Как вдруг со стены закричал Прохор Коза, глядевший в трубу.
     - Вершник скачет! Гонец на коне!
     - Прытко скачет!.. Со Гдовской дороги! - подхватили другие, стоявшие на
стене, успевшие разглядеть конника.
     - Шапку снял, машет...
     - Грамоту вынял, грамотой машет... - сообщали наперебой со стены.
     Под стеною,  как и на стенах,  вдруг все ожило говором, все загомонили,
заспорили,  обсуждая загодя,  что это там за всадник: одни догадывались, что
это,  должно быть,  еще посланец Хованского или вестник от  самого государя,
который узнал о воеводских неправдах и шлет свою милость;  иные гадали, что,
может быть,  это гонец из Новгорода,  который опять восстал, как только ушел
Хованский с войсками;  и, наконец, даже говорили, что это нарочный с вестями
о том, что Хованский идет не на Псков, а на шведов, потому что царь решил не