воеводской власти никто
не гнал скоморохов,  и старый знакомец Иванки Гурка Кострома свободно бродил
в Завеличье и в городе со своим медведем.
     Иванкины провожатые, расталкивая толпу, пробирались в середину круга.
     - Куды?  Погодишь!  -  с  досадой  остановил  их  караульный стрелецкий
десятник, и поневоле они остались зрителями потехи...
     - Куды ж  тебя взять гусей сторожити?  Коли возьму,  то им головы будет
сложити! - убеждал скоморох медведя.
     Мишка поклонился и заревел, качая головой.
     - Не жрешь ни гусятины, ни поросятины? - спросил Гурка.
     Медведь яростно затряс головой и махнул лапой,  всем существом выражая,
что он никогда не касался такой пищи.
     Толпа хохотала.
     - Любишь гусей? - лукаво спросил скоморох.
     Мишка нежно погладил себя лапой по лапе и ласково заворчал.
     - Холить, беречь их станешь? - продолжал скоморох.
     Мишка еще усерднее закивал.
     - Впрямь псковской дворянин Сумороцкий!  Тот эдак же любит посадских! -
сказал скоморох.
     В толпе засмеялись.
     - Ин стану и  я земским старостой.  Держи,  дворянин,  посадского гуся:
береги,  не  поела бы  московска лиса!  -  воскликнул Гурка,  вынув из мешка
живого гуся.
     Медведь  протянул обе  лапы,  принял  гуся  и,  разинув пасть,  клацнул
зубами...  Птица вскрикнула и забила крыльями.  Полетел пух, брызнула кровь.
Медведь заревел,  пожирая добычу...  Пух кружился по  ветру,  как снег,  над
толпой.
     Гурка ударил в бубен и неожиданно с приплясом запел:

                Плесковские мужики
                Набитые гусаки...
                Тега-тега-тега-тега!
                Во дворянские мешки!

     - Вязать скомороха!  Пошто смуту сеешь!  - крикнул стрелец, провожавший
Иванку.
     - Вязать скомороха! - подхватил еще чей-то голос.
     - Вязать! - заголосил рядом третий...
     - Самих вас вязать! - закричал рядом Кузя.
     Со всех сторон загалдели люди,  яростно двинулись навстречу друг другу.
Связанного Иванку  сдавили со  всех  сторон в  крикливой,  готовой подраться
толпе.  В тот же миг на руках у него ослабла веревка и, перерезанная кем-то,
спала сама собой. Кто-то легонько толкнул его в спину.
     Взревел медведь, испуганный за свою добычу.
     Толпа шарахнулась от  медведя и  сжалась еще  сильней.  Иванка рванулся
вперед, расталкивая стоящих локтями.
     - Тащи скомороха во Всегороднюю!  - требовал за спиной стрелец. - Пошто
на стрелецкого голову клеплешь!
     - Да ты что за дворянин?  Ты какой дворянин?  - кричали в ответ. - Чего
тебе жалко дворян?
     Иванка  мчался  по  сумеречным  улицам  Пскова.  Мимо  Земской  избы  и
Рыбницкой башни  он  пробежал стремглав,  чтобы никто не  заметил,  в  какую
сторону он уходит.
     Едва переводя дух, он постучал у ворот Гаврилы.
     - Дядя Гавря, повесят меня! - выпалил он, вбежав в горницу.
     - Ступай запри ворота покрепче, - сказал Гаврила. - Я те колодезь качну
- умойся, приди в спокой, а там скажешь.
     Они вместе вышли во двор, и вдруг раздался нетерпеливый, поспешный стук
в ворота. Гаврила толкнул Иванку в сторону сеновала и сам пошел отпереть.
     - Кто там? - громко спросил он.
     - Я,  Кузя,  -  послышался голос. - С Иванкой беда, - в волнении сказал
Кузя, входя во двор.
     Иванка выскочил из сена и обнял его.
     - Ты веревку разрезал? - спросил Иванка.
     - Веревку -  что!  Гляди, свару какую затеял. Небось и сейчас в воротах
дерутся! - воскликнул Кузя, обрадованный спасением друга.


        "3"

     Гурка Кострома стоял со своим медведем среди горницы. Михайла Мошницын,
Чиркин,  Захарка,  Неволя Сидоров,  Устинов, Левонтий Бочар, Максим Гречин -
все  были в  сборе,  срочно вызванные Мошницыным.  Толпа горожан возбужденно
гудела на  площади,  у  крыльца Всегородней,  на котором держали караул двое
стрельцов,  упустивших в  свалке  Иванку и  теперь старавшихся отыграться на
скоморохе.
     Петр Сумороцкий стучал кулаком по столу.
     - Глум  над  ратным начальством чинить да  дворян же  в  начальные люди
ставить!  Тут всякий бродяга в  глаза плюнет,  а там будет царь казнить!  На
черта  сдалась мне  такая  доля!  Садите в  тюрьму,  коли  так,  не  стану в
начальниках ратных! - кричал Сумороцкий в глаза земским выборным.
     - Постой,  погоди, уймись, Петр Андреич, пошто распалился! - уговаривал
Левонтий Бочар.
     - Того распалился -  я городу правдой служу! Не сгодился, не надо! А то
сами измену чинят, да меня же еще попрекают изменой!..
     - А сам скоморох в городу отколе явился?  Не Хованским ли заслан, чтобы
смуту сеять, чтоб рознь между нас учинить? - осторожно сказал Захарка.
     - Не грех бы под дыбой спрошать! - отозвался Устинов. - В городе голод,
а он, вишь, гусями скотину кормит. Не московский ли гусь?
     - Отколе пришел? - строго спросил скомороха Мошницын.
     - Из стольной Москвы, - прямо сказал Гурка.
     - Пошто лез? - продолжал кузнец.
     - В  земскую рать на бояр,  как письмами звали из Земской избы.  Я в ту
пору был в Новеграде.
     - Врешь,  глумивец!  Хованский тебя  послал!  -  крикнул Неволя в  лицо
Гурке.
     - Мы с Мишей боярам не служим. Так, Миша? - спросил скоморох.
     Медведь затряс головой и воинственно заворчал.
     - Не на рынке стоишь - в ответе! - крикнул Чиркин. - Потеху брось!
     - Вот вам,  земские люди, мой сказ. Хотите добра? Тогда быть поклепщику
скомороху за караулом,  а зверю насмерть побиту. В том мир и лад! - внятно и
требовательно сказал Сумороцкий. - А нет, так ищите иных начальных людей.
     - Нам что же стоять за глумца -  не кум и не сват! - ответил Устинов за
всех. - Пусть знает боярин Хованский, что нас не возьмешь раздором.
     - В тюрьме раздорщику место! - поддакнул Максим Гречин.
     - Захар, пиши на подворье памятку, - согласно сказал Мощницын.
     Перо Захарки забегало по бумаге, выводя приказ о заключении скомороха.
     Мошницын коптил на  свече печать.  Захар подал готовый листок,  Михайла
черкнул свою подпись и припечатал.
     - Стрельцы! - крикнул Чиркин, приотворив дверь.
     Оба стрельца вошли в горницу.
     - На подворье свести скомороха,  -  сказал Мошницын. Захар подхватил из
его рук бумажку и подал стрельцу.
     - Обманщики!   -  выкрикнул  Гурка.  -  По  городам  писали,  что  нету
дворянской власти во Пскове. Ан всем володеют дворяне!
     Медведь беспокойно смотрел на хозяина.  Выкрики скомороха что-то всегда
говорили ему.  Когда скоморох кричал, Мишка должен был кланяться или рычать,
подыматься на задние лапы,  скулить,  обниматься, падать или плясать. Но то,
что кричал скоморох сейчас,  не давало сигналов зверю.  Чего он хочет? Гремя
железом, медведь подошел к нему ближе и ласково сунулся мордой в живот.
     - Пойдем, - произнес стрелец, положив на плечо скомороха руку.
     - Не пойду: я правду хочу сказать...
     - Там скажешь! - насмешливо возразил второй из стрельцов, схватив Гурку
под локоть.
     Гурка толкнул стрельца так, что тот отлетел к стене.
     Максим Гречин шагнул на Гурку,  сильной рукой схватил его сзади за шею,
желая пригнуть к земле.
     - На ратных людей в драку лезешь! - проворчал он, встряхнув скомороха.
     И  вдруг страшный удар свалил с  ног  Максима и  отшвырнул под  скамью.
Среди горницы,  плечо к  плечу рядом с  Гуркой,  на  задних лапах,  во  весь
богатырский  рост  стоял  разъяренный зверь.  Стрельцы  и  земские  выборные
попятились.
     Гурка весело засмеялся.
     - Покажи им, Миша, как Минин-Пожарский панов колотил, - сказал он.
     Медведь заревел и пошел на Неволю. Пятидесятник выхватил саблю.
     - Миша,  назад!  -  испуганно крикнул Гурка, изо всех сил дергая к себе
цепь.
     Но было уже поздно:  Петр Сумороцкий поднял пистоль и выстрелил зверю в
спину.
     Медведь упал.
     - Миша!  Мишутка!  -  воскликнул Гурка. - Убили! Мишутка! Родимый! - он
кинулся к лохматому другу.
     - Уйди!  Он жив! Разорвет! - предостерегающе крикнул скомороху Левонтий
Бочар.
     Не слыша его,  Гурка обнял друга за шею.  Медведь оглянулся, лизнул ему
руку,  оставив на  ней  яркий  кровавый след,  вдруг застонал и  доверчиво и
бессильно поник головой к нему на колени. Изо рта зверя стекала кровь, глаза
стекленели...
     - Сколь ветчины! - громко сказал Устинов.
     - На  подворье свести скомороха,  -  повторил Мошницын приказ стрельцам
тем же тоном, каким произносил его несколькими минутами раньше.
     Осмелевший стрелец толкнул ногой Гурку.
     - Простился с покойником - и пойдем, - сказал он, - а поминки завтра!
     В этот миг медведь вздрогнул всем телом.  Стрелец отшатнулся, но тут же
поняв,  что  это  была  последняя предсмертная дрожь убитого зверя,  схватил
скомороха за шиворот.
     Гурка встал.
     - Ну,  смотри,  дворянин,  вспомнишь Мишу!  -  пригрозил он, обратясь к
Сумороцкому.
     - Пойдем,  гусаки!  -  сказал Гурка стрельцам и сам, распахнув дверь на
площадь, вышел вон из избы...
     - Сколь ветчины!  -  повторил Устинов и  шевельнул йогой мертвую голову
зверя.
     - Теперь, Петр Андреич, довольна душа твоя? Больше обиды нет? - спросил
Мошницын.
     - Не кафтан обида, не скинешь с плеч! - возразил Сумороцкий.
     - Не на город обида - на пришлого человека! Тут Земска изба ни при чем,
- продолжал кузнец.  - Как биться станешь? Все ли к делу готово? Раз сошлись
мы тут вместе -  ты все говори,  что на сердце лежит.  Мы тебе пособим,  чем
сумеем.
     В этот миг вошел во Всегороднюю избу Томила Слепой. Не видя как следует
в  сумраке,  освещенном двумя свечами,  он наклонился низко к медведю,  едва
разглядел его и с безмолвным удивлением присел в стороне на скамью, не желая
мешать беседе.
     Сумороцкий  мялся.  Приготовленные  заранее  слова  потерялись.  Идя  в
Земскую избу,  он  обдумал все,  но  сейчас  смутился множеством собравшихся
выборных.  Он  еще не  совсем разбирался,  кто из  них на его стороне и  кто
против.
     Сумороцкий понимал,  как важно Хованскому сохранить и отстоять острожек
на  левобережье.  Сохранить этот  острожек значило выстроить после  второй и
третий,  это  значило навести мост  через Великую,  это  значило перевезти в
Завеличье пушки,  отнять  у  Пскова корма  для  скота  и  отрезать Изборск и
Печоры, откуда во Псков привозили хлеб...
     - Мыслю, что одолеем острог, - сказал наконец Сумороцкий.
     Он видел -  Михайла Мошницын с товарищами не хуже дворян понимают,  что
Завелицкая битва -  это битва за дороги,  за корма,  за реку, за выгоны и за
хлеб. И Сумороцкий представился озабоченным.
     - Начальных людей маловато, - сказал он.
     - Что же,  я их рожу?  -  возразил кузнец.  -  Сами себя сколь в тюрьму
посажали. Знатные есть дворяне, не хуже тебя, а с городом не хотят: изменные
листы боярину посылают...
     - Может,  одумались бы,  -  сказал Сумороцкий. - Кабы еще с два десятка
дворян да бой повести с умом - разом бы мы москвичей побили.
     - Нешто дворяне лучше посадских стоять будут? - спросил Томила Слепой.
     - Науку знают, как биться. Начальствовать могут, - пояснил Сумороцкий.


        "4"

     Томила Слепой и Михайла Мошницын с Неволей, Козой и Максимом поехали на
монастырское подворье, где находились дворяне, посаженные сюда за сношения с
Хованским, здесь же сидели воеводы - Собакин и Львов, три дьяка, князь Федор
Волконский,  стрелецкие головы,  несколько попов и архимандритов и с десяток
богатых посадских...
     Земские  выборные  вошли  в  заплеванную грязную  палату  со  сводчатым
потолком и  узкими  окнами  за  решеткой,  где  помещались дворяне.  Дворяне
невольно поднялись с мест,  сразу даже не сообразив, перед кем встают. Потом
иные из  них  нарочито легли или  сели,  другие же  сделали вид,  что встали
совсем не по поводу прихода старосты, а так, по каким-то своим нуждам.
     Тогда Томила сказал:
     - Господа дворяне,  служба ваша  нужна  миру.  Лучше с  честью на  поле
пасть, нежели в тюрьме сгнить. С нами поп пришел. Целуйте крест, что худа не
сотворите,  никакие хитрости городу чинить не станете,  да идите с честью по
дворам, и от мира почет вам будет.
     Дворянин Петр Козин,  посаженный на подворье за письмо к Хованскому, не
вставая с охапки соломы, на которой лежал, отозвался:
     - Вы - воры, изменщики. Нечего вам на дворян надеяться, а нам крестного
целования забывать да бесчестием милости воровской добывать.  Идите к  ворам
умолять: вы разбойников да конокрадов из тюрьмы выняли, то вам и товарищи!
     - Не только гостей у праздника,  что Фома с женой,  -  заключил Коза, -
что ты за всех кричишь?  И кроме тебя у иных есть свои языки, - кивнул он на
три десятка людей, заключенных в палате.
     В ответ вышел из темного угла другой дворянин, Тимофей Астахов, и вывел
на  середину  палаты  сына,   безусого  паренька.  Этот  мальчик  под  видом
босоногого посадского бежал из Пскова с письмом отца, но его схватили...
     - Ей, кузнец, покарал тебя бог, сына отнял, опомнись! - сказал Астахов.
- К  чему  город  склоняешь?  Мы  крест  целовали  государю.  Ежели  топерво
воровским мужикам крест поцелуем,  кто веру нам имет! Пусть моего сына нынче
на плаху положат - не быть ни мне, ни ему против государя.
     - Старое целование поп разрешит и отпустит, - сказал Михайла.
     - Воровской поп!  -  вмешался третий дворянин,  Афанасий Вельяминов.  -
Слушайте вы,  мужики:  нечего нам  толковать.  Дворянам с  мужиками не  быть
николи,  как огню с водой. Наше дело за бояр и государя стоять да вас в дугу
гнуть. Что мы против себя пойдем?! Ступайте, воры, откуда пришли!
     - Спрос не грех,  отказ не беда,  -  заключил Мошницын.  -  Кто схочет,
дворяне,  с  нами  идти  под  началом Петра Сумороцкого,  те  заутра отписку
пришлите во Всегороднюю избу...
     Староста вышел с  товарищами из дворянской палаты,  не спрашивая прочих
заключенных.
     - Собрать надо дворян,  которые с  нами встали,  да  все обсудить,  как
ударить, - предложил Томила Слепой, возвращаясь в Земскую избу.
     К вечеру во Всегородней собрали дворян, согласившихся служить городу, и
обсудили бой.


        "5"

     Иванка поднял мешок с овсом и в темноте двора прошел под навес.  Шелест
пересыпающегося в мешке овса привлек внимание пары лошадей, щипавших влажную
от  росы траву во дворе.  Из мрака выплыли рядом их темные крупы,  раздалось
нетерпеливое фырканье,  и  теплое  дыхание  коснулось руки  Иванки,  который
развязывал мешок.
     - Балуй,  балуй!  Гляди - не дождешься! - дружески проворчал он, лаская
мягкие, словно теплый бархат, губы коня и подставляя ему горсть овса.
     Смачное хруптение зерна  на  крепких зубах  и  сдержанное жадное ржание
второго коня рассмешили Иванку.
     - На, на, завидчик! - весело сказал он, всыпав весь овес в короб...
     Встревоженные шумом,  рядом в курятнике во сне закокали куры, и тотчас,
проснувшись,  петух  послал  горластый воинственный вызов  неведомому врагу.
Где-то невдалеке отозвался второй, третий...
     Когда  вдали  умолкла  петушиная  перекличка,  Иванка  все  еще  стоял,
облокотясь о  телегу и  глядя на  звезды.  Только лай  по  задворкам улиц да
стрекот кузнечиков нарушали теперь  тишину.  Теплый запах  навоза смешался с
медвяным и  душным дыханьем цветущей липы...  Какой-то  шальной жук с  ревом
промчался мимо,  шлепнулся в  стену  и,  тихо  жужжа,  свалился  невдалеке в
траву...
     Иванка вспомнил цветенье черемухи и  пение майских жуков в  саду  в  ту
последнюю ночь, когда их с Аленкой застал кузнец... На мгновение лицо Аленки
представилось рядом,  но в  тот же миг сменилось вытянувшимся и  пожелтевшим
мертвым лицом Якуни.
     Пищальный выстрел ударил вдали,  прокатился эхом и отдался где-то ближе
повторным ударом... Завыли и забрехали собаки...
     Иванка бросился через двор в избу.
     - Началось! - крикнул он с порога.
     - Пустое, Ваня! Робят разбудишь, - остановил его хлебник. - Сам ведаешь
- на рассвете учнется.
     - Палят! - возразил Иванка.
     - Попалят да устанут...
     Они прислушались оба. Сквозь голосистый лай, теперь раздававшийся всюду
по городу, доносилась пальба со стороны Завеличья.
     - На случай распутай коней да взнуздай, - сказал шепотом хлебник.
     Иванка вышел. Желая дать коням съесть по лишней горсти овса, он начал с
того,  что  их  растреножил.  Потом  насильно оторвал  их  от  еды,  неловко
натягивал на  морды упругие ременные уздечки,  дрожащими от волнения руками,
путаясь в  стременах,  прилаживал на  спины  седла  и,  только  уже  затянув
подпруги, заметил, что выстрелы смолкли...
     Стук копыт раздался по  улице через мостик невдалеке от  двора Гаврилы.
По возгласу "тпру!" Иванка узнал голос Кузи и с поспешностью отпер ворота.
     - Иван, зови сюда дядю, - шепнул Кузя, зная, как хлебник всегда бережет
семью от всякого беспокойства.
     - Чего там палили?  -  спросил Гаврила,  в одной рубахе сойдя во двор и
почесывая бороду.
     - Перво -  наш дворянин послал нападать, чтоб покой у них ночью отнять.
Не поспят, мол, - слабее станут... а там наши заметили - кони плывут по реке
от Снетной горы на наш берег. Ну - стали пуще палить...
     - Что же - конных отбили? - спросил Иванка.
     - Поди разгляди! Зги не видно.
     - Чего же ты примчался? - спросил Гаврила.
     - Сумненье в  стрельцах,  дядя  Гавря,  -  сказал  Кузя.  -  Я  неволей
примчался -  стрельцы прислали к тебе: слышь - Хованский своих конных на наш
берег гонит,  а  наш дворянин велит наших конных держать у Петровских ворот.
Он сказывает,  биться в кустах на конях несподручно...  Чего же тогда боярин
шлет конных? Он дурей Сумороцкого, что ли?
     - Сказали ему? - спросил хлебник.
     - Сказали.  Он баит,  что хитрости ждет:  как-де мы на острожек ударим,
тогда  разом  боярин на  приступ пойдет у  Петровских,  -  так  было  б  чем
биться...
     - И то,  - согласился Гаврила, - ты поезжай к Петровским воротам, скажи
Максиму  Яге,  чтобы  конных  к  вам  выслал,  а  я  прискачу -  рассудим со
дворянином.
     Кузя влез на седло и поехал.
     Иванка вздохнул.
     - До света есть время, покуда посплю, - уходя в избу, сказал хлебник.
     Иванка сидел у колодца.  "И что за дурацкая доля! - досадовал Иванка. -
То с Томилой в "припарщиках", то сижу тут и едва от петли упасся!"
     Уже два дня он сидел здесь,  в доме всегороднего старосты, куды сыск не
смел  заглянуть.  Он  не  показывался даже друзьям.  Для  одного лишь Томилы
покинул он свое убежище на сеновале.
     Томила пришел поздно вечером. Заговорил тихо и душевно:
     - Левонтьич,  в  единстве все  в  городе -  посадские люди,  обительски
трудники...  Даже дворян двадцать пять человек из  тюрьмы отпустили -  все в
дружбе... Один ты мятешься... Чего тебе надо? Иди со всеми.
     Хлебник невесело усмехнулся:
     - Я  что  вам  дался один!  Коли все  вы  в  дружбе -  чего вам меня не
хватает?  Аль я Добрыня Никитич могучий да всех московитов побью? Аль семеро
ждут одного?
     - И не ждут!  -  согласился Слепой.  -  Да срам на тебя падет, что бояр
устрашился.  По  городу слух,  что  шапошник Яша письмо от  боярина приносил
тебе...
     - Цыть,  плешивый!  -  окрикнул возмущенный Гаврила.  - Что же, Захарка
твой баит, что я отписки слушал? Аль я страшуся?! Хованский с отпиской лез -
я боярско письмо пожег... Я Москве не поддамся. И письмами ты мне не тычь!..
Аль угодно большим посадским меня задавить?  Пусть полезут! Посмотрим тогда,
кто кого!  Устинову все расскажи -  может,  станет умнее.  А ты б не совался
служить им...
     - Я?! - воскликнул оскорбленный Томила.
     - Ты, ты! Ты от них пришел. Они за себя страшатся: ответа бегут... Сами
сгубят весь город да скажут:  Томилка с  Гаврилкой винны в  беде.  Ан я  под
поклеп не дамся!
     Томилка растерялся.  Он привык к послушанию хлебника, к его согласию со
всеми своими суждениями,  а  теперь вот  уже  около двух недель Гаврила стал
вовсе иным, словно нарочно искал разлада и спорил во всех делах.
     - Так что же,  не воротишьс