его.
     - А може, деда... а може, Гурка поспеет?..
     - Чего не бывает...  Бывает, медведь летает! - сказал старик. - Ты богу
молись,  чтобы Гурка назад воротился.  Тебя господь от сиротства пасет: один
брат пропал, вишь, - другой нашелся!..
     Федюнька задумался.  Они  сидели молча,  слушая треск лучины на  очаге,
когда с дороги в морозном воздухе донесся топот коней.
     - Едут! - крикнул Федюнька и выскочил из избы.
     Всадники приближались:  уже слышались юс голоса.  И вдруг, уже подбежав
им навстречу, Федюнька увидел, что это были стрельцы.
     - Стрельцы  наскочили,   -  крикнул  он,  опрометью  вбежавши  назад  к
Максиму...
     Трое  стрельцов тотчас вошли  в  избу,  где  одна  в  слезах горевала в
растерянности всеми оставленная Аксюша.
     Она встрепенулась и подняла заплаканное лицо.
     - Кто там наехал, Федюнька? - спросила она.
     - Слуги царские, слышь, хозяйка! - ответил один из стрельцов.
     Аксюша похолодела.  Она  не  знала,  где  Гурка.  Может быть,  их  всех
перевешали,  а теперь и ее схватят здесь как шишовку,  любовницу ватамана, и
станут пытать да мучить и тоже повесят...
     - Федюнька!.. - окликнула Аксюша в растерянности и страхе.
     Стрелец в темноте ударил огнивом...
     Раздувая огонь в очаге, Аксюша присматривалась ко внезапным гостям.
     - Хозяин-то где, молодуха?
     - Во Псков капусту повез,  -  неожиданно выдумала она и  сама услыхала,
что голос ее дрожит...
     - Ой ли! Во Псков, а не к Иванке в ватагу? - спросил стрелец.
     Но  Аксюша уже успела освоиться с  тем,  что она одна в  избе с  троими
стрельцами.
     - Мы тихо живем,  на что нам Иванка!..  -  возразила она.  - У нас, бог
миловал, одни добрые люди!
     - Хорошо,  молода, а то быть бы тебе вдовой, - сказал стрелец. - Иванку
завтра повесят, а там и иных переловят.
     - Повесят?!
     - Поймают - куды же девать! И повесят, - спокойно сказал стрелец. - Ну,
сказывай, где вино?
     - В сенцах вино, - ответил, входя, Федюнька.
     - Какое вино! Нет вина! - с неожиданной злостью воскликнула Аксюша. Она
подумала,  что,  не найдя у  нее вина,  стрельцы оставят ее и уйдут в другую
избу.
     - А такое вино! - упрямо ответил Федюнька.
     - Не  скупись,  молода,  -  сказал старший стрелец,  -  нам по  чарочке
только. Тащи-ка, малый!
     К досаде Аксюши, Федя внес в избу жбан.
     - К нам его привозить далеко. Приедет мужик и побьет за то, что дала, -
притворно сказала Аксюша.
     - Когда побьет,  а  ты  нам  пожалься!  -  пошутил стрелец.  -  Угощай,
хозяйка!
     Стрельцы вышли,  прошлись по дворам и  возвратились к пригожей хозяйке.
Аксюша по-бабьи хлопотала у стола,  нарезая хлеб, нашла в избе луку, сала, а
сама все  время боялась,  что за  ней наблюдают и  она может чем-нибудь себя
выдать...  Старший  из  стрельцов просил  ее  хоть  пригубить вина,  но  она
отказалась и села в угол...
     - Вы бы еще где-нибудь заночевали. Не один двор в деревне! Совестно мне
вас на ночь оставить, не то, что ли, я уйду, - сказала Аксюша.
     - Ничего,  хозяйка,  мы  царские люди.  Чего  тебе нас  не  принять!  -
подбодряли стрельцы.
     Стрельцы разморились теплом избы и  вином.  Один из них лег на скамью и
заснул,  второй  вышел  кормить  коней,  третий,  самый  молодой,  оставшись
наедине, вдруг повернулся к Аксюше.
     - Окольничий с ног сбился, ищучи!
     Она вздрогнула, но оправилась.
     - Какой окольничий? Чего ищучи?
     Стрелец покосился на спящего товарища.
     - Знаю тебя, - тихо сказал он. - Таких-то красоток много ли в городе!
     - Чего ты, чего?! Невдогад мне!.. - неестественно выкрикнула Аксюша.
     - Не кричи,  дура!  - спокойно сказал стрелец. - Тебе бы скорее уехать.
Не нынче-завтра наедут сюда стрельцы да всех словят! Беги домой, к матке!..
     Спящий стрелец шевельнулся. Товарищ его умолк. Старший вошел со двора.
     - Стужа! - сказал он. - Погреться! - Он налил себе кружку вина и выпил.
     - Эх, и мне, что ли, еще! - поддержал молодой и налил себе кружку.
     Аксюша сказала,  что ляжет спать у соседки, и вышла. Федюнька свернулся
на печке.  Оба стрельца посидели еще,  уговорились, чтоб выехать рано утром.
Из  их  разговоров Федюнька понял,  что они лазутчики и  что их  возвращения
ждут.
     Наконец оба уснули.
     Тогда Федя скользнул с печи, собрал все три стрелецкие пищали и саблю и
спрятал на  печку.  Тихо,  чтобы не  разбудить стрельцов,  он снял с  гвоздя
вожжи,  принес из  сеней  вторые,  разрезал,  связал одного за  другим двоих
стрельцов и  принялся за  третьего...  Тот  внезапно открыл глаза  и  глядел
несколько мгновений,  выпучив  их  и  не  моргая.  Федюнька застыл.  Стрелец
повернулся и  захрапел крепче  прежнего.  Переведя дух,  Федюнька взялся  за
обрезок вожжей.
     Когда стрельцы были связаны,  он отошел, поглядел на них, сложа руки на
груди,  усмехнулся,  достал с  печи саблю,  прицепил ее к  кушаку,  постоял,
опершись на нее, полюбовался на дело своих рук и достал пищаль.
     Старший стрелец потянулся во сне и,  почувствовав путы,  проснулся.  Он
увидел Федюньку с пищалью.
     - Измена! - крикнул он во всю глотку.
     От крика проснулись двое других стрельцов и начали рваться. Федя поднял
тяжелую пищаль на прицел.
     - Не орать!  Я вас полонил, - сказал он голосом, дрожавшим от радости и
волнения.
     Стрельцы под дулом пищали умолкли и поглядели на Федю. Воинственный вид
его их рассмешил.
     - Пошто же ты нас полонил? - спросил старший стрелец.
     - С воеводскими лазутчиками чего же делать! - важно ответил Федюнька. -
Утре вешать вас буду, как вы Кузьму...
     В этот миг по дороге промчались всадники.
     - Наши приехали, малый. Теперь ты пропал! - сказал старший стрелец.
     - Молчи!  -  остановил Федюнька.  -  Станут стучать в ворота, и молчите
все, а не то пальну... - Он вздохнул. - А может, наши... - с надеждой сказал
он,  прислушиваясь.  Он  услыхал на  дворе  голоса обоих братьев...  Значит,
Иванка цел!..
     - Ва-аши!  -  не  выдержал он  подразнить стрельца и  крикнул во  двор,
стараясь,  чтобы голос его казался грубым и  взрослым:  -  Иван!  Федор!  Не
бойтесь, идите сюда - я стрельцов полонил!..
     Иван и Гурка вошли в избу обгорелые, внеся запах дыма.
     - Здоровы,  стрельцы!  -  сказал Гурка.  -  Как же  вы  такому парнишке
дались?
     - Напоил, шишонок, да пьяных связал, - признался старший.
     - Молодец, Федор! - хлопнув брата по плечу, сказал Гурка.
     - Ульянки Фадеева, что ли, полсотни? - спросил он стрельцов.
     - Его, - подтвердил старший.
     - Висит ваш Ульянка на том суку, где вы вешали Кузю, - сказал Иванка.
     - Да с ним и Неволька-изменщик, - добавил Гурка.
     - Помилуй!  Да кто сказал,  что мы вешали Кузьку?  -  взмолился старший
стрелец. - Кузька сын Прохора, я его с эких лет знаю!..
     - Нас не было там... - вмешался второй стрелец.
     - Ладно,  -  прервал их Гурка.  -  Ты,  Федя, их карауль, а мы с Иваном
пойдем на часок к Максиму...
     Они вышли в соседний двор.
     - Что ж, робята, пятидесятников воевода не даст по деревьям вешать, - в
раздумье сказал  Максим,  узнав  обо  всем  происшедшем.  -  Теперь  нагонят
стрельцов по уезду -  житья не станет...  Видно, пора забаву кончать да идти
на Дон.  А там слушать в оба с Руси вестей: как где начнется в новых местах,
так и всюду вновь подымать...  Зови-ка сюда стрельцов,  - обратился Максим к
Иванке.
     Стрельцов привели.
     Иванка  взглянул  на  них  поближе  и  узнал  молодого стрельца Павлика
Тетерю.
     - Я тебя видел во Пскове недели нет! - удивился Иванка.
     - И  я  тебя видел с угольной рожей,  да,  вишь,  не выдал!  -  ответил
стрелец.  -  Послали еще нас,  новую сотню,  тебя ловить, да, сказывают, еще
сотни две посылать хотят. До того, мол, уж дерзок! Извести все ватажки вышел
указ...
     - Вы нас пустите с миром, - просто сказал старший стрелец. - Мы вам зла
не хотим.
     Иванка спросил Максима, как с ними быть.
     - На что тебе их?  Пусти. Не дворяне. Время придет, и встанут с народом
опять, - отозвался Максим.
     Стрельцы поклонились ему.
     - А что, робята, пойдете ли с нами к весне? - спросил Иванка.
     - К весне не встанут стрельцы, - ответил старший. - Летом надо нам было
еще держаться, а весной не поднять. Теперь долго силы копить.
     - Да и вы бы смирились,  -  сказал Павлик Тетеря, - не ныне, так завтра
найдут. Что за корысть, коль повесят?
     - Один за всю землю не встанешь,  - поддержал его старый стрелец. - Ну,
будешь разбойничать,  ну, дворян погубишь десяток, а толку что?! Без города,
без стрельцов воевать на дворян не ходи: они дружны и ратное дело знают...
     - А коль мы отобьем из съезжей избы Гаврилу с Михайлой, Томилу, Козу да
иных,  да  учиним на  дворян ополченье,  как  Минин-Пожарский на  ляхов,  да
сызнова город подымем? - сказал Иванка и выжидающе поглядел на стрельцов.
     - Не  вздынешь,  -  твердо ответил старик.  -  Крестьяне жить  привыкли
погост от  погоста семь верст...  Ты их не собьешь в  ополченье.  Они -  как
грибы по кустам...
     - А Минин?.. - запальчиво возразил Иванка.
     Старый стрелец усмехнулся.
     - Минин дело совсем не то, малый, - со снисхождением сказал он. - Когда
враг из чужой земли лезет,  тогда все встают.  Уж куды -  бояре,  и  то иные
корысть свою забывают.  На том и держится Русь,  без того ей не быть...  Ино
дело,  когда меж себя,  -  тут не единство,  а рознь...  Не было бы розни, и
спору не быть...  Эх ты,  Ми-нин! - со вздохом закончил стрелец. - Не усидел
на спине, на хвосте не удержишься!..
     - Да и слух есть,  робята,  -  сказал Павлик Тетеря, - сказывают - царь
указал,  чтобы  заводчикам мятежа  не  бывать  во  Пскове,  и  их  в  Москву
повезут...
     - В Москву?! - подскочив, воскликнул Иванка. - Когда повезут?!
     - Кто знает, когда... - ответил стрелец.
     Гурка вышел, пока Максим и Иванка говорили со стрельцами.
     - Федюнь, где Аксюша? - шепнул он, возвратясь.
     - На печке, чай, спит, - сказал Федя.
     - Да нет ее там.
     Гурка кинулся по деревеньке ее искать. Во дворах ее не нашлось, даже не
заходила.  Он вышел с  фонарем в  конюшню.  Стойло,  где был жеребец Аксюши,
теперь опустело...
     - Уехала!  Эх,  девка, девка, спугнул я тебя, как голубку! - воскликнул
Гурка. - Теперь бы нам и зажить!..
     Братья,  семья,  все, чего ему не хватало в бродяжной, бездомной жизни,
явилось  само.   Ему  вдруг  захотелось  тепла  и  покоя...  Жениться,  уйти
куда-нибудь на Дон,  что ли,  в далекие земли,  зажить домом, не воевать, не
драться, не подставлять головы...
     - Уехала,  -  в  раздумье и  досаде  повторил Гурка,  сокрушенно качнув
головой.
     Он постоял в конюшне у опустелого стойла и молча вошел в избу.
     - Нашел? - спросил Федюнька, уже возвратившийся от Максима.
     - Не нашел. Домой ускакала, к матке...
     - И умница, слава богу. Куды ей тут с нами! - одобрил поп Яков...


        "10"

     На пеньке у дороги,  возле Пантелеймоновского монастыря, сидел старичок
с топором и котомкой...
     -Шерстобит со  своим лучком и  с  ним монастырский служка по  дороге на
Псков поравнялись со старичком-плотником.
     - Здоров, дед! - поклонясь, окликнул его -Шерстобит.
     - Заспались,  молодые.  Тут чуть не замерз,  -  сказал плотник, встав с
места. - Пора, пора, - тихо добавил он. - Пистоли заряжены ль?
     - Все припасено, отец Яков, - ответил -Шерстобит.
     - Ну, гляди, не зевать! Не схватили бы нашего молодца.
     - Не дадим! - уверенно сказал -Шерстобит.
     Из снежной дали встали псковские стены и башни Великих ворот.
     По дороге тянулись обозы по пять,  по десять саней, шли пешеходы, редко
- в  валенках,  чаще в  лаптях,  с  узелками и  с  котомками,  закинутыми за
плечи...
     Одетый плотником поп  Яков,  служка и  -Шерстобит шли вместе.  По  мере
приближения к городским воротам все суровее и озабоченней делались их лица.
     То отставая от них,  то равняясь, то обгоняя, шли пешеходы - крестьяне,
монахи,   стрельцы,  горожане  по  трое,  по  четверо  вместе,  и  поп  Яков
значительно переглядывался с  прохожими,  но  ни  разу не  скинул шапки,  не
поздоровался и не сказал никому ни слова...
     У  самых  Великих ворот их  нагнал обоз  из  пяти  возов с  бочками.  У
передней  лошаденки  распустилась супонь.  Обоз  почти  обогнал  их.  Старик
плотник крикнул хозяину:
     - Эй! Супонь рассоплил, подбери, раззява!
     - Спасибо,  папаша, - кротко ответил тот, остановился и стал возиться у
конской морды,  затягивая хомут.  Все воза с бочками остановились за ним,  и
пешеходы их обогнали, подходя к воротам...
     На многих санях ехали в  город к  торгу крестьяне,  везли продавать кто
свиную тушу,  кто битых гусей, кто сено. И воротные стрельцы у Великих ворот
осматривали воза,  чтобы  не  было  какого-нибудь  неуказанного "воровского"
привоза.
     Молодой стрелец Костя Волосяник стоял у  ворот.  Он  вскакивал на воза,
повертывал тушу,  ворошил сено,  протыкал его копьем и  пропускал крестьян в
ворота. Он подошел к возу с двумя бочками.
     - Что у тебя?
     - Квашеная капуста, не видишь? - развязно ответил хозяин.
     Костя Волосяник вскочил на сани и  скинул покрышку с  бочки.  Он открыл
рот, да так и остался.
     - Накрой скорее,  дурак!  -  проворчала из бочки "капуста", направив на
него пистоль.
     Костя опомнился и накинул покрышку.  Хозяин саней стоял белый как снег.
В ожидании,  когда проедут воза, застряла в воротах толпа пешеходов. Лица их
были напряжены, руки всех были сунуты в пазухи...
     - Чего встал!.. Чего встал посреди дороги? Пошел! - закричал на хозяина
"капусты" Костя.  Тот взмахнул кнутом так,  что чуть ли  не  пересек пополам
лошадь.
     - Н-но-о! Ме-о-ортвая! - заорал хозяин, торопясь проехать в ворота...
     Костя Волосяник скинул шапку и задумчиво почесал в затылке.
     - У тебя чего? - спросил он следующего мужика.
     - Вишь сам - капуста.
     - Ступай живей! - огрызнулся Костя, даже не смея взглянуть на бочку...
     Толпа пешеходов с  дружным и  облегченным вздохом двинулась в ворота за
санями.
     Но они запоздали...


        "11"

     "Чтобы Гаврилка с товарищи во Пскове,  сидя за приставом,  злого умысла
не учинили и воровства и смуты не завели, отослал я их, по вашему, государь,
указу..." - писал воевода, окольничий князь Львов к царю.
     Под  сильным конвоем дворян  и  казаков тронулась вереница саней.  Было
раннее утро, а город уже проснулся.
     Увидев печальный поезд, две-три женщины крикнули:
     - Повезли!
     - Казнить повезли!
     Одна запричитала, подхватила другая, и вдруг - как это вышло, что молва
неслась быстрее коней,  но  только до  Петровского конца города долетела она
раньше,  и, когда подъехал санный поезд, улица была уже вся запружена толпою
народа.
     - Дорогу!  -  выкрикнул пристав,  боярский сын Марк Тимашев, тот самый,
что охранял поезд Логина Нумменса при въезде его во Псков.
     В  другое время,  в  другом месте боярский сын не постеснялся бы огреть
плетью двоих-троих ближе стоявших людей, но на этот раз его одолела робость.
Правда,  он не видал оружия ни у  кого в  руках,  но толпа была так велика и
густа,  что  могла  просто  так,  руками разорвать в  клочья стражу вместе с
конями...
     А народ притекал еще сзади. Отставшие догоняли поезд, на ходу натягивая
шубейки и  зипуны,  женщины с ребятишками,  ребята постарше -  сами собой...
Бежали посадские и стрельцы с криками, с плачем и бранью.
     - Не велели во Пскове казнить, в Новгород повезли! - кричали в толпе.
     - Эй, пристав, скажи там боярам, коли велят их казнить, и нам быть всем
с ними в казни!
     Пристав обернулся.
     - Кому скажу? - спросил он. - Нас-то, сирот, и не пустят к боярам.
     - А  ты  дойди!  -  крикнула  крендельщица  Хавронья.  -  Всем  городом
сказываем!
     - Всем  быть  опять в  татарыку,  коль их  казнят!  -  крикнул каменщик
Прохор.
     - Дядя Гавря!  - окликнул Иванка, пробившись в толпе к саням, в которых
ехал хлебник с семьей.
     Хлебник оглянулся,  и  хотя Иванку было трудно узнать в лицо,  он узнал
его.
     - Дядя Гавря,  я  всех вас отобью.  Глянь,  как город кипит!  -  сказал
Иванка дрожащим от радости голосом.
     При  виде  толпы,  вышедшей  провожать  своих  вожаков,  он  поверил  в
немедленное восстание города. Он видел волнение Пскова, такое же бурное, как
в  тот  день,  когда  год  назад в  такой же  толпе бежал по  льду  Великой,
наперерез поезду Логина Нумменса...
     - Уймись,  Иван,  -  строго сказал Гаврила.  -  Вишь - люди плачут. Кто
плачет, тот уж не воин!..
     - Гаврила Левонтьич,  как  битва  пойдет,  так  и  слезы  просохнут!  -
воскликнул Иванка.
     - Уймись, говорю! Погубишь себя, и только.
     - Да что я -  один,  что ли, в город прилез?! У меня ватага вокруг. Все
на меня глядят. Только двину шапку, стрельцы и дворяне с коней упадут!..
     Хлебник смолчал.
     - Страшишься?!  Своей головы бережешь! - воскликнул Иванка с упреком. -
Аль крестное целование боишься нарушить и милости хошь заслужить смирением?!
     - Эх, Ваня! - со вздохом сказал хлебник и ничего не прибавил.
     - Поп Яков с нами и тоже ждет,  -  сказал Иванка,  не отставая от саней
хлебника.
     - Скажи старому, чтобы тебя унял. Пора все кончать. Уходите подале - на
Дон, что ли, али в Брянские леса... - тихо сказал Гаврила.
     - А вы?! Вас на казнь отдать?
     - За правду и смерть не страшна...  А может,  помилует царь -  пошлет в
ссылку, как знать!.. - ответил Гаврила.
     Это  был  уже не  тот человек,  которому безраздельно верил и  кого так
жарко любил Иванка.
     Борода Гаврилы свалялась и поседела.  Голос его был глух, под глазами и
на  скулах отеки,  взгляд поблек,  и  весь он  был  сгорбленный и  прибитый.
Железная цепь гремела у него на руках, как на собаке, от каждого движения.
     Жена  и  дети  расширенными и  тревожными глазами глядели на  хлебника,
слушая его  разговор с  Иванкой и  не  вмешиваясь,  даже  не  переводя своих
любящих испуганных глаз от лица Гаврилы к лицу Иванки, словно его здесь и не
было...
     Слова Гаврилы нагнали отчаяние на  Иванку.  Но если хлебник отказывался
от того,  чтобы быть отбитым,  то не откажется от задуманного Томила, и если
не ради себя,  так ради Аленки согласится, конечно, кузнец... Иванка глазами
нашел впереди сани,  в которых везли кузнеца, и, взглянув ему в спину, узнал
с ним рядом в санях Аленку... Ее, ее тоже увозят!..
     Иванка обогнал сани и протолкался к Мошницыным...
     К ним протискивались соседи,  знакомые,  обнимали и целовали их. У всех
отъезжающих  на  глазах  стояли  слезы  умиления,  благодарности и  глубокой
печали.  Что бы ни ждало их впереди, но никогда не увидеть им больше родного
города!..
     - Михайла,  здравствуй!  -  произнес Иванка над ухом Мошницына,  улучив
минутку...
     Кузнец вздрогнул.
     - Схватят тебя,  -  не оглянувшись,  ответил он,  сразу узнав Иванку. -
Пошто ты сюда прилез?
     - Дочку  сватать  к  тебе  прилез!  Слышь,  кузнец,  пятьдесят  сватов,
пятьдесят пистолей.  Кони  ждут и  невесту и  тестя.  Таких коней понабрал у
дворян - никто не догонит.
     Аленка слышала все и не смела поднять глаза.
     - Слышь, Алена, - негромко сказал кузнец.
     - Не мочно мне бачку покинуть,  -  ответила она.  -  Куды он один,  без
меня!
     - И бачку твоего отобьем. Все готово: робята мои вокруг. Оглянись - все
глядят на тебя,  ждут согласья.  Как окажешь,  так враз и  подхватят тебя из
саней и дворян с коней мигом постащат, - говорил Иванка, идя за санями.
     - Не балуй, Иван, - возразил кузнец. - Сколько крови прольешь в городу,
и  кровь та  падет на  Алену.  Какое ей счастье будет?  Сколь малых детишек,
глянь!..
     - Робята мои  не  попятятся,  дойдем до  ворот,  там посадски отстанут,
тогда отобьем.  Аль не любишь больше? - спросил Иванка, склонившись к Аленке
и заглянув ей в