.
     - Хотел,  да раздумал,  -  ответил Ростислав. - Пусть живет до своего
срока.  Что в нем!  Летняя шкура не годится на полость для зимней кошевни.
Волчье мясо  и  наши собаки есть не  станут.  Зато мы  с  тобой потешились
скачкой.
     - Поистине, ты прав, - согласился комес, - такого я никогда не видал.
Прими мою благодарность.  Я привык думать, что большей прыткости бега, чем
квадриги  у  нас  на  ипподроме,  достичь  нельзя.  Но  по-хозяйски ли  мы
поступили? Волк - враг твоих стад. Он не перестанет тебе вредить, пусть ты
и даровал ему жизнь.
     - Не будь волков,  пастухи спали бы слишком сладко,  - возразил князь
Ростислав. - Стада, разбредясь по небрежности пастухов, сами себе причинят
больше вреда.  Волк тоже пастух, тоже заботится о стаде. Он берет слабого,
глупого, больного и улучшает породу.
     Пятый день гостит комес Склир в Тмуторокани. Пятый день беседует он с
князем. И каждый раз, как сегодня, что-то значительное звучит под простыми
словами.  Может  быть,  в  том  виноват сам  Склир?  Стараясь понять князя
Ростислава, он кружит около него, как голодный волк около стада.
     Может быть, нечего и понимать? Не лучше ли прямо спросить, чего ждать
греческой  Таврии  от  русского  князя?   Нельзя  спрашивать!  Вопрошающий
награждается ложью.  Эта  ядовитая мудрость оскопляла умы  и  более тонких
разведчиков,  чем  комес  Склир.  Итак,  князь  Ростислав считает полезной
угрозу извне. А кто волк? И кто пастухи? Склир настаивал:
     - Волки жадны.  Дорвавшись,  они убивают больше, чем нужно, зря режут
скот.  Ты имел право убить его,  чтобы убить, и бросить тушу стервятникам,
как поступает он сам.
     - Имел,  - ответил Ростислав, - но не воспользовался. Знаешь, ли быть
в состоянии чем-либо овладеть и отказаться собственной волей -  это значит
мочь вдвойне. Отпустить зверя живым - пустое дело, забава. Не случалось ли
тебе пощадить в бою противника? Лишить себя удара?
     - Нет, - твердо возразил Склир. - Сражаются, чтобы убивать врагов.
     - По-моему,  - ответил Ростислав, - сражаются для победы. Победа - не
поле,  устланное трупами, а мир с бывшим противником. Вон там, - Ростислав
указал на  восток,  вдаль,  где  дневное марево превращало в  мираж другой
берег соленого озера,  -  касоги понимают такое. Они говорят: лишняя кровь
зовет лишнюю кровь.
     - Касоги -  молодой народ,  они неизвестны в истории, - не согласился
комес. - Их мудрость - мудрость детей.
     - А есть ли на свете молодые народы,  старые народы?  - спросил князь
Ростислав и ответил:
     - Все пошли от Адама.
     Умолкли.   Так  получалось.  Последнее  слово  оставалось  за  князем
Ростиславом.  Неприязнь многолика.  Та, которую комес привез из Херсонеса,
оборачивалась  ненавистью.   Мешала,   слепила.  И  Склир  вместо  змеиной
хитрости,  с которой он -  обдуманно!  -  собирался влезть в душу русского
князя,  щедро  смазав путь  лестью,  спорил.  Увлекался спором в  заведомо
бессмысленном стремлении победить словом -  будто бы  словом побеждают.  И
это он, всосавший с молоком матери познание ничтожества слова!
     По-человечески   оправдывая   себя,   Склир   вспоминал:   возражения
собеседнику включены философами в  способы познания чужих мыслей.  Чего же
он добился?  Да, князь Ростислав будет опаснейшим врагом, если бросится на
имперскую Таврию. Но нападет ли? Захочет ли нападать? Нет ответа.
     Пора возвращаться с охоты.  Провожатые увозили нескольких серн,  двух
из  которых  любезно  подставили под  удар  гостю,  степных птиц  -  дроф,
стрепетов,  битых стрелами Ростислава и  других русских.  Комес Склир,  не
будучи метким стрелком, отказался от лука.
     Не  от  самого  солнца  -  палило  от  всего  прозрачного неба.  Жару
побеждали скачкой по мягким дорогам,  с холма в низину,  с низины на холм,
среди  скошенных  полей,   заставленных  тяжелыми  снопами.   Здесь  хлеба
вызревают в  начале лета.  В долинке,  на полупути,  ждала подстава свежих
лошадей. С утра третий раз меняли коней: лошадь слабей человека.
     На скачке свежо,  ветер обдувает горячее тело. Остановишься - и будто
в печь попал.  Палит с неба,  палит от земли, земля жжет ноги через мягкие
подошвы сапог.
     Склиру для  утоленья жажды поднесли напиток из  сброженного кобыльего
молока.  В  маленьких бурдюках,  пышно  укутанных шерстью,  странно-сухое,
кисловато-острое питье  сохранило погребной холод.  Пили  все.  С  животов
лошадей тек прозрачный пот тонкой струей.
     На  подставе Склиру подвели иноходца.  На  таких  конях легче сидеть,
спокойнее,  и они считаются особенно пригодными для женщин.  Комес был рад
иноходцу.  С  рассвета в  седле  и  сменить трех  лошадей -  такого он  не
испытывал.  Он выбивался из сил, чего не хотел показать. И все же вниманье
к нему Склир прибавил, как оскорбленье, к счету завистливой ненависти.
     Князь  Ростислав был  одет  в  тонкую  шелковую рубашку,  за  плечами
шелковый же плащ,  голова в затканной золотом повязке -  подарки греческой
Таврии  тмутороканскому владетелю.  Комес  Склир  разрядился по-русски:  в
рубахе из тончайшего льна,  с воротом,  рукавами, полой и грудью, залитыми
затейливой  вышивкой  тмутороканского дела,  с  мелким  жемчугом  русского
севера;  такой же пояс;  штаны белого льна тканью потолще, чем на рубашке;
сапоги тонкой желтой кожи с мягкой,  выворотной подошвой - удобнее нет для
езды.  Все это из вещей, которыми отдаривался князь Ростислав. Склир носил
русское платье по этикету.
     Поликарпос поручил  комесу  раздать  знатным тмутороканцам подарки по
списку,  как  делалось раньше.  Цель  -  привлечь добрые чувства,  обязать
влиятельных людей.  И  -  по  старому тонкому правилу имперских сношений с
варварами  -  внести  рознь  между  получателями неодноценностью даримого.
Почему-де  такого-то  греки считают лучшим,  чем я?  Чем это он перед ними
выслуживается?
     Склир,  решив быть  еще  более тонким,  список бросил,  а  Ростиславу
сказал:
     - В  этих  мешках  зашито назначенное в  подарки твоим  людям.  Вижу,
подобным поступком -  раздачей помимо тебя -  мы  можем показать,  что  не
понимаем достоинства такого князя,  как  ты.  Прошу тебя именем наместника
базилевса и моим: прикажи слугам отнести это и поступи, как захочешь.
     Экая ж сила -  открытая душа!  Ростислав сделал было движенье отказа,
но  вдруг согласился.  Заготовленные Склиром дальнейшие настоянья остались
втуне. В начатой игре он бил удачно первой же меченой костью. Дальше пошло
по-иному. Склир не мог понять: то ли соперник играет не по правилам" то ли
попросту он таков?  Непониманье увеличивало злость,  усложняло игру, слова
будто бы сами собой приобретали двойной смысл.
     Склир  не  зря  заметил дорогой перстень и  золотой крест на  груди у
ловца,  встреченного у  входа в  Сурожский пролив.  То  был боярин Вышата,
знатный  новгородец.  Отец  Вышаты,  Остромир,  бывал  тысяцким,  выборным
правителем в Новгороде.  Остромира нынешний киевский князь Изяслав посадил
своим наместником, покидая Новгород для Киева.
     Не  обозначало ли  присутствие Вышаты в  Тмуторокани особых намерений
князя Изяслава?  Несколько подданных империи,  таврийских купцов,  имевших
оседлость в Тмуторокани и Корчеве, не умели ответить на этот вопрос.
     Вышата провожал князя Ростислава на  охоту,  сам  проявил себя пылким
наездником.  Вышату вышучивали:  его-де приворожили морские русалки, из-за
них он проводит на море две ночи из трех;  ходить Вышате в зятьях соленого
морского царя, как новгородец Садко хаживал в зятьях ильменского.
     К  острословью товарищей Вышата сам  добавлял,  зная  -  иначе совсем
зашпыняют. Дескать, дело с морским царем намечается, и дочь у него хороша.
Одно -  чешуя на девическом хвосте жестковата.  Ныне на морском дне строят
баню:  к  свадьбе невестины чешуйки подраспарить.  Чтобы  тестю,  морскому
царю,  не  было  после  свадьбы  позора.  Приплывут чуда  морские  славить
новобрачных, а молодой весь исцарапался в кровь.
     Колясь  острыми,  как  крючья  для  осетрового лова,  шуточками,  все
хохотали вместе с Вышатой,  равные с равными,  и пришлые с Ростиславом,  и
коренные тмутороканцы,  общие по  повадкам,  хоть и  не все русской крови.
Комес  Склир не  понимал,  как  этот  хитрый кремень,  богатырь-северянин,
человек  недюжинного ума,  образованный,  влюбился в  теплое  море,  будто
мальчишка несмысленный. Место Вышаты в списке подарков для знатных было из
первых. С ним бы повести разговоры...
     Вот  и  последняя  холмистая  гряда.  С  нее  для  глаза  Тмуторокань
всплывает в  конце  степи  зеленым островом,  главным в  архипелаге садов,
виноградников, которыми город расплескался по своей округе. Склир, отдыхая
в плавнодробном покачивании иноходца, понял - пора ему покинуть место, где
несколько дней он,  как добровольный актер, играл роль посланника империи.
А  кто он?  Что его ждет в Херсонесе?  Женщина.  Женщина для него не более
десятой части той доли, которой он желает, не имея. Его встретит надоевший
быт  колонии.  Стены,  укрепления,  на  починку  которых  не  дают  денег.
Увольняемые солдаты, которым некуда деться, которые обвинят его же в своей
беде. Дальнейшее - быть смещенным из-за потери поддержки из Палатия, чтобы
очистить место для такого же  дурака,  каким был он сам,  принимая Таврию?
Или  утонуть  под  нашествием,  которое,  может  быть,  готовит загадочный
русский князь?  Утешившись перед смертью лекарством всех  неудачников:  я,
мол, говорил, я предсказывал, но меня не хотели услышать. Тошнит...
     Загадка чужой души.  Гостеприимный князь Ростислав за  несколько дней
раскрыл перед Склиром Тмуторокань так, как только может мечтать опытнейший
разведчик. Небольшой кусок земли, верст двадцать с запада на восток, верст
двенадцать-пятнадцать с  юга  на  север,  был  почти  островом.  Крепость,
созданная  богом.   На  востоке  с   сушей  ее  связывали  узкие  полоски,
обрамленные морем,  солеными озерами, заливами. С моря почти все побережье
было закрыто стенами обрывистых берегов.  И  повсюду в море мели.  Высадка
армии,  о которой Склир говорил с Поликарпосом в Херсонесе, - если империя
захочет,  сможет отомстить за  Таврию,  -  возможна только на  востоке,  у
низких берегов соленых озер.  Пресной воды  нет.  Что  будет пить войско в
береговых  лагерях?  Чем  поить  быков,  которые  потащат  боевые  машины,
припасы,  запасы к  Тмуторокани по  степи?  Флот,  который доставит армию,
будет обязан возить воду из Сурожа, из Алустона, где немного пресной воды.
Устроенных  портов  либо  естественных бухт  нет.  Незначительное волненье
погубит от жажды сначала рабочий скот,  а потом и людей. Высадка и стоянка
кораблей удобны только у  тмутороканских причалов.  Для  этого нужно взять
сначала саму Тмуторокань.  С  чего начинать?  Когда еж  свернулся клубком,
лисица изранит себя, ничего не добившись.
     Степные тмутороканские предполья будто бы созданы для сражений,  есть
где  развернуть сто  тысяч войска.  Имперский флот сможет доставить только
пехоту. Она рискует сделаться легкой добычей для русской конницы.
     С   первого  взгляда  Склиру  показались  ничтожными  стены  и  башни
Тмуторокани:  он сравнил их с громадами херсонесских сооружений. Сейчас он
видел иное: тмутороканская крепость пригодна, чтобы отбиться от внезапного
наскока,  и  большее  не  требуется.  Осады  не  выдержит сам  осаждающий.
Основатель Тмуторокани был  великим  воином  и  правильно  сделал  главным
городом не Корчев, тот легче взять.
     Они ехали шагом,  чтобы дать лошадям остыть в  конце дороги.  Русские
следовали своим правилам езды, сбереженью коня придавали большое значенье,
зато и  требовали много.  Они проезжали между большими и малыми усадьбами,
каждая из которых распустила вокруг себя ряды плодовых деревьев и стройные
отряды  подвязанных к  кольям  виноградных лоз,  солдат сочного,  сладкого
изобилия.  За  оградами из  сырых кирпичей или  тесаного камня,  беленными
известью для красоты и прочности,  взлетали цепы молотильщиков.  Своя доля
тмутороканского хлеба перепадет империи.
     Мохнатые псы  местной зверовой породы глухо  и  скупо подавали голоса
или,  забравшись на  крышу  хлева,  молча  взирали на  проезжавших глазами
неласкового хозяина.
     Встречные  тмутороканцы  приветствовали князя  со  свитой  пожеланьем
здоровья и шутками:
     - Где ж дичина? Много ль убили, кроме лошадиных ног?
     Через запущенный ров  под крепостной стеной был переброшен постоянный
мост:  не боимся...  Тесная,  как во всех крепостях, улица усыпана морским
песком.  Площадь с  белокаменной церковью-красавицей,  поставленной князем
Мстиславом Красивым.  Поворот -  и княжой двор. Склир заставил, себя бодро
спрыгнуть с  седла,  заставил шагать непослушные ноги.  Не будь чужих,  он
приказал бы нести себя:
     В  отведенных ему  покоях  княжого дома  Склир  с  трудом опустился в
кресло с подлокотниками.
     - Что думает превосходительный о нынешнем дне?  - спросил кентарх. Он
был на охоте, но не имел случая перекинуться словом со своим начальником.
     - Превосходительный. Не. Думает. Ничего, - уронил Склир. Сейчас он не
любил  и  себя.  Такое  бывает,  когда  объединятся два  врага  человека -
усталость души с усталостью тела.
     Кентарх отступил за порог, но отдохнуть комесу не дали. Явились слуги
с водой,  тазами,  утиральниками,  чтобы смыть со знатного гостя охотничий
пот и степную пыль.
     Ушли  слуги,   явились  бояре  Вышата  и  Порей.  Порей,  из  знатных
дружинников,  пришел в  Тмуторокань вместе с  князем Ростиславом.  Свежие,
будто  бы  не  провели  в  седле  большую часть  дня,  бояре  с  некоторой
торжественностью известили комеса:
     - Князь просит гостя трапезовать вместе с  ним,  для чего придет сюда
сам, дабы почтить дорогого посланца империи.
     Склиру пришлось кланяться,  благодарить за честь,  которую он скромно
принимает именем империи, верного друга Тмуторокани и русских.
     Минуты покоя. Склиру вспомнилось несколько знакомых лиц, замеченных в
Тмуторокани:  беглецы,  солдаты,  которым надоел хлеб империи. Они ели его
слишком долго,  считая, что получают меньше заслуженного. Каково им здесь?
Спрашивать не  следовало.  Пространства земли не  измерены,  границы мира,
отступая перед путешественниками,  остаются недостижимыми.  И  все же  мир
тесен.  По свойственной всем непоследовательности,  Склир думал о беглецах
со злостью.
     Мысль  как  будто  проходит сквозь  стены  и  вызывает отклики,  эхо,
значение  которого  не   умеют  ценить.   Один   из   недавних  таврийских
перебежчиков остановил князя Ростислава на дороге к Склиру.
     - Князь,  будь осторожен,  -  просил бывший грек.  - Констант Склир -
человек коварный, недобрый. Я знал его еще в Константинополе. Поверь мне.
     - Чем же он мне опасен здесь? - спросил князь. - Оружие на меня он не
поднимет, не вцепится в горло, как леопард.
     Ростислав улыбнулся,  вообразив Склира  в  образе громадной кошки:  в
красивых чертах лица комеса, пожалуй, и вправду проглядывал хищник.
     - Не бросится,  нет,  - серьезно согласился новый княжой дружинник. -
Не  сердись,  что равняю нас,  но я  на твоем месте не стал бы есть из его
рук.  Склиры  дружат с  тайными ядами.  Василий Склир,  евнух,  сжил  ядом
базилевса Романа Третьего.  Менее знатных людей иные Склиры той  же  силой
услали на тот свет, расчищая себе место в этом. Вина тоже я не выпил бы из
его рук, пока он сам не отведает из той же чаши, что предложит мне.
     - Так я сделаю,  -  согласился князь,  дружески положив руки на плечи
доброхотного советчика.
     Слуги   внесли   стол,    постелили   скатерть,   расставили   блюда.
Свежевыпеченный  хлеб  нового  урожая,  сероватый,  ароматный.  Запеченный
окорок серны.  Сыр двух приготовлений -  овечий и коровьего молока. Кислое
молоко в  запотевших глиняных горшках и  пресное кобылье молоко.  Глубокое
глиняное блюдо с крышкой.
     Остались вдвоем. Указывая на стол, князь пригласил гостя:
     - Не  взыщи,  ныне угощенье простое,  как подобает мужчинам,  которые
день провели по-мужски, в седле. Эта пища дает силу телу, оставляя свободу
уму.
     Предваряя  широким   жестом   неизбежно-любезные   возраженья  гостя,
Ростислав продолжал:
     - Мой пращур,  славный памяти Святослав Великий,  в одежде и пище был
прост.  Ему на походе хватало куска мяса,  обугленного в костре. По нему и
войско держалось того же.  Однако во всех самых быстрых походах пращур мой
умел кормить войско.  Спать ложились сыты, сытыми шли в бой. Голодный - не
витязь, сам знаешь. Земля полна сказов о Святославе. Рассказчики тешат нас
красивым словом.  Книжник углубляется во  внутренний смысл подвига.  Мы  с
тобой,  воины, понимаем: задумывая войну, полководец о первом думает - как
кормить лошадей и людей. Не так ли?
     - Так,  -  согласился Склир, - а также обязан знать, где их поставить
для отдыха, оградив от нечаянного нападенья, где напоить людей и коней.
     - Поэтому ешь,  мой гость, и пей, - шутил Ростислав, поднимая тяжелую
крышку  глиняного блюда.  Пошел  пар.  Вынув  большой черный кусок,  князь
нарезал ломтями мясо,  приготовленное на открытом огне. Кругом обугленное,
внутри оно было сочно и розовато.
     Сам Ростислав ел быстро,  с удовольствием утоляя лютый голод.  С утра
охотились -  как воевали,  ограничиваясь чуть хмельным сброженным кобыльим
молоком.
     Комес ел,  пил,  ощущая, как смягчается острота усталости. И он опять
мешал себе поиском особенного смысла,  скрытого в словах князя Ростислава.
Походы Святослава,  сытое  войско -  сегодня о  подобном думал сам  Склир.
Откуда совпаденья,  странная общность между ним  и  русским князем?  Склир
решился на вызов:
     - Узнав тебя,  князь,  я  увидел в тебе качество великого полководца,
правителя государства.  В  империи меньшие люди  искали диадемы базилевса.
Получали ее.  Брали,  скажу прямо. Твои родственники на Руси несправедливо
поступили с  тобой.  Ты  взял,  ты  отнял  у  них  Тмуторокань одним своим
появленьем. Тебя, как видится, оставили здесь в покое. За краткое время ты
сделал Тмуторокань такой же  сильной,  как была она при брате твоего деда,
князе Мстиславе.  Удовольствуешься ли ты?  Если ты захочешь, как Мстислав,
взять свое право на Руси...
     Речи,   подготовленные  в  молчании,   оказываются  иными,  когда  их
произносишь,  изреченное слово разнится с  мыслью:  слова будят эхо в душе
собеседника, это мешает. Склир замялся, ощущая препятствие. Искать скрытый
смысл в обычных словах было легче. Князь Ростислав помог Склиру:
     - Ты предлагаешь мне сочувствие? Какое? В чем?
     - Да,  да,  -  с  облегчением подхватил Склир.  -  Мы  всегда  готовы
содействовать доброму соседу восстановить справедливость.
     - Ты  мало  ешь,  -  вспомнил Ростислав обязанности хозяина.  Нарезав
ломтями  печеную  дичину,  он  придвинул блюдо  гостю.  -  Запивай  кислым
молоком, оно дает силу. Не забывай хлеб, у вас в Таврии так не пекут и нет
такой муки, она из отборного зерна, немного недозревшего, нежного.
     Ели  молча.  Трапеза  превратилась в  подобие  перерыва  для  отдыха.
Насытившись,  князь  пригласил  Склира  вымыть  руки  в  чашках  с  водой,
поставленных на низкой скамье.  Склир искал слов, решившись продолжать, но
Ростислав опять подал ему руку.
     - Стало быть,  империя хочет вмешаться в русские дела? - спросил он с
деланным или искренним недоуменьем.  -  Мне казалось - у вас много забот и
без Руси.  Турки,  арабы,  италийцы, болгары, сербы - не сочтешь. Базилевс
Дука,  как мы слышим все время,  больше мечтает о пополнении казны,  чем о
далеких войнах...
     И  о  внесении  смут  между  соседями,  вспомнил Склир,  не  подумав,
конечно,  делиться подобным.  Изреченное слово не вернешь,  как не вернешь
истекшего часа.  Русский  князь  склонен  принять его  за  посла?  Что  ж,
самочинному послу придется выдумывать, и выдумывать смело.
     - Нет,  -  решительно возразил Склир, - империя