олам  товары,  совершили выгоднейшие
обороты.  Не  первый раз  война подсаживала на  коня будущих богачей,  для
которых боевой рог превращался в рог изобилия.
     Очень скоро Поднебесная, обильная людьми, как Океан водой, не замечая
убыли,  плеснув живой  волной  своего  полноводья,  наполнит до  отказа  и
Су-Чжоу, и Туен-Хуанг, и вольные пригороды. Здесь ворота тропы. Пока Запад
и  Восток не  найдут других путей  для  общения,  везде  на  тропе  вместо
разрушенных будут воздвигаться новые стены, чтобы жителям новых домов было
на что надеяться в ожидании новых войн и разорений.
     Путешественники разных  народов  и  сословий,  успевшие  укрыться  от
монголов  в  Тысяче  Пещер,   воспрянули  духом.   В  начале  вынужденного
сообщества они,  обмениваясь необходимыми словами,  приглядывались: что за
человек?  Скромность мила и в родной семье. В пути же внимание к спутнику,
соединенное  с   терпимостью  да  с   вежливым  умолчанием  о  собственных
достоинствах, превращается в добродетель. В Пещерах неизбежно образовались
подобия товариществ. Связью служили, как бывает в трудных обстоятельствах,
характеры людей - они в дни испытаний проявляются сами собой.
     Слабые  души  льнули  одна  к  другой,  делясь страхами,  и  находили
утешение  у  служителей разных  религий,  своих  невольных и  добровольных
благодетелей.
     Человек  не  камень.  Дружились  и  сильные,  чтобы  поддержать  себя
суждением о том, что стоит выше мелочей жизни одного человека.
     В  обширной келье  Бхарави,  одного из  старейших сочленов буддийской
общины, беседовали четверо.
     - Так было,  так будет.  Пока человек живет,  он надеется,  - говорил
русобородый мужчина.  - Надежда - прекраснейшее свойство души. Без надежды
кто же отправится из дома,  кто начнет дело,  даже самое малое? У нас есть
женское  имя  -   Надежда.  Бывает,  обращаясь  к  князю,  у  нас  говорят
"надежда-князь". Не льстят этим, нет, но обязывают.
     В  пещерной  келье  было  сухо.  Сверху,  из  отверстия,  пробитого в
каменной плите  -  естественной крыше,  падало  достаточно света.  Снаружи
продух был искусно защищен от песка, и днем здесь не нуждались в лампах.
     Русобородый,  именем Андрей,  возвращался из  Поднебесной на Русь.  О
Руси  знали  как  о  сильной  западной державе между  Итилем  -  Волгой  и
родственными русским по крови чехами и поляками. На севере Русь выходила к
холодным морям, на юге - к Евксинскому Понту, иначе Русскому морю.
     Андрей побывал в Поднебесной для продажи мехов,  надо думать, большой
ценности,  и  возвращался  с  малым  весом  дорогих  товаров  да  с  двумя
спутниками, тоже подданными русского князя, но по виду нерусского племени.
Так знали со слов Андрея и большим не интересовались.
     Равви  Исаак,  ученый еврей из  древней Александрии,  ныне  арабского
владения,  ехал в Поднебесную. Он заставлял Андрея рассказывать о сунах, с
терпением сильного человека мирясь с неизбежными повторениями.
     - Все разоренное суны восстановят по-прежнему,  -  говорил Андрей.  -
Они  въедливы,   упрямо-настойчивы,   цепки.   В   труде  себя  не  щадят,
неприхотливы.
     - Драгоценные   свойства,    драгоценные.    Заслуживают   всяческого
поощрения, - заметил равви Исаак.
     - У сунов я жил недолго, - продолжал Андрей. - Едва род. Речи их чуть
подучился.  Грамота у них трудна неимоверно. Даже со своим человеком нужно
много соли съесть...  Однако ж  смотрел,  видел.  Вот,  к  примеру,  как в
Нанкинге  сун  начинает  пробиваться в  купцы.  В  поиске  счастья  пришел
издалека,  продав в родном месте все,  что имел. Зажав малую толику денег,
он пробирается в  город.  Питается подаянием,  нет милостыни -  ест траву,
пробавляется бог весть чем,  суны способны есть все.  И то сказать, жить у
них дорого,  с  нашей Русью невозможно и сравнивать.  В Нанкинге пришелец,
ночуя под небом,  перебивается любой работой, согласен на все, лишь бы как
пропитаться.  Таких,  как  он,  там  много.  На  самую  трудную работу  за
безделицу заработка согласны сразу и  десять,  и  сто человек,  а  хозяину
нужен один. Пришлый голодает зло, но своих денег не тронет. Они для него -
надежда.  Так перебивается,  пока не узнает города, пока не поймет, с чего
начинать.  Вот решился.  У  него лавочка-конура с товаром.  Он в ней спит,
скорчившись ужом.  На рассвете открывает торговлю. Сидит голодный, пока не
подсчитает,  что есть барыш. Тогда купит лепешку, с которыми в рядах ходит
такой же,  как он.  Если не  заморит себя,  если не  пропадет от мора либо
какой болезни,  то  через сколько-то  лет  начнет богатеть.  Тут  зальется
жиром,  станет важным и давит других,  как его давили, без пощады. Ибо сам
через все прошел, пусть другой терпит.
     - Сильные люди, очень сильные, - сказал равви Исаак.
     - Сильные, - согласился Андрей, - однако телом слабы и в работе берут
терпением,  выносливостью.  Ремесленники у них хороши.  Ткут дивные ткани,
кожу выделывают, любую вещь украсят. Режут на камне, на кости, на меди так
мелко,  что едва видно глазом.  Лак наносят слой за слоем с  перерывами по
многу дней, по два года проходит, пока не кончат. Землю любят, землепашец,
не стыдясь,  все нечистое несет в поле - без удобрения земля не родит, ибо
покоя ей не дают,  - и поля смердят, как нужное место. Земледелец работает
цепко,  не  щадя себя.  Видел,  как на  поле из реки носят воду.  С  двумя
ведрами лезут на кручу.  Тропинка пробита ногами.  Трудно лезть и пустому.
Сун  же  норовит капли  не  расплескать.  Спрашиваю,  почему  не  устроите
поудобнее? Говорят - так и деды воду таскали. У них считается: чем древнее
обычай,  тем лучше. Я поклонился великому труду. Про себя же подумал: хоть
бы дорожку-то прорыли.  Нельзя... Труд они чтут. Сунский цесарь - Сын Неба
каждый год  сам с  великой церемонией проводит деревянным древним плугом в
поле борозду.
     - Это очень доброе дело!  -  воскликнул равви Исаак.  -  От труда все
богатство.
     - Кто ж того не знает,  -  подтвердил Андрей.  -  Но почет,  я думаю,
оказывают больше для вида.  У сунов закон - почитать начальников, как дети
родителей.  Но  терпят  они  от  начальников столько,  сколько  другой  не
вынесет.  Начальников у  них бесчисленно много.  Налогами их обирают,  как
курицу щиплют.  Нигде подобного не увидишь, ни у арабов, ни у греков, ни у
булгар.  О Руси не говорю,  ибо непристойно хвалиться.  Нет, у сунов жизнь
тяжкая.  Ты,  равви,  правильно заметил,  что они сильные. А случись мор -
мрут, как осенние мухи. Да и простой болезни сун легко поддается, сгорает,
будто  лучина.  Стариков у  них  я  редко видел.  Жестокости много.  Сунов
запугивают пытками, мучительными казнями. Почему?
     - По  закону Моисея тоже полагаются мучительные казни для  устрашения
злых и возмездия, - заметил равви Исаак.
     Со  всем пылом молодости русский посол,  некогда ездивший в  Данию за
Гитой,  невестой Мономаха,  возразил бы Исааку: "В обычаях Руси, в законах
Русской Правды негу пыток и казней!"
     Усердие пуще разума...  Во  всех странах люди развлекаются рассказами
путешественников.  Для  развлечения арабы  в  ученых книгах мешают быль  с
небылицей,   суны,   инды  тешатся  невероятным.  Где-то  оно  существует,
чудесное!  Однако ж  самые странные на вид звери,  встречавшиеся Андрею на
длинных  его  путях,  своей  бессловесностью  и  повадками  выдавали  свою
общность со  всеми зверями.  Как не  сказать -  удивительны различия между
народами в цвете кожи,  в речи,  в одежде,  в обычае,  даже в пище! Но все
одинаково хвалятся своим и  все  равно недоверчивы к  словам иноземцев.  В
чужой земле ты посол своей земли,  по тебе будут судить о твоих.  И Андрей
ответил Исааку:
     - Были великие учителя. Не было великих учеников.
     Равви Исаак встрепенулся:  русский будто бы  намекнул,  что  нынешние
иудеи не  так уж  верны закону?  Не напомнить ли ему о  христианах,  вовсе
неверных Христу?..  Но  Бхарави с  тибетцем,  оценив ответ по достоинству,
согласно кивнули Андрею.  Остерегшись свести беседу о  большом к  спору  о
малом, Исаак смолчал. Андрей продолжил:
     - Скажу тебе, и сам ты скоро убедишься: сунам устрашение не в страх и
мучительство  от  властей  не  в  науку.  Шайки  разбойничают на  дорогах,
нападают даже  на  селенья,  такими  же  пытками  вымучивают у  жителей их
достояние. Грабят, убивают и в больших городах. А воры, сговорившись между
собой,  собирают с  честных людей собственные налоги-поборы.  В Нанкинге я
платил ворам через хозяина,  у которого жил.  "Иначе,  - говорит, - у тебя
могут унести все имущество, а мне плохо будет и от воров, и от начальника,
которому ты пожалуешься на покражу".  И, будучи в Су-Чжоу, я платил ворам,
пока  ждал каравана.  Слышал я,  будто бы  воры начальникам дают от  себя,
чтобы те воров не ловили...
     Равви  Исаак вздохнул.  Лихоимство власть имущих клеймило и  страны у
берегов Средиземного моря.  Ему  ли  не  знать!  Его  народ  был  вынужден
откупаться и  умел покупать чужих начальников.  Хорошо было бы  услышать о
местах, где подобного нет.
     - Много дурного,  много зла,  -  сказал третий собеседник,  немолодой
тибетец в желтой одежде, с темным лицом. - Простите меня, дорожные братья,
за  повторение давно вам известного.  Но  что еще скажешь!  Все борются со
злом злом же, и от этого зло не слабеет. Не откажусь от возмездия, говорит
обиженный.  И,  воздавая, превосходит ту меру своего страдания, за которое
мстит. И замыкает круг. Однако же мир очень стар...
     Да,  мир стар,  -  продолжал тибетец.  - Ты, человек из далекой Руси,
сочувствуя сунам,  говорил о  дурном управлении.  Жадные правители готовят
ложе из острых ножей если не себе,  то своему роду.  Суны будто бы смирны.
Будто бы.  Позволь, я расскажу тебе о страшных делах. Сообщение об ошибках
чужих правителей есть один из лучших подарков, которые может сделать своим
правителям вернувшийся из  дальней дороги.  Слушай же!  Восемь или  девять
поколений тому  назад  товары прибрежных провинций Поднебесной плыли морем
кругом Индии к персам,  к арабам, а от них в земли дальнего Запада. Многие
купцы-иноземцы осели  в  приморском Ган-Чжоу,  откуда  распространились до
столицы Поднебесной.  Они скупали товары и увозили их на своих кораблях. В
Ган-Чжоу они построили себе внутренние городки,  и  жили арабы с  арабами,
иудеи с иудеями,  христиане с христианами.  Купец,  ты знаешь,  наживается
перепродажей сработанного другим и  хочет купить подешевле.  Я не осуждаю,
но говорю: трудно соблюсти меру, лучше не искушаться...
     - Мы молимся, чтобы не впасть в искушение, - сказал Андрей.
     - Я уважаю твои молитвы,  - ответил тибетец, - но слушай дальше. Суны
самолюбивы,  их  глаза  оскорблялись самоуверенностью иноземцев:  то,  что
прощают или  терпят  от  своих,  втройне ненавистно в  чужих.  Ни  сунским
купцам,  ни сунским ремесленникам не нравился жир торговых выгод,  которым
наливались иноземцы.  И  вот,  на горе,  пришли годы правления Сына Неба И
Цзуна.  Этот недостойный, мечтая совершить нечто великое, неизвестно какое
и  непонятно  зачем,  бесконечно  нуждался  в  деньгах  для  бессмысленной
роскоши.   Окруженный  льстецами  и  дурными  сановниками,  он  уподобился
безумному,  который,  приказывая лить воду в сосуд без дна,  не видел, что
вода уходит и округа превращается в болото.  И Цзун за деньги отдавал сбор
налогов иноземцам.  Иноземцы выдумывали новые налоги с  пользой для себя и
Сына  Неба.  Нашептывая не  Сыну,  но  воистину Пасынку  Неба  и  прельщая
золотом,  они установили цены на шелковые ткани, на нить, на коконы. Такие
цены,  что производящие не  имели чем прокормиться.  Но уйти не могли.  По
законам И  Цзуна  беглых  ловили,  наказывали увечьем или  лишением жизни.
Произошло восстание.  Вождем был некий Гуан Чжао.  Одни преувеличивают его
значение,  другие преуменьшают.  Думаю,  искра на  крыше одного дома после
долгой засухи сжигает весь город.  Так и Гуан Чжао.  В бедствиях восстаний
уничтожается  многое,   создается  же  мало:  такова  неизбежность,  когда
правящие не исполняют обязанностей.  Тогда, во время лет восстания, восемь
или девять поколений тому назад,  в Поднебесной повсюду избивали иноземных
купцов -  иудеев,  арабов,  христиан.  В Ган-Чжоу таких убили почти двести
тысяч,  другие упоминают о пятидесяти тысячах.  Не счет имеет значение, но
то,  что озлобленные долгим угнетением суны истребили всех иноземцев, всех
до  одного,  и  никто не  получил пощады.  Городки иноземцев были сожжены,
имущество разграблено,  хотя народы не  богатеют грабежом...  Среди убитых
было очень много ни в  чем не повинных.  Они ответили за корыстность своих
близких и  за бесчеловечную жадность И Цзуна.  Таков Закон,  и я склоняюсь
перед Законом,  не  понимая.  Я  только человек.  Потом корабли иноземцев,
осмелившихся приплывать,  сжигались, а людей убивали. Неповинный шелк стал
ненавистен  жителям  Поднебесной.  В  прибрежных  провинциях люди  повсюду
вырубили тутовые деревья, и шелковые черви пропали от голода. С той поры в
Поднебесной еще более невзлюбили иноземцев.  Итак,  мир очень стар. И люди
мстят за боль болью...
     - Мы  знаем,   -  начал  Бхарави,  продолжая  мысль  тибетца,  -  что
воздержавшийся от  возмездия награжден более,  чем если бы  дал себе волю.
Так  говорил и  учитель христиан.  -  Бхарави кивнул Андрею.  -  Ничто  не
исчезает.    Преступник   получает   возмездие   от   Кармы,    равновесие
восстановлено. Несчастный Тенгиз, быть может, уже очнулся в теле паука или
скорпиона.  Загубленные им,  быть  может,  вознаграждены перевоплощением в
новорожденных детях, чья жизнь даст им возможность заслуги.
     - Говорят,  здешний правитель Хао  Цзай  был  справедлив?  -  спросил
Андрей.
     Бхарави кивнул, подтверждая.
     - А  правитель Су-Чжоу Чан  Фэй  был высокомерным,  жестоким и  хищно
стяжательствовал, не так ли?
     Бхарави опять согласился. Андрей продолжал:
     - Однако же  оба  они не  сумели оборонить доверенные им  города.  Не
знаю,  как  Чан Фэй погубил Су-Чжоу.  Здесь же  все случилось перед нашими
глазами.  Справедливый Хао Цзай не  заботился о  городских стенах,  не дал
жителям оружия,  не  выслал дальних дозоров.  Суны презирают всех,  кто не
сун.  Для них иноземец -  нелюдь, монгол - червь. Степь краем подходит и к
Руси.  Кочевники -  люди, они храбры. Я говорю о них не как зритель, а как
воин и без злобы. Здешние степняки свирепее наших соседей.
     - Андрей прав,  -  сказал равви Исаак,  -  и я нахожу, что правитель,
потерявший город, потерял добродетель.
     Бхарави поднял руку, как бы останавливая полет слов:
     - Не спешите осуждать!  Ты,  Андрей,  не так много жил в Поднебесной,
чтобы понять,  что суны могут и что им недоступно. Ты, равви, еще не был у
сунов.  Не  уподобляйся человеку,  пожелавшему узнать  тяжесть горы  песка
взвешиванием  щепотки  за  щепоткой  на  весах  торговца  золотом.   После
свершения события один,  другой, третий легко указывают: надо было сделать
то  либо другое...  Мало кто  замечает,  что  текущий день непонятен,  что
рассуждение  о   прошлом  не   изменяет  прошлого,   а   будущее  остается
неизвестным.
     - Мы  не  оскорбляем ничьей веры и  не стараемся обращать в  свою,  -
сказал тибетец. - Мы уважаем тебя, Андрей, и учение Христа. И тебя, равви,
и  закон Моисея.  Мы,  немощные и  сами слепые,  из  любви ко всему живому
предостерегаем вас:  не отстраняйте бога -  он един под всеми именами - от
участия во всех больших и малых делах.  Не вставайте на этот путь, в конце
его вы  найдете отрицание Неба.  Отвергнув Небо,  люди потребуют от  самих
себя  всезнания и  всемогущества.  Будут  наказывать себя  за  незнание  и
немощность.  Они озлобятся и  сломаются под непосильной тяжестью.  Монголы
терпимы к чужой вере, ибо они чтут Великое Небо.
     - Мой друг только напоминает,  только напоминает,  -  мягко продолжал
Бхарави. - Он напоминает о милости. Иначе люди будут требовать предвидения
и  наказывать за  неумение предвидеть.  Будут  казнить за  неурожай,  хотя
земледелец вовремя положил зерно в  землю,  но  не случилось дождя.  Будут
награждать нерадивых,  чьи  поля  обогатились самосевом с  прошлой жатвы и
орошены тучами, принесенными будто бы праздным ветром.
     - Израиль не отступался от бога! - с силой сказал равви Исаак. - Если
по воле бога родятся отрицающие его,  не грудь Израиля вскормит их.  Скоро
исполнится десять веков от разрушения храма, от изгнания. Римляне-гонители
создавали богов по своему образу и подобию.  Где римляне? А Израиль живет!
Греки гнали нас  -  бог лишил их  счастья.  Израиль будет жить,  из  плоти
Израиля явится мессия.  Через мессию Израиль овладеет вселенной,  и  тогда
завершится путь всего сотворенного богом.  Прекратится течение времени,  и
мертвые восстанут из гробов, и на Страшном Суде каждому воздается должное.
Для дел веры нужен разум,  а  не милость.  Поэтому у  нас один бог и  один
закон,  я бог никогда не изменит закона. Ты, Андрей, справедливо говорил о
надежде. Но надежда вселенной - это Мессия!
     Бхарави и его тибетский гость кивали головами.  Да,  да, они понимали
равви.  Они слыхали и  об  Израиле.  И  суны -  приверженцы разума,  а  не
милости, и Надежда Мира согласна называться по-разному.
     - Что у нас есть,  чем владеет Израиль?  - спрашивал равви Исаак. - У
нас нет земли,  десять столетий мы скитаемся у чужих очагов. Мы не носим с
собой бренных изображений бога - он вездесущ. Наш бог и наш закон - таково
наше  наследство,  наша  земля,  наш  очаг.  И  вот  -  народы появляются,
исчезают, мы же, все потеряв, все сохранили.
     Равви  Исаак начал гордо,  а  закончил,  вопреки содержанию,  угасая.
Свесив голову в черной шапочке,  с длинными прядями волос на висках, равви
Исаак  спрятал в  ладонях сухое,  жесткое лицо.  Андрей  дружески коснулся
плеча  равви.  Сильному  человеку неприятно сочувствие в  грусти  даже  от
родных:  в такие минуты ласка для него горше обиды.  Но,  понимая движение
души Андрея, равви заставил себя не отстраниться.
     Он молился о жене и детях,  оставленных на волю иудейской общины. Его
избрали,  как знатока закона и языков,  для далекого путешествия. Конечной
целью был Нанкинг, где иудейская община будто бы нарушала правоверие. Были
дела и  в  других общинах,  по  пути.  Не спеша,  уже два года равви Исаак
пробирался из  Александрии Нильской "дорогой шелка".  Он  гостил во многих
общинах единоверцев-единоплеменников.  О нем заботились, его передавали из
рук в руки,  он нес вести,  поучая и учась сам. Он встречал добрых и злых,
видел богатство одних общин,  слабость и  бедность других.  Он не напрасно
взывал к богатым иудеям, указывая им на обделенных. Сила в единении, иудей
обязан помочь иудею.  Но  везде,  везде  Израиль живет в  унижении.  Везде
Израиль  вынуждается  хитрить,  обманывать,  угождать,  покупать,  дарить,
давать -  чтобы чужие терпели его. Ибо везде Израиль живет на чужой земле,
и  над ним шумят чужие знамена,  и нет средь чужих прямого пути,  а кто не
гнется, тот будет сломан.
     Равви Исаак молился,  поминая общину в Су-Чжоу.  Их было немного, они
погибли в чужой распре,  между чужими знаменами,  затоптанные,  как слабый
источник под копытами взбесившегося стада...
     Исаак вез денежное письмо для су-чжоуских единоверцев:  деньги опасно
возить.  Теперь же ему не хватило бы на путь до Нанкинга. Русский выручил,
сам  предложив та-эли.  Взамен Исаак дал письмо на  кашгарскую общину,  но
русский не согласился получить заемный рост.  Он благороден -  Исаак судил
не по услуге,  так же как судил Бхарави и тибетца. Подобных Исаак встречал
в пути не однажды. Встречи с ними утоляют голод души, с такими искренность
не опасна.
     Сегодня,  чтобы укрепить себя,  Исаак мог говорить о тайне Израиля. В
книгах,  священных и для христиан, открыто сказано об избранном народе и о
Мессии. И все же это тайна.
     Молясь,  равви Исаак еще и  еще напоминал богу:  "Твой н