берегу он вспомнил,  чего испугался конь.  Это
было лошадиное брюхо, над которым торчала нога в сапоге. В таком же, какие
носил сам Хилла. И спасшийся вознес бессловную благодарность Хавру: другой
погиб в проклятой реке, не Хилла!
     Почтительно  сидя  на  корточках  перед  ханом  Суникой-Ермиа,  Хилла
рассказал короткую, как смерть, историю гибели хана Эгана-Саола и тех, кто
был с ним.
     Бесстрастно,  не  моргая,  хан  Суника-Ермиа  смотрел на  желтое лицо
Хиллы,  на  редкую бороду,  которая росла только по  челюсти.  Узкие глаза
дурного вестника прятались в веках-щелках и казались закрытыми.  Рот,  как
прорубленный,  был заботливо сморщен,  и  губы едва шевелились.  "Жадный к
добыче,   скупой  в  бою",  -  невольно  определил  Суника-Ермиа  характер
ничтожного человека.  С  его  висков  не  падали  нарочно спущенные прядки
волос. Родович Эгана-Саола был поклонником Хавра, язычником.
     Ощущение неудачи тревожно проснулось в душе Суники-Ермиа. Он полагал,
что славяне нападут на обоих его друзей.  Он сам нарочно остался сзади. Он
выжидал,  когда  схватки  со  славянами,  истощив,  ослабив  друзей-ханов,
сделают  его  самого  первым.  Суника-Ермиа  вступит  в  славянскую  землю
сильнейшим,  и он, а не Шамоэл-Зарол, не Эган-Саол, получит настоящую цену
победы.  Сегодня днем загорелась степь. Теперь пришла весть об истреблении
воинов Эгана-Саола...
     Хан  не  слушал  Хиллу,  который  вразброд доставал из  своей  памяти
подробности поражения,  запинаясь, как сытая курица, лениво клюющая зерно,
рассыпанное небрежной рукой.
     Все  легли...  Все?  Он  лжет,  трус.  Он  бежал  от  первого  взмаха
славянской сабли. Нет, не лжет...
     Хан  вспомнил своего  отца.  В  конце  жизни  отца  проповедники Яхве
принесли Закон с берегов Серединного моря.  Хакан принял Закон,  его воле,
его  примеру последовали лучшие люди.  На  их  тела  и  на  тела их  детей
проповедники Закона наложили знак союза.  Низкие люди, как этот ничтожный,
продолжали держаться старого Хавра.  Учителя Закона  советовали хакану  не
спешить,  они хитроумно нашли сходство между Яхве и  Хавром.  Пусть истину
знают  высшие,   простым  довольно  ее   отражения.   Старый  отец  Суники
предсказывал бедствия хазарам.  Они раздвоились.  Отныне у  знатных другой
Закон,  другой  обычай,  чем  у  простых.  В  разделении  заложена  гибель
народа...
     В   шатре   хана   горел   седмисвечник*,    заправленный   подземным
маслом-нафтой,  которое доставали у персов.  Огни колебались, искажая лицо
Хиллы.  Яхве жесток,  мстителен, он тысячами тысяч уничтожал своих врагов.
Враги Яхве -  все,  кто не  принял его Закона,  кто не  носит на теле знак
союза.  Темные  хазары -  тоже  враги  Яхве.  Хан  сделал движение,  будто
отмахиваясь от мухи. Согнувшись, Хилла попятился к выходу. Суника-Ермиа не
успел додумать свою думу, в седмисвечнике не успели нагореть фитили, как в
шатер  проникли другие  вестники другой  гибели:  меч  Яхве  рукой  славян
поразил также и хана Шамоэла-Зарола.
     _______________
          * С е д м и с в е ч н и к - светильник с семью рожками.


     Ночью  хазарские  рога   разбудили  всех  слободских,   кроме  Крука,
мертвецом спавшего на воеводской постели.  Славяне зовут в рога иначе, чем
хазары. И все же ухо чувствовало, что только к общему сбору может созывать
чередование протяжных и  коротких вскриков.  И шум был у брода,  и громкие
голоса. Почему не рождаются воины с глазами совы!
     При утреннем свете Щерб увидел то же,  что видел вчера. На расстоянии
выстрела были разложены длинные лестницы,  шесты,  бревна,  канаты. Там же
стояли  подобия  длинных  корыт,  сплетенные  из  ветвей,  высотой  больше
человеческого роста.  Накрывшись таким  корытом,  сразу  человек  двадцать
могут вплотную подойти к  тыну,  не  боясь стрел и  камней.  Кучами лежали
щиты,  которыми могли  защищаться три  и  четыре бойца.  На  месте была  и
решетчатая башня из бревен на тележных колесах.  С  нее,  если подкатить к
слободе,  хазары  смогут  бить  стрелами.  Щерб  похвалился перед  Круком,
обещаясь отбить натиск. Слободу ждала скорая гибель.
     Все  заготовленное для  слома слободы было на  месте.  Но  ни  одного
хазарина не оставалось на лесном берегу Роси.


     Хазарин не умеет рубить топором,  как россич, не может вытесать паз и
врезать лапу так плотно,  чтобы одна тесина держалась в другой, как сук на
породившем его  стволе.  Хазарский осадный припас  был  связан сыромятными
ремнями,  и на берегу тухло разило сыромятиной.  Казалось,  что и от самих
хазар тянет терпко-кислая вонь.
     От  дедов не  было слыхано,  чтобы россичи мирно говорили со степными
людьми. Утром, когда росское войско вышло к слободе, из хазарского стана к
Роси поехали конные,  небольшим числом,  без доспехов,  без шлемов. На том
берегу хазары стали звать на  переговоры.  Один из них,  дойдя до середины
брода, кричал по-росски:
     - Мир! Мир!
     Не наблюдая враждебных действий со стороны россичей,  несколько хазар
вслед за первыми перешли Рось.
     На заготовленных хазарами щитах уселись степняки и  россичи.  Хазарин
заговорил:
     - Мой хан, славный, могущественный, по имени от предков Суника, Ермиа
по закону Яхве,  хочет уйти с  миром обратно в  степи.  -  При этих словах
встал пожилой хазарин,  одетый в длинный кафтан блестящей ткани,  расшитый
золотыми нитками.  Он кивнул головой в черной шапочке, торжественно поднял
руку к небу и приложил ладонь к сердцу.
     Толмач сказал:
     - Хан поклялся именем Яхве в истине слов и в чистоте намерений.
     Сев  на  плоский мешок,  принесенный для него одного,  хан,  глядя на
Всеслава,  в котором сумел угадать равного себе,  произнес несколько слов.
Толмач тянулся ухом к хану и покрякивал: "Э! Э! Э!"
     - Хан говорит,  у  него нет зла на  вас.  Он  вам дурного не  сделал.
Другие ханы вошли в ваш лес и там погибли.  Он,  Суника-Ермиа, ныне уходит
от вас с миром, - перевел толмач.
     - А это он к чему совершал?  - спросил Всеслав, указывая на лестницы,
на щиты.
     - Хан изменил намерения, - вывернулся толмач.
     - Лжешь! - крикнул Щерб.
     - Пес ты, - сказал Крук, - псица ты, не в обиду псу. С твоим ханом!
     - Спроси твоего хана Сунику,  -  приказал Всеслав толмачу, - своей ли
волей он на нас напал?  Нам ведомо: ромеи засылали к хазарам послов. Мы же
с ромеями торгуем от века и с ними мир не нарушили.
     - Справедливый и благородный хан говорит,  - ответил толмач, - хазары
общаются со многими людьми, общаются и с ромеями. Хан говорит: теряет лицо
тот, кто разглашает слово, доверенное ему.
     - Вот оно,  -  вслух подумал князь-старшина Чамота.  Он,  израненный,
сидел рядом с калекой Горбым,  который вместо слов зловеще загудел тетивой
своего страшного лука.
     Всеслав встретился глазами с  холодным и  бесстрашным,  как  у  орла,
взглядом хана и поднял руку. Все ждали в молчании.
     Малх  боялся  упустить  слово,   звук.   Неужели  он   один  понимает
совершающееся? В глубине скифской пустыни происходит необычайное. Что знал
мир  о  славянах!   Говорили,  что  они  живут  в  бедных  хижинах,  редко
разбросанных в  дикой земле.  Что нет у них власти,  что они из дикости не
верят  даже  в  Судьбу  и  поклоняются рекам,  деревьям.  Воистину  места,
обозначая которые на  картах,  ученые  писали  "варвары",  полны  чудес  и
великих сил.
     Ромей чувствовал,  что  хазарский хан  отдался на  милость росских из
высоких побуждений.  На  неведомом МИРУ рубеже безвестной реки не найдется
третейского судьи.  Степной  вождь  рисковал собой,  чтобы  спасти  своих,
пришел, веря в силу слова, к врагам, не требуя заложников и обещаний.
     Толмач опять убеждал:
     - Хан  говорит:  судьба людей в  руках бога.  Без  воли бога ничто не
совершается.  Мои братья погибли волей бога.  Не  искушай его,  славянский
хан,  удовлетворись своей удачей.  Ты хочешь еще сражаться? Судьба воинов,
судьба сражений решается богом. Если мы падем, и ты потеряешь своих. Я дам
тебе  выкуп.  Когда  мы  приходим  из  степи  в  границы  империи  ромеев,
полководцы базилевса дают нам выкуп,  и  мы уходим с  миром.  Сегодня и ты
можешь поступить с нами,  как мы с ромеями. В этом нет бесчестья, в этом -
слава.
     "Да,  - думал Малх, - империя прикормила варваров и приучает одних за
другими ходить к себе за золотом".
     Всеслав отвечал:
     - В  твоих словах нет  правды.  Воля людей совершает дела.  Наш Перун
помогает нам,  когда мы сами себе помогаем.  Не волей твоего бога, а нашей
волей перебиты твои братья.  Вы напали на нас, вы разрушали наши грады, вы
сожгли образы наших богов.  Мы продаем ромеям хлеб,  меха.  Мы не продадим
никому нашу кровь и наших богов.  Ромеи поступают бесчестно.  Уходи! Может
быть,  я  позволю одному из  всех  вас  вернуться домой.  Чтобы он  сказал
другим:  "Не ходите на Рось,  на Роси живет хазарская смерть". Теперь иди,
хан, я не дам тебе мира.
     Малх  не  отрывался  от  лица  хана.  Толмач  переводил слова  князя.
Кустистые брови,  брошенные, как крылья, на широком лбу хана, не дрогнули.
Чуть  косые глаза в  мелких морщинках смотрели спокойно и  казались серыми
камнями.  Точеными,  как у статуи,  руками хан провел по щекам,  по острой
бороде, поднял глаза к небу, произнес:
     - Яхве,  о  Яхве!  -  и  что-то  сказал  толмачу  быстрым решительным
голосом.
     Толмач торжественно перевел:
     - Хан говорит: "Бог битв изменчив". Хан говорит: "Сегодня ты победил,
другой победит завтра".  Хан  говорит:  "Все  люди  смертны,  один  удел у
победителя  и  у  побежденного -  смерть".  Смерть  идет  рядом  с  тобой,
славянский хан.  Увы тебе! Ты играешь с Судьбой. Она отвернется от тебя, и
люди оставят тебя. Так Суника-Ермиа говорит тебе: пока воля бога дает тебе
дыхание, живи!
     Хазары поднялись,  пошли к  броду.  На  плетеном щите остался красный
мешок,   набитый   пухом,   на   котором  сидел   хан.   Степняки  уходили
медленно-медленно,  будто  желая  дать  славянам  время,  пока  еще  можно
перерешить,  передумать.  Хан  махнул рукой,  и  хазары послушно опередили
своего повелителя.  Он,  как сильнейший на поле битвы, отступал последним.
Никто не  оборачивался.  Казалось,  что  эти незащищенные взглядом спины и
затылки ждут удара. Может быть, им будет легче, когда удар наконец упадет.
     На  броде  мелкая вода  струилась между  камнями,  гладко обточенными
мягкой силой реки.  Хан  все больше отставал,  прямой,  гордый.  Остальные
хазары были уже на степном берегу, когда хан ступил в воду.
     Кто-то из россичей подумал вслух:
     - Однако ведь не обещались же, что более к нам не придут...


     Смутно и  неясно в уме Всеслава,  не изощренного в применении Власти,
зарождались особенные мысли. Нужна слава. Сила славы не выше ли силы меча?
За  славой идут.  Наследием славы живут.  Имеющий лишь  тень славы живет в
этой тени как сильный.
     Всеслав хотел решать один.  У  него не было утешенья,  которое давало
спокойствие хану Сунике.  Над князем россичей не  стояла Судьба,  заслоняя
извечным  предначертаньем  ответственность  перед  своей  совестью,  перед
людьми.  До сих пор Всеслав совершал задуманное сам. Не гордость - совесть
не позволяла ему переложить бремя на плечи других.
     Всеславу казалось,  что  много  времени прошло с  того,  в  сущности,
недальнего дня,  когда  он  послал Ратибора за  ложной вестью о  нашествии
степняков.  Воевода забыл свои сомненья.  Да, с той вестью, с выдумкой, он
хотел требовать от  соседей помощи.  Он  знал -  они откажут.  Он  задумал
напасть сначала на  каничей,  потом на  илвичей.  Он  мог  бы  смирить их,
набрать в  слободу сотни новых воинов...  Совершилось во сто крат большее,
чем задуманное.  Всеслав не знал тогда, какую силу составляют его россичи.
Уже  избиты две тысячи хазар.  Добыча,  взятая на  телах,  и  степные кони
несказанно обогащают росское племя.
     Хазары предложили выкуп.  Они отдали бы все.  Можно оставить по коню,
по  одному луку на  троих,  по  ножу на  двоих,  чтобы им только добраться
домой.
     Всеславу решать.  Разве он щадил себя?  Ныне его,  воеводу, сами люди
князем зовут.  Нет  россича,  равного ему с  оружием.  Кто лучше его знает
править боем,  знает,  что и  как совершать?  Он  по праву князь россичей.
Умирая,  Всеслав Старый нарек его  своим преемником не  по  любви,  не  по
родству, но заботясь о защите земли.
     Княжить-править  -   не  хитростью  властвовать,   не  уговорами,  не
разделеньем людей, не подкупом, не насильем.
     Княжить -  жить труднее,  чем живется другим.  Княжить - не о себе, о
других думать.
     Оттолкнул Всеслав  тени  отца,  жены,  просивших его  поберечь  кровь
россичей. Нет. Не будет мира хазарам! Слава нужна россичам, слава!
     Медленнее,  чем пешеход,  хазарский обоз тянулся по степной дороге на
юг.
     Легкий пепел,  истолченный копытами и колесами, поднялся серой тучей.
Сам цвет неба изменился.  В  скрипучем скрежете громадных колес неумолчная
жалоба. Твердое дерево втулок и осей кричало, прося пить.
     Росское войско висело над  хазарами.  Пеших больше не  было,  Всеслав
посадил всех на коня.  Россичи опережали хазар.  Князь опасался, чтобы они
не попробовали вырваться, бросив обоз.
     Сладкий ручей печально рассекал степную гарь.  Сухая пора убивала его
струи,  местами ток  воды  прерывался совсем.  Пользуясь медленностью хода
хазар,  россичи успели отравить скудный водоем конским навозом.  В  первый
день хазары ночевали в степи без воды,  без травы для лошадей.  Второй раз
хазары ночевали у Сладкого ручья, обманувшись в надежде найти воду.
     Вспоминая мужество благородного хана Суники, Всеслав понял, что он не
бросит обоз с усталыми,  ранеными,  слабыми,  с женщинами. На третий день,
дав хазарам сняться с привала, князь вывел им навстречу все войско. Теперь
Всеслав видел,  что  есть  еще  сила у  хазар.  Быстро выровнялись телеги,
образуя вал,  непроходимый для  конных.  В  порядке вышла на  горелое поле
хазарская  конница.  Степняки  не  решились  ударить  первыми,  и  Всеслав
понимал,  что Суника боится засад и хитростей. Всеслав медлил, томя хазар.
Так стояли долго, солнце ушло за полдень.
     Потеряв  много  времени,  хазары  решились двинуться дальше.  Всеслав
отходил, наблюдая, как степняки изменили строй телег.
     До  сих пор они шли тремя нитками,  теперь -  уступами,  чтобы быстро
оградиться от  внезапного нападения с  ходу.  Добрые воины хазары,  добрый
воевода хан Суника-Ермиа, воевода двухименный.
     Десятки сотен  запасных коней -  сила  степняков -  сейчас обременяли
хазар.  Но хазарину легче расстаться с  женой,  чем с  конем.  Перемолотый
пепел степного пожарища закрывал хазар густым пологом.  Когда ветер сносил
пыль  в  сторону,   появлялись  ряды  конницы,   которая  казалась  совсем
истощенной,  и телеги, подобные серым осенним холмам. И опять вилась пыль,
опять все исчезало.  Порой хазары,  точно заблудившись,  останавливались и
выжидали,  когда  сделается виднее.  Они  боялись  потерять путь,  боялись
внезапного нападения, боялись ловушки. День стал ночью.
     И  россичи глотали пыль,  и  россичи шли  днем во  мраке.  Зато ночью
находили в оврагах знакомые ручьи и озера, а коням хватало лесной травы.
     Обезумев  от  жажды,  собаки  бежали  из  хазарского стана.  Зачастую
вырывались и лошади.
     Малх,  сердечно  привязавшись  к  Ратибору,  рассказывал  молчаливому
товарищу о  Крассе,  полководце римлян.  То  было не так давно,  двадцать,
может быть,  и  тридцать поколений тому назад.  На  западе римляне владели
всеми землями и всеми водами до Мирового океана, который не имеет конца. А
на  востоке римляне граничили с  мидами -  ныне  там  персы.  Красс  повел
легионы на  мидов.  Он шел пустыней,  его окружила конница мидов.  Римляне
были пеши. Несколько дней миды били римлян стрелами. У римлян были хорошие
шлемы,  длинные щиты,  поножи.  Стрелы  редко  убивали их,  но  вскоре  не
оставалось почти ни одного,  кто не был бы ранен в руки,  в ноги.  Легионы
сделались  слабее  больных  детей.   Миды  перебили  всех  и  долго  потом
похвалялись головой Красса.
     Ратибор не отвечал,  и Малх замолкал неловко, стесненно, как человек,
неумно болтающий там, где пристойно только молчание.
     На  четвертый день  хазары дотянулись до  развалин жилищ  длиннопалых
людей, где на исходе весны ночевал Ратибор, слушая, как в степи див кликал
перед бедою.
     Огонь  случайно пощадил городище.  Всю  ночь  слышался визг  лошадей,
дравшихся  из-за  скудной  пищи.  Под  утро  много  сотен  хазарских коней
вырвались из лагеря. Степняки не пытались гнаться за беглыми.
     Когда обоз медленно двинулся,  Всеслав послал в  дело лучших стрелков
на лучших конях. Степняки попробовали отогнать славян. Хазарские стрелы не
доставали слобожан,  достав -  не били.  Их лошади,  обеспамятев от жажды,
обезумев от  завяленного мяса,  которым их кормили вместо травы,  неслись,
как в лихорадке,  и вдруг останавливались, не слушая плети. Опорожнив свой
колчан,  россич отъезжал за новым. Небо дождило стрелами, стрел не жалели,
берегли себя.  Когда оседала пыль,  замечали,  что на пути хазарских телег
оставались тела людей и лошадей,  лошадей и людей.  Как холмики у сурчиных
нор,  они обозначали скорбный путь степняков.  Вот один,  другой, и два, и
пять сразу - частые, как кочки на моховом болоте.
     Взмахи  крыльев хищных птиц,  падавших на  добычу,  поднимали облачка
пепла.
     В  тот день изнемогшие хазары не  дотянули до вечерней зари.  Кое-как
телеги составили круг.
     Россичи  приблизились,  высматривали,  щедро  тратили стрелы.  Ночью,
оцепив стан,  они ловили тех,  кто пытался в  одиночку добраться до лесов,
сочных, богатых водой.
     Утром от хазар бежали новые табуны лошадей. В этот день тележный стан
оставался в  неподвижности.  Приблизившись к нему,  россичи встретились со
степняками. Шагом шла хазарская конница - полумертвые люди на обессилевших
лошадях.
     Можно  было  набрать хазар  для  весеннего торга с  ромеями.  Претила
мысль:  а  не  даровал ли ты жизнь,  не кормишь ли того,  кто открыл ножом
горло твоей матери,  сыну,  отцу? Пусть и не самого убийцу, а его брата ты
будешь кормить,  его друга,  его соплеменника,  который пришел издалека по
ничейной земле с мыслью погубить славянина, которого и имени-то он никогда
не слыхал...
     Князь Всеслав не искал хана Сунику, чтобы потешиться праздным словом.
Хан сгинул безыменно, ушел в землю голый средь других голых тел, зарытых в
глубоких  могилах,  чтобы  зверь,  раскопав,  не  выпустил  к  свету  луны
мстительные души хазар.
     Свое обещание Всеслав выполнил с лихвой. Двум хазаринкам, может быть,
из числа жен успокоенного железом хана,  оставили жизнь.  Дали им лошадей,
оружие,  дали съестной припас,  проводили до  свежей травы и  отпустили на
волю хазарской судьбы.


        7

     Поют  колеса  хазарских телег.  Раскачиваясь,  запинаясь в  рытвинах,
кренясь,  подобно челнам на Днепре в свежий ветер,  движутся к Роси крытые
возы,  каждый  ростом в  избу.  Плохо  слушаются лошади чужого голоса,  не
понимают чужих слов.
     Трудись,  князь, трудись, воин! Смерть идет рядом с вами. Она - общий
удел. Души убитых мятутся над землей, как стаи вспугнутых птиц, как стада,
брошенные пастухами. Удел воина. Трудись же, спеши совершать свое дело.
     Мерзка уху  надоевшая жалоба колес.  Гарь  тяготит сердце,  томителен
запах тления.  А  погани сколько!  От  самой Припяти до Теплого моря среди
чернокрылых прошел слух о пышном столе.  Ворон-крук, серая ворона, сорока,
коршун - все здесь. Они ненасытны, как непогребенные души.
     Россичи шли  облавой,  теснили на  свою сторону,  к  Роси,  хазарских
коней,  собирали оружие,  одежду.  Птицы указывали.  Погляди только,  куда
летят,  где садятся. Засеялась степная дорога. Весной на удобренной пеплом
земле поднимутся травы сильнее,  чем были. И случайный охотник наступит на