анного ими центуриона.
     В  другой когорте патрикию пришлось осматривать сапоги и  убедиться в
негодности кожи.
     Полководец   обещал,   обещал...   Легионеры   кричали,   проклинали,
требовали, торговались.
     Тихой  и  теплой ночью  начальник и  солдаты спали под  звездой.  Сон
стариков легок.  Проверяя караулы перед  рассветом,  Кирилл убедился,  что
многие спали на посту. И не только опираясь на копья, что было старой, как
война, уловкой солдата, но и лежа.
     На  угрозы  штрафом  солдаты отвечали с  ворчливым хвастовством:  они
живьем съедят варваров.
     Первые  сто  шестьдесят стадий от  Юстинианополя на  запад  имперская
дорога была проложена левым берегом Гебра.
     Дневной привал  второго дня  похода пришелся у  моста  через  Гебр  -
дорога переходила на  правый берег реки.  Здесь речная долина,  упираясь в
лесистые стены гор, своей шириной не превышала пятидесяти стадий.
     Перед мостом стоял,  слегка покосившись,  массивный столб. Фракийская
земля  настойчиво засасывала тяжелый камень.  Но  еще  различались римские
цифры,  высеченные два с  половиной столетия назад,  в правление базилевса
Константина: МСССССХХХIV.
     Тысяча пятьсот тридцать четыре стадии от византийского Милия, который
стоит на площади Августеи перед зданием сената.
     Дорожная  застава,  устроенная  в  виде  предмостного укрепления,  со
стенами и с двумя башнями,  соединенными аркой,  перекинутой через дорогу,
была  пуста.  Селение в  двадцать или  двадцать пять домов,  расположенное
недалеко от моста, тоже было брошено.
     Центурион, обязанный проверять всех, кто пользуется дорогой, отошел в
Юстинианополь  при   первом   известии  о   варварах.   Жители  убежали  в
Юстинианополь или спрятались, где смогли и сумели.
     Солдаты увлеклись поисками спрятанного имущества в домах,  во дворах,
в погребах.  Когда буксины призвали к продолжению похода, многие легионеры
опоздали встать в  ряды.  Бежать в  латах  доступно лишь  опытному атлету.
Отставшие  присоединились к  обозу,  устраивались на  телегах.  Начальники
закрыли глаза. Легионы шли шумно, весело.
     Война есть солдатское счастье.


     На расстоянии полуперехода латной пехоты к западу от моста через Гебр
и  к  югу  от  имперской дороги долина реки была всгорблена невысокой,  но
крутой горкой, одетой серыми грабами.
     С дороги горка эта не была очень заметна.  По сравнению с вздыбленным
сзади  Родопским хребтом,  который  наваливался дикими  кручами и  казался
совсем близким,  возвышение терялось для глаз.  Его давила гора, известная
под названием Козьей.
     Зато с  вершинки внучки Родопов как на ладони были и долина Гебра,  и
вся дорога,  и мост с малой крепостцой. В широком ущелье бежала маленькая,
но буйно-пенистая речушка. Здесь росское войско нашло себе удобное укрытие
и от солнца, и от глаз ромеев.
     Далеко перед собой походный князь Ратибор выпустил разъезды. Всадники
парами крались по опушкам,  прячась в тени,  зоркие - свои, ненаемные. Еще
до  перехода легионами моста  росские подвижные заставы обнаружили сначала
ромейские дозоры,  опередившие легионы на версту, заметили и легионы. Сами
же остались невидимы.
     Привал на вторую ночь, заранее намеченный Кириллом на карте, пришелся
верстах в четырех к северо-востоку от грабовой горки.
     Пусто  было  перед  ромеями.  Конница  Владана  в  своем  движении  к
Филиппополю  и   россичи,   направляясь  на   восток,   опустили   завесу,
непроницаемую даже для имперских лазутчиков-соглядатаев.
     Двадцативерстный переход в  летнюю жару нелегок для панцирной пехоты.
Устало и  без особого порядка манипулы разбирались на ночлег,  а Ратибор и
росские сотники считали легионеров с  такой же точностью,  с  какой Рикила
считал их самих на дунайской переправе.
     Пехота старого Рима не ложилась спать, пока не бывал отрыт ров кругом
лагеря,  пока земляная насыпь не ершилась рогатками из острых кольев, пока
лагерь-крепость  не  закрывался тремя  воротами.  Потом,  привыкнув играть
императорами,   солдатская  вольница  освободила  себя  от   тяжело-нудной
каждодневной  работы.   Хотя  отощавшие  духом  юстиниановские  легионы  и
отучились   распоряжаться  престолом   империи,   но   завоеванное   ранее
сохранилось,  и  в  походах солдат можно было заставить окопаться лишь при
очевидной опасности.
     Подходил обоз на  быках,  манипулы разбирали припасы.  Потянули дымки
из-под котлов.  Солнце клонилось к  Родопам.  Медленно,  медленно поползли
маленькие отряды - ночной караул, остановками обозначая границу лагеря.
     В  тихом  воздухе лагерный дым  не  покидал место стоянки.  Скоро дым
вместе с  ночным туманом от  Гебра  утопит ромеев в  бледном озере покоя и
сна.
     Походный князь Ратибор,  и  старый Крук,  покинувший для нападения на
империю и князь-старшинство в бывшем роду изменника Плавика,  и все другие
старшие,  на  ком лежал ответ перед Росью за целость войска,  не с  легким
сердцем переступили имперскую границу.  У себя россичи успели отдохнуть от
каждолетнего страха  перед  Степью.  Ромейская империя по-прежнему мнилась
каменной громадой,  в  которой на  золоте и  сам  в  золоте сидел базилевс
Теплых морей, охраняемый непобедимым войском-легионом.
     Десять лет князь Всеслав размышлял о  походе на  империю,  десять лет
засылались лазутчики к  уголичам,  к  тиверцам и  возвращались к  князю  с
невесомой добычей рассказов о ромеях.
     Хорошо в  бою  старому,  опытному всаднику,  когда  под  ним  молодая
лошадь.  Он и удержит ее пыл,  и направит по своей воле. Ратибор вел сотни
молодых россичей,  полных силы,  задора,  удали. Победа под Новеюстинианой
убедила войско в превосходстве над ромеями.  Тут-то и нужно крепче взять в
руки поводья.
     С  осторожностью,  в  которой жил  страх  перед неизвестным,  Ратибор
вступил в  битву с легионом Геракледа.  Он зорко следил за ромеями,  когда
они шли к смертной для них поляне.
     Мощно они шли. В твердых доспехах, в твердом строю. Храбро стояли под
стрелами.  Храбро хотели напасть,  верен был их порыв.  И  вдруг они сразу
сломались,  как гнилой сук.  И своих потом предали. Правду говорил Малх: у
ромея  сердце  подточено,  как  червивое яблоко.  Империя -  золотой плод,
твердый только снаружи.
     Шесть  тысяч  имперских солдат легли спать в  открытом лагере.  Место
удобное, открытое место.
     Когда засветились звезды,  Ратибор пошел с сотниками, с полусотенными
старшими разведывать подходы к ромеям.
     Были с  походным князем старые товарищи Мстиша,  Мужко.  Был седоусый
Дубок, давнишний воевода былых илвичей, ныне неотделимых от россичей.
     Из молодых сотников Ратибор выделял Мала. Кощей-нянька князь-старшины
Велимудра вырос в ладного воина.
     Ощупывая землю,  примечая пенек, кустик, деревце, росские старшие так
близко подходили к ромейским сторожевым, что могли бы живьем заарканить.
     Россичи умели красться мышью, умели скрадывать настоящую дичь. На том
росли.
     С тех времен,  когда человек стал селиться в равнинах,  волк научился
по ночам подходить к  жилью.  Издавна собака знала,  что человек в темноте
для  нее  плохой  защитник.  Чуя  ночью  сильного и  умного врага,  собака
отступала.
     Перед рассветом волки уходили.  Собаки смелели,  но  еще не  решались
покинуть ограды жилищ.
     В  этот час -  между волком и собакой -  росские сотни,  ведя коней в
поводу, копились на опушках к югу от имперского лагеря.
     Заботой  префектов провинций в  обе  стороны  от  имперских дорог  от
кустов  и  деревьев очищались полосы в  несколько стадий.  Путешественники
лишались тени, зато вырубка леса мешала злоумышленным подданным устраивать
засады    на    подданных   законопослушных.    Горы    служили   убежищем
разбойников-скамаров,   которые   иногда   нападали  даже   на   караваны,
следовавшие под охраной солдат.
     Патрикий  Кирилл  отвел  легионам  лагерь  вдоль  Гебра,   за  чертой
имперской дороги, которая послужила границей для ночных караулов.
     Летняя ночь коротка. Солдаты спали под охраной дремлющих постов.
     Светает.  Уже различаются пальцы рук. Видны сторожко поставленные уши
лошади.  Глаз коня темен как ночь.  Рука ложится на конский храп, готовясь
сжать ноздри, чтобы лошадь не выдала ржанием.
     За  дорогой зажегся первый огонек.  Ромейскому повару не  спится,  он
раздувает угольки, спрятанные с вечера под золой.
     Шепотом передается слово  приказа.  Медленно поднимается нога.  Носок
нашел стремя.  Толчок -  всадник в седле.  Лошади переступают волнуясь.  И
поджимают задние ноги, готовятся.
     Вот и княжой свист,  от которого сейчас посыплются листья с ромейских
деревьев.
     Вздрогнули караульные.  И страшные, причудливые сны мгновенно явились
перед закрытыми глазами вольно дремлющих легионеров.
     Над  рекой  лежал  туман,  туман  закрывал фракийскую низменность,  и
лагерь казался берегом Теплого моря.
     Земля рванулась под  копытами.  Упруго-послушная,  она,  как  тетива,
метнула всадников.
     Прыжок,  прыжок,  прыжок!  Кони,  истомившись  в  докучливом  бдении,
состязаются между собой в огне пылкой страсти.
     - Рось! Рось! - и еще и отовсюду: - Рось, Рось, Рось, Рось!
     Мгновение ока.  И  вот  развернувшиеся сотни  уже  пронзили будто  бы
широкое и  такое ничтожное для  конных поле  между опушкой горного леса  и
дорогой.
     Пронзили,  прострелили собой и пошли,  пошли лагерем.  По ромеям, над
ромеями, сквозь ромеев.
     Страшен вид скачущей конницы. Всадник громаден. Его напор неотвратим.
Пешего побеждает чувство собственной беспомощности.
     Ромейская пехота умела  встречать конницу,  меча  дротики из  тесного
строя, первый ряд которого принимал коней на острия тяжелых копий. Легионы
Кирилла не получили времени.
     Ночная стража была раздавлена,  как  молотом на  наковальне.  Бывалые
солдаты,  сжавшись в комок, бросались на землю. Лошадь, как смерти, боится
упасть и,  пока не обезумеет в битве, не наступит на мягкое тело человека.
Растерявшиеся бежали в бессмысленной надежде уйти от конных.
     Спина,  толстая от  панциря.  Торчат  боковые застежки,  как  пальцы.
Растопыренные руки пашут воздух.  Часто,  часто,  но  будто на одном месте
топчут ноги.  Темная полоса кожи под  светлой каской над  вырезом панциря.
Удар. Труп.
     Гонимые ветром войны,  росские сотни взяли лагерь и  с дороги и вдоль
реки.
     В  сражении под Новеюстинианой россичи показали уголичам несравненное
искусство стрельбы.  Не было сейчас уголичей, чтобы было кому полюбоваться
наездниками.
     Россичи получили от  ромеев первый урок -  имперский солдат не  умеет
стрелять и не устоит перед луком. Ныне усваивали второй - легионы не умеют
отдыхать лагерем.
     С мечами в обеих руках Ратибор легкими будто бы ударами сбил трех или
четырех ромеев, пытавшихся заносчиво помешать своей Судьбе.
     Мало кто в лагере успел просунуть руки в панцирь. Немногие взялись за
оружие.  Вездесущие всадники  были  бесчисленны,  как  войско  архангелов,
павшее с неба в отмщение за грехи христиан.
     У  страха  быстрые ноги.  Много  ромеев  догадалось искать спасение в
Гебре. Горная река не была полноводна сухими днями лета, но быстра. Кто-то
тонул, то ли по неумению плавать, то ли бросившись в воду с оружием.
     Со свистом,  с гиканьем, как гонят непослушный табун, россичи плетями
гнали  вон  из  лагеря толпы пленных,  чтобы те  не  успели,  опомнившись,
взяться за оружие,  которое было разбросано повсюду, подобно щепе и веткам
на лесосеке. В лагере остались тела неразумных или медленных умом.
     - Куда полон девать?  -  спросил Крук походного князя.  -  Их  раза в
четыре более  чем  нас.  Не  упасешь такое стадо.  Уголичей нет,  чтобы им
продать. Нам они ни к чему. Кормить их, что ль! А не побить ли их, лишнего
времени не тратя?
     - Один ты их не посечешь,  Старый, - ответил Ратибор. - А он, - князь
указал на Мала, - будет ли тебе помогать? Спроси его.
     Мал  отвернулся.  Шрам на  лице подтягивал верхнюю губу,  топорща ус;
никто не сказал бы, то ли смеется молодой сотник, то ли просто слушает.
     Махнув плетью, Мал ответил с презрением:
     - Этих-то бить! Будь они хазары...


        5

     На высокой лошади под седлом с крутой лукой,  в доспехах,  травленных
ореховой краской,  Малх ничем не  отличался от  россичей,  не будь у  него
черных бровей, не будь черных усов, хоть и битых проседью.
     Как все,  Малх брил щеки и подбородок. За два десятка лет усы отросли
косами,  пушистые концы которых доставали до груди.  Малх обучился росской
езде,  искусству более легкому,  чем стрельба из  лука,  конь под ним шел,
слушаясь мысли наездника.
     Всадник прочесывал толпы  пленных в  поисках начальников.  Перед  ним
шарахались,  как бараны, в стадной судороге страха. Раненые перевязывались
обрывками туник и хитонов. Другие бессмысленно глядели на кровь, сочащуюся
из  пореза  острым  клинком.   Всклокоченные  волосы,  искаженные  лица  с
разинутыми ртами.  Очень  много было  полуголых.  Рубцы от  плетей багрово
вспухали на лохматой груди, волосатой спине.
     Привыкнув  быть  жестокими  и  получать  жестокость взамен,  внезапно
разбуженные и  брошенные  сразу  на  край  существования между  смертью  и
рабством, солдаты сделались слабее, пугливее детей.
     - Где комесы? Легаты? Центурионы? - спрашивал Малх. Его не понимали.
     Кто-то плакал, стонал. Иные лежали или сидели, охватив голову руками,
переживая  час  неведомого  ранее  ужаса.  Происшедшее еще  не  осознанно,
надежда уже потеряна.  Беде как бы  не  доверяют,  как не сразу мирится со
случившимся тот, кто потерял близкого.
     Легионы были естественным зеркалом империи: бесправие, разрыв связей,
себялюбие,  одиночество перед Властью,  одиночество перед богом,  смирение
вместо воли.
     Легионы были способны в руках умелых начальников к смелому натиску: в
бою солдат хочет или не хочет,  но защищает свою жизнь в  стремлении убить
противника.  Так  же  были способны легионы терять самообладание,  бежать,
отдавая себя  истреблению,  и  переходить на  сторону противника.  Легионы
империи  нуждались  в  поступательном  движении.   Они  достаточно  стойко
оборонялись в крепостях и плохо - в поле. Отступать не умели. Охват войска
даже малыми силами превращал строй в стадо.
     Малх услышал призывы страстной молитвы:
     - Бог  величайший,  взгляни на  грешника!  Бог предвечный,  смилуйся!
Прости меня,  всемогущий!  Храм,  храм обещаю тебе!  Храм! Храм! Помоги же
мне, владыка неба и земли! Верую, верую, верую!
     Верования россичей дали  душе  Малха  ясность,  которой он  раньше не
знал.  Боги  днепровских лесов  не  походили на  полнокровных,  страстных,
капризных обитателей эллинского Олимпа,  боявшихся высшей  власти  Судьбы.
Ничего не было в  росских богах и  от непостижимо-троичного бога христиан,
пасшего беспомощных людей с безжалостностью эллинского Рока и карающего за
поступки, совершенные по его же воле.
     Жизнь среди россичей освободила Малха от  праздного гнета размышлений
о сущности божеств.  Верить?  Не верить?  Никому не нужен ответ. Следовало
жить по  велению совести.  Потом погребальный костер поможет душе покинуть
бремя мертвого мяса и костей.
     Кто  это  здесь молится богу,  предлагая ему взятку по  христианскому
обычаю, как базилевсу или сановнику?
     Молящийся замолчал при  виде  Малха.  Широкая  кайма  на  его  тунике
свидетельствовала о  высоком положении владельца.  Рядом с  ним  на  камне
сидел старик в  красной одежде.  Метким ударом кончика плети Малх заставил
его поднять опущенную голову.  Вглядываясь в окружающих,  Малх заметил еще
нескольких,  лицами или одеждой выделявшихся из  солдатской массы.  Позвав
товарищей, Малх выгнал за оцепление десятка два пленных.
     Сановник  снова  забормотал молитвы,  стараясь  держаться  поближе  к
Малху.
     - Ты думаешь, меня бог послал к тебе на помощь? - спросил Малх ромея,
отталкивая его ногой. Малху нужен был старик в красной тунике.
     - Кто ты?
     - Я Кирилл, патрикий империи, - гордо ответил старик. Его бритое лицо
в крупных морщинах сохраняло выражение достоинства.
     - Кем ты был в войске?
     - Я командовал двумя легионами.
     - Куда ты их вел?
     - Я хотел встретить славянских варваров, чтобы изгнать их из Фракии.
     - Ты уже встретил их, - в Малхе проснулась ирония.
     Кирилл  не  опустил  глаз.  В  юности  он  испытал влияние стоической
философии, не противоречащее, по его мнению, основам христианской религии.
Патрикий был стар,  он стремился к покою,  но сумел принять поражение,  не
теряя сердца.
     - Я не встретил вас,  -  возразил патрикий.  -  Я был застигнут вами.
Наши судьбы могли бы сложиться иначе.
     Участь пленников зависит от воли победителя,  а воля победителя -  от
обстоятельств, что Кирилл хорошо понимал.
     Не  так  давно  главнокомандующий Запада Нарзес через  несколько дней
после сражения приказал зарезать шесть или семь тысяч пленных. Большинство
из  них были перебежчики из имперских войск,  но кто,  особенно в  Италии,
считался с прежними кампаниями солдат? В действительности же Нарзес не мог
обременять свое  войско  охраной живой  добычи,  а  поблизости не  нашлось
портов  для  вывоза из  Италии побежденных.  А  будь  порт  -  не  хватало
кораблей. Никто и не подумал упрекнуть главнокомандующего за устроенную им
бойню.
     Сейчас Кирилл предполагал, что уже избег общей участи, которую он был
готов принять.  Варвар,  беседующий с ним,  не откажется от выкупа. Какова
будет судьба солдат?  Она  могла оказаться самой жестокой,  что  не  лишит
Кирилла внутреннего покоя и уважения к себе.
     Между  солдатами,  ходившими под  знаменем империи,  и  полководцами,
которые служили ей, не было духовной связи. Вожди варваров, глядя на новое
для  них  через узкую щель  собственного миропонимания,  могли постичь или
усвоить империю лишь после долгого общения с ней.
     Кирилл не  собирался кланяться варварам,  которые были для него столь
же низкими, как имперский охлос. Предстояли дни лишений, придется терпеть.
     Малх не захотел праздного словесного состязания с гордым патрикием.
     - Кто  этот?   -   спросил  он  Кирилла,  указав  плетью  на  доброго
христианина.
     - Светлейший Александр, логофет, - ответил патрикий.
     - Хорошая добыча! После щуки - жирный осетр. - Росская плеть просекла
кожу на щеке Александра. Сборщики налогов - пиявки, логофет - спрут.
     Сановник вцепился в стремя славянина.
     - Не  торопись,   подожди,  светлейший,  -  льстил  логофет  варвару,
владевшему эллинской речью.  -  Выкуп, выкуп! Я бессильный старик, старик.
Не убивай. Я заплачу тебе цену десяти молодых рабов!
     Малх думал,  что вечность прошла с дней, когда он был не человеком, а
подданным. Непослушное сердце, почему в тебе очнулась старая злоба?
     Схватив логофета за ухо, Малх обещал:
     - Может быть,  я  и  отпущу тебя,  и  даже  с  целыми ушами,  носом и
пальцами. Если ты будешь послушен, как агнец, червяк!
     За умение закругленными ножницами обрезать золотую монету так,  чтобы
она не потеряла форму, византийцы прозвали логофета Александра Псалидионом
- Ножницами.
     Недавно он  был послан во  Фракию,  дабы еще раз доказать,  что розга
сборщика  налогов  полезнее  меча  полководца.  Вторжение варваров застало
логофета в Юстинианополе.  Префект Фракии оставил город на одну когорту, и
логофет  счел  палатку  полководца,   защищенную  двумя  легионами,  более
надежной, чем городские стены.
     Час шел ранний, но солнце пекло. Ратибор приказал подогнать пленных к
реке.  Пусть пьют.  У россичей не было зла к ромеям.  Умея судить о других
только по себе,  россичи видели в имперских солдатах защитников родной для
тех земли.
     Малх удобно расположился на скамье из щитов. Перед ним стояли пленные
начальники.   Ратибор,   разминая  ноги,  пришел  пешим.  Гнедой  жеребец,
раздраженный запахом и  видом чужих,  шел