давать им  ни  хлеба,  ни перебежчиков...  Галдя,  все что-то объясняли друг
другу.  Пятидесятник крикнул отворить ворота.  Заскрипели засовы,  и всадник
влетел в город. Толпа окружила его.
     Запыленный, покрытый потом гонец снял шапку и красной ширинкой отер пот
со лба и шеи. Он дружелюбно и радостно улыбнулся окружавшим его горожанам.
     - Чаял,  что не поспею да попаду во полон к боярам,  - сказал он. - Где
тут земски старосты?
     - Тут староста, я, - отозвался Гаврила.
     - Гдовской земской избы  выборные,  и  все  посадские,  и  стрельцы,  и
пушкари,  и весь народ велели сказать,  что всем городом Гдовом с вами стоим
заодно, - гаркнул гонец и подал грамоту.
     Пока Гаврила читал,  толпа,  громко крича,  передавала слова гонца тем,
кто стоял дальше и не слыхал.
     - Читай громко! Читай, чтобы всем ведомо! - закричали Гавриле из толпы.
     - Чего читать,  братцы,  сам вестник молвил.  Город Гдов,  младший брат
наш, повстал с нами. Один город бояре смирят, а десять снова подымутся! Ныне
нам ведомы три города с нами. А сколь неведомы, братцы! - крикнул Томила.
     Народ загудел с одушевлением и радостью.
     - Братцы,  вся  Русь  повстанет  в  земское  ополчение против  боярской
неволи!
     В воздух летели шапки.
     Оглядывая в трубу окрестности города,  хлебник меж тем увидал со стены,
что  от  Снетогорского монастыря по  Гдовской дороге  движется немалый отряд
стрельцов.
     - Прохор, братец, гляди-ка, гляди! - с дрожью в голосе сказал он, сунув
Козе трубу.  -  Гляди вон туды,  на  Гдовску дорогу.  Гляди!  Продают!  Ведь
Тюльнев с  Сорокаалтыновым на  тележке едут,  а  дальше за ними все стрельцы
бегут в город.  Покинули монастырь...  Едем туды,  да скорей поворотим назад
их, изменщиков, в Снетогорье...
     Прохор взглянул в трубу,  растерянно отдал ее обратно хлебнику. Хлебник
сунул  ее  в  руки  Томиле и  начал  вместе с  Козой спускаться,  как  вдруг
закричали со стен и с башни:
     - Войско! Войско идет!
     Народ бросился с неистовой стремительностью карабкаться на стены. Через
несколько мгновений новые призывы сполоха с городских колоколен, откуда тоже
глядели во все глаза на дорогу, слились с грозным грохотом вестовых пушек.
     Гаврила и Коза возвратились на стену.
     Из лесу в кустарников выходили войска, сверкая шлемами, поблескивая под
солнцем  кольчугами,   копьями  и   стволами  пищалей...   Рядами   выезжали
одномастные -  то вороные,  то серые, то буланые - дворянские кони, на пиках
колыхались по ветру пестрые флажки и  знамена,  и тучей вздымалась дальше по
дороге желто-красная пыль  из-под  стройных тяжелых рядов  пеших  стрельцов,
из-под  грузных  пушек,  везомых  лохматыми сильными лошадьми,  запряженными
цугом в каждую пушку.
     Выходящим из  лесу  воинам не  было,  казалось,  числа...  Неумолимость
движения их увеличивалась гулом литавр,  барабанов и тулумбасов, слышавшимся
в перерывах осадной пальбы.
     Вот оно, началось!..
     На  городской стене  обнажились головы.  Народ  крестился.  Посадские и
стрельцы молились в  торжественном и  грозном молчании,  не  шепча привычных
молитв, каждый думая о своем, каждый по-своему переживая грядущее.
     - Да что ж  это,  братцы?!  Русские-то бояре литовским,  что ли,  богам
поклонились?!  Лупи  их  из  пушки!  -  раздался  внезапный выкрик  в  толпе
стрельцов...
     Все  вдруг ожило и  встрепенулось.  Шапки и  шлемы взлетели на  головы.
Стрельцы крикливо начали отгонять народ  вниз  со  стены и  занимать места у
бойниц.  Забряцали огнива пушкарей,  и в жарком воздухе, распространяя запах
паленой пакли, закурчавились синие дымки фитилей на раскатах у пушек.
     Под стенами уличанские старосты крикнули свои улицы,  сотские закричали
своим сотням,  и народ, нестройно толпясь и толкаясь, бросился таскать камни
к стенам и на кострах топить смолу в котлах для отбития приступа.
     Гаврила с  Томилой Слепым и  Прохором вскочили на лошадей и пустились в
объезд всех стен, башен и городских ворот...
     Доскакав до Гремячей башни, Гаврила вместе с товарищами снова поднялись
на стену.
     - Ну что ж,  честно величать, так на пороге встречать, - сказал хлебник
пушкарям. - Как подойдут на выстрел - опамятоваться бы не успели - бей разом
из большого снаряда.
     - Может,  Левонтьич,  того... от них почину дождаться? - несмело сказал
Томила.
     - Бой отвагу любит,  Иваныч!  - ответил хлебник. - Влез по горло - лезь
по уши! Али они не с ружьем идут?!
     Гаврила казался спокойным.  Только блеск в  его  серых глазах да  более
жаркий румянец щек,  выступавший из-под  курчавой русой  бороды,  говорили о
возбуждении и  о  досаде на  то,  что оба монастыря при дорогах остались без
обороны.
     Томила,  напротив, всем существом выражал волнение. Он поминутно снимал
и надевал шапку,  ероша свои и без того пышные кудреватые волосы, подергивал
бородку и со лба и с лица вытирал набегавший пот.
     Со  стены  были  видны  щеголеватые дворянские сотни  на  бодрых конях,
стрелецкие отряды в кафтанах голубого, коричневого и зеленого цветов, медные
блестящие пушки, окруженные кучками пушкарей...
     - Ой,  сколь же их,  сколь, Левонтьич! Целу орду собрали на нас. Как на
ляхов. Слышь, барабаны да тулумбасы гудят, словно гром с неба! - сказал Яга.
     Войско остановилось,  расположась в  виду города,  только скакали перед
строем отдельные всадники от  отряда к  отряду,  что-то  крича и  размахивая
руками. Барабаны умолкли...


        "2"

     - Неволя, - позвал хлебник пятидесятника.
     - Чего  изволишь,   Гаврила  Левонтьич?  -  отозвался  Неволя  Сидоров,
поспешно и угодливо подскочив к старосте.
     - Сдается  мне,  что  посадят они  засаду  в  Любятинском да  пойдут  к
Снетогорскому монастырю,  хотят  дороги у  нас  отнять.  Скачи к  Варламским
воротам да пошли по городу десяток стрельцов,  чтобы собирать дворян и детей
боярских к Варламским.
     Земские  выборные  снова  вскочили в  седла  и  помчались дальше  вдоль
городской стены.  На стенах у  бойниц повсюду затаились стрельцы.  Посадские
подносили на  стены  камни.  Несколько конных  стрельцов обогнали  выборных,
промчавшись к Варламским воротам. Гаврила узнал одного из них и окликнул:
     - Якуня!
     Стрелец придержал коня и обернулся веселым румяным и безусым лицом. Это
был сын Мошницына. Они поехали рядом.
     - Для почина, может, вылазить придется, - сказал Гаврила.
     - Ну что ж, и полезем! - лихо ответил Якуня.
     Они  подъехали к  Варламским воротам.  Здесь почти никого не  было  под
стенами. Все силы были сосредоточены у Петровских, на подходе с Новгорода.
     Хлебник с товарищами забрались на стену.
     - Глядите,  братцы,  ведь  он  помаленьку сюда идет,  не  иначе как  на
Снетную гору, - сказал Гаврила.
     Пришедшие с  Новгорода Великого  войска  теперь  занимали  Новгородскую
дорогу  и  понемногу развертывались вправо от  нее  по  опушке леса,  обходя
город,  продвигаясь к  северу,  -  явно для того,  чтобы занять Снетогорский
монастырь, покинутый Тюльневым и Сорокаалтыновым. Хованский рассчитывал этим
маневром отрезать Псков от восточных и северных пригородов и погостов.
     - Пушкари! - крикнул Гаврила. - Досягнет ли снаряд до опушки?
     - Попытаем,  Гаврила Левонтьич.  Попытка не пытка! Вот еще подойдут - и
пустим,  -  сказал пушкарь,  не хотевший даром тратить снаряда,  и  приказал
помощнику заряжать пушку.
     В  это  время  подъехало  несколько дворян.  Они  соскочили с  коней  и
поднялись на стену.
     - Где пропадали, господа дворяне? - строго спросил Гаврила. - Ты пошто,
Сумороцкий, обитель покинул?
     Сумороцкий покраснел.  Отвечать  на  такой  вопрос  простому посадскому
мужику он считал для себя бесчестьем,  но хлебник глядел сурово,  и  хлебник
был   сейчас  главой  и   хозяином  города.   Кроме  того,   кругом  слушала
недружелюбная толпа меньших людей.
     - Чаяли - у Петровских надобней, - ответил за всех Сумороцкий.
     - Эх вы,  воеводы! - сказал хлебник. - Сбились в кучу, словно бараны, а
город открыли! Гляди, он куды идет, - указал он.
     Между тем Хованский перестроил войска и  теперь уж открыто послал отряд
в обход города.
     - Обходит, - сказал дворянин Всеславин. - А мы и не чаяли!
     - "Не   чаяли"?   -   передразнил  Гаврила  Демидов.   -   "Не  чаяли"!
Христопродавцы! Мир продаете! - выкрикнул он. - Я не ведал, не чаял, Михайла
не ведал,  не чаял,  Микула,  Яков...  Так я  же хлебник,  мужик,  Михайла -
кузнец, Микула - мясник, Яков - поп, а вы, господа, сукины дети, вы - ратные
начальники,  вам  надо  ведать,  где  ставить защиту!  Надо было до  конца в
Любятинском да в  Снетном свое войско держать...  Вам надо ведать,  где чего
оборона стоит!..
     - Помилуй,  Гаврила Левонтьич,  какая уж  там оборона от  эдакой рати?!
Ведь силища лезет!  - воскликнул Тюльнев. - Неужто нам было сидеть в осаде в
Любятинском - и во Пскове-то не усидишь!
     - Степан Баторий был с большим войском, да наши отцы усидели! - прервал
Гаврила.
     - Да тут ведь не ляхи -  свои:  все тайности ведают. Они нас, как крыс,
поморят...  Не  драться же  с  ними  взаправду!  Боярин и  миром поладит!  -
вмешался дворянин Вельяминов.
     - Продаешь!  - оборвал его хлебник. - В подвал укажу засадить и голодом
поморю.  Все вижу:  затем вы,  дворяне,  бежали сами и стрельцов увели,  что
дороги задумали выдать боярам.  Увижу  -  станете еще  продавать,  и  головы
порублю вам к собачьей матери!..
     Дворяне смятенно умолкли.
     - Ну,  ладно,  чего уж сейчас горячиться, было б мне раньше смотреть, -
махнул рукой хлебник.  -  А теперь ты, Сумороцкий, пойдешь на вылазку лезти,
дорогу не дать,  -  резко сказал он, - а вы, дворяне, в засаду сядете эвон в
той луже,  а ты,  Всеславин,  начальство тут у стены возьмешь. Да посмотрим,
дворяне,  как вы станете биться,  и  только станете биться худо,  и всех вас
побьем до смерти. А побежите к боярам - и семьям смерть!
     Сумороцкий хотел что-то ответить, но Гаврила его перебил:
     - Языком трепать часу нет!  Вылезать станешь с молодыми стрельцами да с
посадскими охотниками, беги к воротам.
     И  дворянин Сумороцкий пустился бегом  со  стены.  За  ним  последовали
другие дворяне.


        "3"

     Якуня  Мошницын вышел  на  вылазку  из  городских ворот.  Мелкая  дрожь
пробегала по всему его телу,  а глаза смеялись, и румяное лицо раскраснелось
еще больше.  Его дрожь была не от страха. Битва была просто новый ощущением.
Вероятно,  с  таким  же  замиранием сердца Якуня  венчался бы  в  церкви или
откапывал бы клад.  Якуня чаял поскакать на коне наперерез врагу и врубиться
саблей в  гущу дворян,  но ему велели прежде всего слезть с  лошади,  дали в
руки тяжелую пищаль и повели пешком...  Потом велели ползти на четвереньках.
С  пищалью в  руках это было неловко и трудно,  всякая дрожь прошла,  только
глаза продолжали смеяться.
     Якуня услышал гулкий удар  пушки где-то  рядом над  самой головой.  Еще
удар и еще... Потом затрещала пальба из пищалей.
     - Палить, что ли? - спросил Якуня соседа и поднял голову.
     - Ложись! - цыкнули на него сзади. - Ползи, щенок, не вылазь наверх!
     Якуня опять полз по  траве,  через тропинки,  через мелкий можжевеловый
поросняк, между каких-то избушек, возле плетней, слушая пищальную и пушечную
пальбу и только следя за пятками стрельца, ползшего впереди.
     У конца плетня,  в долу между несколькими деревьями, собралась в мочагу
вода.  Под солнцем в мочаге нежились слободские свиньи, и Якуня с удивлением
увидел,  как стрелец,  приподняв пищаль,  полез прямо к  свиньям в  воду.  С
тяжелым хрюканьем полдюжины жирных свиней оставили свое мягкое ложе в воде и
выскочили на бережок,  а стрельцы и посадские охотники полегли в воду во всю
длину мочажины и лежали,  как свиньи...  Якуня в первый раз в жизни забрался
одетый в  воду.  Вода оказалась тепловатой,  стало смешно и приятно.  Теперь
между трав было видно все, что творилось.
     Люди  Хованского частью  проехали мимо  Петровских ворот  и  скакали  к
Снетогорскому монастырю,  другие  отстали от  них  против Гремячей башни  на
самой опушке.  С  городской стены по войску били снаряды.  Ядра выли со всех
сторон -  от Петровских ворот и  из детинца.  Часть из них со свистом и воем
проносилась над мочагой, где лежала засада. Конные и пешие люди, вышедшие из
Варламских ворот с  Афанасием Вельяминовым,  стали за деревьями,  присели за
кустами,  за  плетнями,  легли за  пнями и  палили из пищалей,  но из войска
Хованского не отвечали на их пальбу.  Люди Хованского бежали вперед,  словно
боясь отвлечься от главного дела, спешили к Снетной горе.
     Мочага  лежала  невдалеке от  тележной дороги,  соединявшей Любятинский
монастырь со  Снетной горой.  По  дороге  под  охраной немногих ратных людей
двигались коши - тележанки с походным добром ратных людей и с харчем. Охрана
телег не  ждала засады.  Она  следила за  полетом ядер,  бивших из  Пскова в
сторону Любятинского монастыря,  и все поворачивали головы за каждым ударом.
По кошам не стреляли ни из пищалей,  ни из пушек, и обозные были спокойны за
свою участь. Вдруг кто-то крикнул в мочаге, и все вскочили, вспугнув свиней,
залегших рядом в  траве.  Все выстрелили по  разу из  пищалей и  побежали на
дорогу.  Якуня тоже  выстрелил в  сторону кошей,  ни  в  кого не  целясь,  и
побежал.  В  сапогах хлюпала вода.  Пищаль была тяжела,  но  он  поспевал за
другими и  так же,  как все,  что-то кричал.  Мужики у  кошей стали хлестать
лошадей и помчались рысью,  но засада уже выскочила на дорогу, им наперерез.
Выстрелы  из  пищалей  ударили  рядом,  и  Якуня  вдруг  увидал  московского
стрельца,  который направил на него ствол. Только теперь Якуня понял, что он
уже в  ратном деле,  что надо драться,  и вдруг,  метнувшись к стрельцу,  он
ткнул его  в  нос  дулом своей тяжелой пищали.  Стрелец отшатнулся,  выронил
оружие  и  упал.  Тогда  Якуня  наскочил на  другого стрельца,  сидевшего на
телеге,  и  ударил его в  грудь стволом пищали.  Возчик схватился за грудь и
свалился поверх поклажи.  Это  было похоже на  уличную драку с  мальчишками.
Якуня разошелся: он подбежал к третьему стрельцу, но тот бросился бежать.
     - Го-го!  -  крикнул ему Якуня вдогонку и  хотел уже пуститься за  ним,
когда один из псковских стрельцов, голубоглазый и ярко-рыжий, схватил его за
руку.
     - Садись на телегу, садись, сукин сын, побьют! - крикнул он.
     Якуня вскочил рядом с ним на телегу. Еще двое стрельцов ввалились к ним
же. Рыжий схватил вожжи и подхлестнул лошадей.
     Они  поскакали к  городу.  Впереди  них  также  мчались отбитые телеги.
Пушки,  бывшие позади телег,  повернули обратно и  на рысях катили к  своему
войску...
     С жужжанием несколько "шмелей" пролетело возле телеги.
     - Слышь,  как  гудят!  -  прокричал один из  стрельцов,  весело погоняя
лошадь.
     - Кто?
     - Пули, чудак! - пояснил стрелец.
     Якуня рассмеялся тому,  что  все  было  взаправдашнее и  вовсе не  было
страшно.  Он поглядел назад.  Вдогонку телегам скакали всадники. Возле одной
из отставших тележанок шла драка псковичей с московскими стрельцами.
     Рыжий стрелец остановил коней.
     - Пособим! - крикнул кто-то.
     Все  стали  заряжать пищали и  нацелились в  скачущих всадников.  Якуня
выстрелил вместе со всеми. Один дворянин упал с лошади, и Якуня подумал, что
это попала его пуля.  Дворяне рассыпались с дороги, и тогда стало видно, что
ранены две  лошади -  они  бьются по  земле  и  возле них  возятся еще  двое
ратников...  И вдруг с криком от Пскова пробежали люди Сумороцкого;  стреляя
из пищалей, они наступали на дорогу. Тогда рыжий стрелец сунул Якуне вожжи.
     - Скачи в город живей! - крикнул он.
     Якуня забрался на телегу и  дернул вожжи,  а  стрельцы побежали назад к
дороге помогать в драке людям Сумороцкого.
     Впереди Якуни катились отбитые телеги,  но  теперь на каждой было не по
три-четыре,  а по одному человеку.  На возу у Якуни лежал стрелец,  которого
ушиб он пищалью; лежал и стонал...
     Якуня вместе с другими влетел в открытые городские ворота, и почти в то
же  время вбежали несколько стрельцов и  посадских охотников.  Все о  чем-то
кричали,  а  Якуня улыбался,  сидя в телеге,  не выпуская вожжей...  Вбежали
последние псковитяне,  и ворота захлопнулись,  а со стен раздалась пальба из
пищалей -  это отгоняли от ворот преследователей из войска Хованского. Якуня
увидел рыжего стрельца.  Лицо у  него побелело.  Он скинул кафтан и  зажимал
рукой бок,  а  через пальцы из-под рубахи сильно текла кровь.  Вокруг рыжего
сомкнулась толпа,  его подхватили на руки и,  суетясь,  толкаясь, мешая друг
другу, понесли в один из соседних домишек...
     Стрельба из  пищалей  прекратилась теперь,  только  редко  и  нестройно
ударяли пушки.  Якуня все еще сидел с  раскрытым ртом на телеге и  глядел на
ворота,  куда унесли рыжего,  когда его хлопнул по плечу Михайла, только что
прискакавший  от  Великих  ворот,  взволнованный вестью  о  том,  что  Якуня
участвовал в вылазке.
     - Здоров, сын! - воскликнул он. - В полон взял стрельца?
     Якуня вмиг позабыл о рыжем, соскочил с телеги и обнял отца. Их окружила
толпа,   и  какие-то  люди,   спустившись  со  стены,   громко  и  услужливо
рассказывали всегороднему старосте, как смело дрался его сын.
     - Тот  кык  нацелился,  а  он  его  кык  в  морду тык.  Тот  брык!..  -
рассказывал кто-то с веселым восторгом.
     Пленный,  бородатый стрелец,  все  еще охая и  держась за  грудь,  тоже
рассказывал...
     Якуне очень хотелось самому рассказать отцу о сражении, но слушать, как
рассказывают другие,  было также приятно,  и,  разрумяненный и смеющийся, он
молча, раскрыв в удивлении рот, слушал других вместе с довольным отцом...


        "4"

     Хотя  псковитяне  с   первых  часов  осады  показали,   что  не  боятся
московского войска и  могут стоять за  себя,  хотя они  отбили шесть обозных
телег из кошей Хованского и  увели в плен шестерых московских стрельцов,  но
удержать и отбить дорогу они не смогли.
     Хлебник видел в этом свое поражение, но признать его вслух - значило бы
ослабить дух осажденных,  а надо было во что бы то ни стало его укреплять, и
Гаврила, не сказав ни слова дворянам, которые ждали грозы и страшились кары,
направился к молодежи, к возу, на котором сидел Якуня.
     - Вот так добыча! Вот молодцы! Едва-едва пушек не отняли у боярина. Ну,
смотри,  робята,  в другой раз отнять!  -  восклицал он, бодря молодежь. - С
полем, робята, с крещением огненным! С богатой добычей!
     Толпа тесно сбилась вокруг возов.
     - Пищалей новых небось тут!
     - И сабли, чай, добрые!.. - говорили в толпе.
     Толпа  посадских требовала раскрыть отбитые воза  и  раздать оружие  по
рукам. Земские старосты указали воза развязать.
     Одни  ждали  самопалов,  другие пищалей,  третьи сабель.  После  первой
удачной  вылазки  воинственный дух  охватил всех.  К  телегам тянулись руки,
нетерпеливо прощупывая оружие  под  рогожами  и  в  мешках.  Стрелец  скинул
веревку,  запустил под рогожу руку и потянул первый попавшийся предмет.  Это
оказалась  старинная  варяжская  секира,  блеснувшая самоцветными камнями  у
обушка.
     - Вот так топор! - воскликнули в толпе.
     За  топором попался такой же старинный меч в  чеканной оправе,  потом -
самострел из  турьих  рогов.  И  толпа  встречала богатое оружие удивлением.
Дивились богатству, дивились и тому, что оружие было старинное.
     - То княжьи доспехи, а ты для нас, для простых мужиков, добывай скорей!
- кричали стрельцы.
     Стрелец  вытащил  серебряный позолоченный подсвечник,  другой,  третий,
потом несколько кубков, соболью женскую шубу...
     Толпа закричала возмущенно, чтобы распутывали другие воза. Нетерпеливые
люди вскочили на  телеги и  стали резать веревки,  и  вот из  возов,  вместо
пищалей,  посыпались шелк,  бархат,  сукна,  меха, женские опашни, телогреи,
кок