от  матери-княгини,   от  младшего  брата,
Ростислава, от сестер. Вверх из Переяславля, из Киева, из Чернигова письма
шли и  восемь дней,  и  девять дней.  Вниз Владимировы письма поспевали на
двое суток скорее.
     Перед  становленьем рек  гонец  привез сразу  два  письма,  от  князя
Всеволода и  князя  Святослава Черниговского,  старшего  отцовского брата.
Святослав писал племяннику,  чтоб тот готов был подать помощь Святославову
сыну,  Владимирову брату  двоюродному,  Глебу.  Глеб  Святославич сидел  в
Новгороде.  Отец велел Владимиру во всем слушать дядю Святослава, как если
бы сам он,  Всеволод,  сыну что приказал. Речь же шла о Всеславе, будто бы
полоцкий изгой собирается идти на Новгород. Пришлось Владимиру задуматься:
почему дядя  Изяслав Киевский молчит,  почему отец с  дядей Святославом не
пишут,  что  Святополк Изяславич,  посланный в  Полоцк на  место  умершего
Мстислава,  должен против Всеслава делать?  Почему ему-то,  Владимиру,  не
приказали на  помощь Глебу идти вместе со  Святополком?  Будто бы  нет  ни
Полоцка,  ни  Святополка!  Советоваться было  с  кем.  Смоленский  епископ
славился умом.  В  дружине у  Владимира кроме боярина Порея были и  другие
надежные бояре,  старые опытом.  Русские князья советовались с  дружинами.
Законом такое писано не  было,  но  обычай прочнее закона:  закон выдумать
можно,  обычай от жизни идет.  Порешив вместе с князем,  дружина охотой за
князем идет,  доброй волей брони надев. Добрая воля сильнее клятв-обещаний
и крепче крестного целования.
     Однако  ж  молодой  князь  решился  про  себя  думать:  дурак  думкой
богатеет,  умный  и  подавно.  Владимир собирал,  раскладывал,  складывал,
примерял.   Получалось  -   не   ладно   между   младшими  Ярославичами  и
Ярославичем-старшим.  Старший из рук младших принял Киев. В Киеве не любят
Изяслава,   тихо  отъезжают  к  Святославу  в  Чернигов,   к  Всеволоду  в
Переяславль.  Да и с криком бегут. Свободному человеку дорога не заказана,
иди,  куда хочешь,  живи,  где сможешь прокормиться. Да не каждому хочется
покидать насиженный уголок и  могилы отцов.  Такие смотрят на  досадившего
князя как на  помеху и  ждут не обычного веча,  где судят рядовые дела,  а
изрядного, когда Земля колыхнется.
     Вспоминалась угроза:  извергну тебя за  то,  что ты  не холоден и  не
горяч,  а только тепел. Нет у Изяслава большой вины перед Киевской землей,
чтобы,  покаявшись,  искать мира,  любви. Нет и заслуг, чтоб за него Земля
держалась. И в Ростове Великом, и среди смольян говорят про Изяслава: отец
у него князь был, а этот ни в тех и ни в сех.
     Уже крепко ковал мороз. На Днепре лед был еще ненадежен, а на Смядыни
держал лошадь.  Снегу мало,  со льда сдуло порошу, и можно было любоваться
через  лед,  через прозрачную,  как  слеза девичья,  воду  дном,  поросшим
водяными растениями. Видно все, как рукой достать. Топор уронили - вот он,
лежит,  зарывшись  железом,  приподняв топорище.  Старая  лодья,  выставив
поломанные ребра, на которых когда-то держались обводья, загрузла набухшим
долбленым днищем в мягкий ил, сразу и не поймешь, что лежит. Рыбы проходят
у тебя под ногами стайка за стайкой.  Вдруг в сторону взяли.  Им навстречу
идет  острорылый осетр по  самому дну,  как  ползет,  н  под  его  перьями
взмывают мутные облачка ила -  как пыль на земле.  Ребята долбят лунки для
подледного лова.  Но  как же быть со Всеславом,  с  Новгородом?  С  братом
Глебом Святославичем? Первое настоящее дело...
     Довольно  выдержав,  Владимир собрал  будто  невзначай старших  бояр.
Достаточно было сказано неспешных речей - только слушай. Хватает лукавства
в  писаных книгах,  не  без хитрости живые книги.  Городские бояре пустили
корни,  у них семьи,  дома,  имущество, земля, люди, они держатся места. У
бояр,  посланных с  Владимиром,  корни остались в Переяславле под надзором
друзей, под охраною князя Всеволода. Им скучно в Смоленске, переписываются
со  своими,  да что в  письмах!  Более года не видались.  Каждый по-свому,
каждый по-разному они встрепенулись.  На  Всеслава?  Пойдем!  Рассчитывали
дороги,  какую выбрать, сколько времени ехать и как. Спорили, но - важно -
без шума.  Своих немало -  пять десятков мечей.  Но  против Всеслава да  к
Новгороду,  в  места плохо знакомые?  Нужно брать с  собою не  менее сотен
полутора смольян. Проводников надежных, не хвастунов.
     По  Каспле с  Ловатью до  Новгорода свыше шести сотен верст.  Зимними
дорогами будет покороче, но нет еще зимней дороги. Ехать в санях с обозом.
Нужно сто двадцать -  сто тридцать саней, чтобы все с собой увезти и ехать
быстро,  боевых лошадей вести за  санями,  с  перепряжкой.  За  четыре дня
успеем  доехать  до  Новгорода,  когда  установится санный  путь.  А  пока
собираться и  набирать смольян.  бремя  есть;  без  пути  не  сдвинуться я
Всеславу. Но где он?


     Установился путь,  нашелся и  Всеслав.  О  движении его к Новгороду с
вожанскими полками прислали грамоты из  Холма  на  Ловати,  из  Торопца на
Торопе.  Гораздо ранее  князь Святополк Изяславич писал из  Полоцка:  есть
слух, будто бы Всеслав ходит с войском у Ильменя.
     К  Новгороду  Владимиру  с  дружиной,  со  смолянскими помощниками не
удалось поспеть.  Глеб Святославич с  новгородцами справился сам.  Об этом
узнали на  третий день после выезда из  Смоленска,  уже  миновав Холм,  от
беглецов -  не то из полка Всеслава, не то от испуганных битвой людей. А к
вечеру встретили и самого Всеслава.  Как волк охотника,  так опытный воин,
заранее подзрев новых  противников,  успел  с  дороги сойти и  стать перед
лесом, оградившись завалом из спешно срубленных елей.
     Всеслав выслал своего старшего сына,  Бориса, на дорогу к Владимиру с
наказом   остаться  заложником,   а   Владимира  Всеволодича  просить   на
переговоры.  Совсем светло, день выдался солнечный - все видели, что ни на
миг не задумался князь Владимир, выслушав Бориса Всеславича. Ясным голосом
ответил:  "Добро,  так и быть!" -  и пустился к завалу, последней крепости
изгоя Всеслава,  напрямик. Снегу в те дни еще мало нападало - на четверть.
Для саней по дорогам самая хорошая езда,  а  полем поезжай где хочешь:  не
нужно было  Владимиру пользоваться следом истомленной крестьянской лошадки
Бориса.
     Всеслав встретил Владимира пешим.  Стоял он перед завалом,  а  за ним
кто-то  безоружный.  Сам же  завал,  ощетиненный поднятыми к  небу еловыми
лапами, был будто мертв. Никого не видать. Но слышно, что тюкают топоры по
мерзлому дереву. С мягким шумом упало еще одно дерево. Укрепляются кругом,
что ли?
     - Садись,  Владимир  Всеволодич,  -  пригласил Всеслав,  и  подручный
принял коня.
     Сели на сваленную сосну,  на которую был заранее наброшен плащ,  чтоб
свежая смола не липла. Сидели.
     - Что ж молчишь-то? - спросил Всеслав.
     - Жду, - отвечал Владимир.
     - Ждешь...  - согласился Всеслав. - Из ранних ты. То для меня хорошо.
Буду я думать вслух.  Для тебя.  Нас здесь нет и шестидесяти. Лошади есть.
Все  голодные,  ослабелые.  Среди них  ратных коней будет ли  половина?  -
спросил князь Всеслав и ответил:  -  Нет! У тебя, - продолжал он, не глядя
на Владимира,  - дружинников сотни две, не считая конюхов при санях. И все
вы,  лошади и люди,  сытые, а смолянских конюхов ты тоже не зря выбирал не
силой выгонял. Так? - опять спросил Всеслав и опять сам ответил! - Так!
     - Ты можешь меня взять,  -  говорил Всеслав,  -  но я  не дамся тебе.
Кормил меня Изяслав затвором,  бог меня от затвора и смерти спас. Вторично
не  буду  его  искушать,  затворным сиденьем я  сыт.  Новгородцы с  Глебом
Святославичем меня отпустили.  Ты  меня убьешь,  но  и  твоей дружины мало
останется. Выбирай, брат-князь, ты. Я свою долю уже выбрал.
     - Ты обещался новгородцам? - спросил Владимир.
     - Обещанье под страхом отпускается,  ты же в святых книгах ученый,  -
возразил князь Всеслав и,  повернувшись всем  телом,  заглянул Владимиру в
глаза. - Но ты, я знаю, не только в одних святых книгах начитан. Слышал же
ты,  как  нормандский дюк  Гийом,  заманив Гарольда-саксонца,  вынудил его
клятву дать?  Слышал?  И  не бог между ними решил,  а Гийомова хитрость да
саксонская горячая поспешность.  На могиле Гарольда написали: "Несчастный"
- и только.  И на моей могиле если что напишут,  то те же слова. Обещанье!
Ты князь,  и,  запомни, на себе ты узнаешь цену обещаньям. Когда и как, не
знаю, но будет день - и ты мои слова вспомнишь. Скажи, долговязый книгочей
Святополк что тебе писал обо мне из моего Полоцка?
     - Оповещал:  ты ходишь под Новгородом и Новгороду грозишь,  - ответил
Владимир.
     - Когда он писал, меня еще под Новгородом не было, - заметил Всеслав.
- Но  предвидел он верно,  ибо предвидеть было легко.  Почему же он сам на
меня не пошел?  Первое,  боится он из Полоцка выйти,  страшась моих людей,
полоцких. Второе - он Изяславич, в Новгороде - Святославич. Если не знаешь
ты,  так узнай: все далее расходятся Изяслав со Святославом. Всеволод же в
середине.  Я  Святополка выгоню из Полоцка.  Кривская земля наша,  мы сами
кривичи  от  древних князей.  Кривская земля  нас  держится,  Напрасно вы,
Ярославичи,  нас  гоните.  Наше кривское дело -  стоять против Литвы.  Вы,
Ярославичи,  нас поворачиваете,  наше изгойство -  ваш грех.  Перед Землей
грех.  Так-то, князь. Теперь садись на коня, ступай к своим и нам побольше
хлеба пришли.  Ты небось хорошо запасся,  не везти же обратно. - И Всеслав
засмеялся.  -  Смолянские пироги от  века  славились мягкостью,  пряники -
сладостью!
     Встали.  Простились,  обнявшись по-княжески, для чего Всеслав, будучи
на полголовы выше Владимира,  с неподражаемой гибкостью как бы уменьшился.
И напоследок сказал:
     - Еще тебе загадка,  брат-князь.  Почему новгородцы меня могли убить,
но не убили? Ответ пришлю, сверь его со своим.


     Никто из старших бояр ничего не спросил, когда Владимир, вернувшись с
переговоров,  не мешкая,  наряжал обозные сани ехать к Всеславовой засеке.
Смолянские конюхи весело,  не запинаясь отвечали Владимиру на вопрос: "А у
тебя  в  санях что?",  помогая отбору запаса,  даримого князю-изгою с  его
неудачливой дружиной.
     Боярин Порей,  бывший при молодом князе не то дядькой,  не то главным
советником,  изготовившись к  бою,  сидел гора горой на  богатырском коне.
Первым сообразив,  что крови нынче не быть,  он, с натугой перенеся правую
ногу через переднюю луку, соскользнул наземь и чихнул по-медвежьи так, что
конь отпрянул на полную длину повода.  Видно,  сила не в  хитроумии шутки:
можно веселиться,  не  уставая,  одним и  тем  же,  когда оно приходится к
месту.  Всеизвестный Пореев чох отозвался и смехом,  и усмешкой, и быстрой
шуткой,  столь же  известной,  как  само богатырское чиханье,  и  столь же
неизносимой.
     Дружинники слезали  с  лошадей,  вынимали из  конских  зубов  железа,
отвязывали уздечки от оголовий, зацепляли длинные чумбурные ремни к задкам
саней, расседлывали и бросали седла в сани. Прежде всадника - лошадь.
     Помогая друг  другу,  стягивали доспехи,  надетые поверх  полушубков,
сменяли шлемы на шапки и влезали в овчинные шубы, чтоб мороз не пробрал на
быстрой санной езде.
     Около леса,  за Всеславовой засекой, поднялся дым один, другой. Будут
отогреваться,  будут сытые,  заночуют -  что до них! На сколько-то времени
князь Всеслав остался в  прошлом.  В настоящем же дне жил первый княжеский
приказ.  Владимиру довелось поступить в  важнейшем деле собственной волей,
без совета с дружиной, без долгих раздумий. Послушались его, будто старого
князя. А не бывало ль, что спорили и оспаривали старейших?
     Обозные,  передав Всеславу запасы еды,  догнали Владимира на ночлеге.
Из  двух десятков саней Всеслав оставил себе половину под  своих раненых и
ослабевших.  Старшой обозный передал Владимиру деньги -  плату за  сани  с
лошадьми -  и грамотку,  красиво выписанную свинцовым стилосом на бересте,
подручном  русском   пергаменте.   Поблагодарив  молодого  Всеволодича  за
разумность -  не  за  доброту,  не за щедрость,  заметил себе Владимир,  -
Всеслав давал ответ на свою загадку:
     "Новгородская земля меня отпустила живым,  ибо не пришло время, чтобы
наши люди князей убивали.  Придет и такое время,  будут убивать,  но нас с
тобой тогда здесь давно уж не будет.  Тебя ждет долгая жизнь,  брат-князь.
Как меня.  Молись,  чтоб тебе не довелось жить,  как мне. Знать, что нужно
делать. Знать, как делать. Но не владеть силой для должного. И вместо силы
прибегать к  насилию.  И  сотворить из желанного едва ли десятую долю.  Но
делится ли желанное на доли?.."


     В  избяном тепле,  на соломе,  устланной полушубками и шубами,  лежат
дружинники,  лежит  Владимир.  В  красном  углу  перед  иконой  богоматери
богатого  яркостью  киевского письма  предстоит крохотное копьецо  огонька
неугасимой лампады.  Богоматерь любима на  Руси,  киевские,  черниговские,
новгородские живописцы более  всего  заказов  получают  на  лик  матери  с
младенцем.
     Спать бы пора... Отзвуки дня ходят в людских душах, просятся в слово,
и тихая речь течет перекличкой:
     - Тука за плечо дергал князя Изяслава. Все твердил - послать в затвор
да прикончить Всеслава.
     - Смяли нас половцы на Альте. Изяслав не знал, что и делать.
     - Потерялся он, и Земля ушла от него.
     - Тука - воин знаменитый, а человек он злой.
     - Кровь нерусская. Чудин, его брат, ничуть не добрее.
     - Однако ж они оба верные люди, слову не изменят.
     - На злое они умеют толкать. Не умеют иначе.
     Владимиру вспоминается написанное рукой Всеслава.  Сила. Насилие. Что
это,  как различить,  кто укажет предел силы, границы дозволенного? Святое
писание отвечает.  Христос приказал Петру  вложить меч  в  ножны,  Христос
побоями выгнал торговцев из храма. Бог с тобой говорит через совесть. Твой
выбор свободен.
     Перекличка не гаснет:
     - Всеслав нынче не захотел волком бежать, а мог ведь.
     - Мог-то мог...  Однако ж такой князь своих не покинет.  За ним можно
стоять.
     - Он сам дался,  когда его Ярославичи схватили. Дружину собой выручил
и Землю свою спас от разоренья.
     Поляна широкая,  из-под снега торчат былья -  была летом живая трава,
ныне мертвая стала, отжив до морозов и полностью совершив назначение жизни
- семя дать,  чтоб род,  сохранившись, встал новой весной, ярким цветом не
уступая умершим.  Но  старшие нового племени былью  стали,  быльем поросли
отцовские курганы. Живые Владимир со Всеславом сидят на дереве, срубленном
во время зимнего сна,  -  умерло дерево,  не проснувшись.  В полуверсте на
дороге,  пробитой через  поляну,  изготовившись к  бою,  ждали Владимировы
дружинники,  о  чем  решат молодой Всеволодов сын  с  изгоем Всеславом.  И
Владимиру  кажется  чудным,  как  же  это  он  поехал  на  переговоры,  не
посовещавшись со  старшей дружиной,  как  это  бояре  его  отпустили...  И
понимает,  и боится понять, какое же страшное дело готовилось, если двести
дружинников спрятались за  спину  молодого княжого сына.  Среди  них  были
матерые бояре старшей дружины,  крикуны, спорщики, свои и смольяне. А он и
не думал. Кто же решал - совесть?.. На долгую жизнь, пишет Всеслав.
     Прислушивается вновь. Слышит:
     - Он родителей улестил. Она его не хотела.
     - Помню, помню ее, красавица писаная, что цветок.
     Как же они перешли со Всеслава на чью-то жизнь, совсем на иное?
     - Он  уверялся,  что силой сумеет ее  примучить к  себе.  От  времени
слюбится, дескать.
     - Видал я их,  сколько-то лет минуло.  Она отцвела раньше срока.  Он,
видится, тоже своего не нашел.
     - Через силу идти - какая любовь...
     Так вот что, вот каким мостиком перешли ночные беседчики с княжих дел
на любовь меж мужчиной и женщиной!  Сила. Насилие. Веки сами сближают межи
ресниц,  отходит в бесконечное удаление лампадный светик. Перед внутренним
зрением сон показал чье-то лицо и  тут же пустился обманывать,  подставляя
другое,  третье, четвертое, и не давал узнать ни одного. А из того далека,
куда уходил огонечек, допевали отходную насилию:
     - И дети не жили у них, а кои выжили - скучные, слабые...
     - И хозяйство упало совсем...
     - У людей урожай, у него прусик съел и солому...
     - Рядом дождь бог пошлет, его поле град побил...
     - И холопы у него бегут...
     - А кто остался, вместо работы ворует...


     Перекатилось Солнце на  лето,  а  Зима  пошла  на  морозы,  пользуясь
времечком,  когда дни прибавляются не более чем на воробьиный шаг. Шаг! Не
скачок - воробей прыгает борзо.
     Изгой  Всеслав барсом  прыгнул к  Полоцку,  так  широко прыгнул,  что
Святополк Изяславич без боя вышел из кривского стольного города и  бежал в
Туров.  Туровское княжество, как и Владимиро-Волынское, держал Святополков
брат Ярополк.  В  поспешном отъезде Святополк успел захватить не одни свои
любимые книги,  но  и  часть Всеславовых,  который тоже  слыл книголюбцем.
Князь Всеслав говорил:  "До лучших моих книг Святополк не добрался", зная,
что такое больнее сердцу книжника, чем потеря города.
     Туров был поставлен на берегу Припяти при древнейших князьях, в месте
низком, подверженном весенним затоплениям. Первоселам пришлось делать валы
и  для защиты,  и  от наводнений и  поднимать жилое место насыпной землей.
Город был дорог своею дорогой -  рекой Припятью,  по которой вниз идти - в
Днепр,  а вверх -  во все волынские города,  на Буг-реку,  к полякам. Сеют
рожь,  гречу, овес, не зная неурожаев - воды хватает, зато полей нет, есть
польца меж болот, называемые здесь островами. С острова на остров устроены
переходы из бревен - леса хватает на все и про все. Молотят на островах же
и  зерно вывозят зимой по  льду,  ибо  летних дорог для  телег или лошадей
здесь совсем нет. Зато и чужому сюда пройти трудно.
     Получив от отца Изяслава подмогу людьми,  Святополк решил вернуться в
Полоцк. Пришлось спешить, упреждая конец зимы: с первым оседаньем снегов в
марте дорога на  Полоцк через Голотическ на  реке  Вабиче,  удобная зимой,
станет непроходимой,  как и вся земля до Припяти.  Святополк ко дню выхода
расхворался,   и  дружины  повел  Ярополк  Изяславич,   второй  сын  после
Святополка.


     Под  Голотическом Всеслав  остановил  Ярополка.  Дружины  схватились,
увязая в глубоком снегу. С обеих сторон пало десятка два воинов, и Всеслав
показал хребет  Ярополку,  бежав  со  всеми  своими и  с  обозом,  оставив
победителям около  сотни саней,  груженных малоценным припасом...  Лошадей
беглецы успели выпрячь.
     Тут же пала оттепель, и дружина сказала Ярополку:
     - Ты,  князь,  сам пропадешь и нас всех потопишь в разливах на потеху
Всеславу. Пойдем домой.
     И ушли, и благо сделали себе и другим, так как весна пала ранняя.
     Князь Всеслав потешался:
     - На деревья надо глядеть! Как синички запрыгают парами, так и кончай
воевать на нашей земле.  Встал Ярополк на поле,  поле за собой оставил.  И
знамя расправил. И домой пошел несолоно хлебавши.
     Ярополк успел вернуться в  Туров,  не пропав в злобных зажорах -  так
называют  снега,   напоенные  талой  водой.   В  этих  словах  не  простое
красноречие.  Неосторожные тонули.  Погибали и более осторожные от голода,
холода, мокрети, отрезанные на гривке - островке без пищи. Не имея из чего
костер сложить,  чем укрыться,  как высушиться,  они коченели заживо,  как
трупы.  Что ж тут особенного!  У каждой земли свой нрав, и перечить ему не
подобает.
     Неумелому сухой  жаркий песок  такая  же  смерть,  как  ледяной холод
мартовских разливов на Припяти. Не спросяся броду, не суйся в воду.


     Летом в  подгородном селе  Берестове,  близ Киева,  на  княжом дворе.
Домовые клети грубо срублены из  дубовых кряжей:  углы не опилены,  отрубы
неровные,  один дальше торчит,  другого едва хватило зарубить лапу. Бревна
ошкурены,  но  стругом не выправлены,  торчат наплывы,  суки сбиты,  но не
зачищены.  Крыши все разные,  есть круглые, острые, н