в Порная встречались слабые сердцем и волей.  Потом злоба сменилась
презреньем. Базилисса не мстила, а развлекалась: либо издевкой, либо ножом
палача.


     Познав изнанку жизни, она простила женщину. Соправительница Юстиниана
устраивала  убежища  для  павших.  Вскоре  надоело.  Несчастные презренны.
Почему эти твари не  захотели подняться?  Сумела же она.  И  благочестивые
учреждения базилиссы сделались ужасом византиек.  Попасть в  эти  застенки
страшнее, чем в настоящую тюрьму.
     Ценя  только  ум,   Феодора  приблизила  к  себе  Антонину,   Индаро,
Хрисомалло, тоже побывавших на сцене Порная. Общность прошлого была тут ни
при чем.
     Базилисса знала  свое  призвание.  Соправительница обязана  возмещать
упущения излишне прямого мужского ума  Соправителя.  Так  было  и  сейчас.
Супруг собрался исполнить обещания, данные Ипатию. Мужская ограниченность!
Базилисса, как всегда ни в чем не споря, настояла на своем решении, нужном
для  Власти.  Оставалось  немногое.  Исполняя  ее,  долее  волю,  Юстиниан
назначил  этим  ничтожествам легкую,  быструю  смерть.  Базилисса  избежит
явного неповиновения Любимейшему.
     Однако же...
     Подводя базилиссу к  познанию сокровенного из  сокровенных,  опальный
патриарх Анфимий не  скрыл от своей ученицы величайшую тайну.  Все писаные
учения лишь намекают на эту тайну, чтобы не соблазнить слабых духом. Тайна
передается изустно: душа человека не обязательно бессмертна. Загробный мир
может выпить душу,  душа  способна раствориться в  его  легком эфире,  как
капля  влаги  растворяется в  Мировом  океане.  Невидимое Существо  Церкви
поддерживает души,  поэтому Христос смог обещать верующим вечную жизнь. Но
не  все ее  обретут.  Страдания,  повергая душу в  смятение,  ослабляют ее
способности.  Душа может оторваться от Существа. Смерть тела опасна, когда
человек потрясен отчаянием;  его душа, падая в бездны тонкого эфира, может
утонуть, подобно человеку, не успевшему научиться плавать.
     - Твои дети завтра будут просить милостыню,  - жестко сказала Феодора
Ипатию, который упал на колени согласно палатийскому церемониалу.
     Он ответил с неожиданной твердостью:
     - Итак, базилевс нарушает обещание...
     - Нет, - возразила Феодора, - воля базилевса есть воля бога, а бог не
связывается обещаниями.
     Эти слова должны были ударить по вере Ипатия и поколебать его связь с
Телом  Церкви.  Феодора выжидала,  чтобы  сомнение и  отчаяние всосались в
Ипатия, как вода в сухой песок.
     - Патриарх Мена обманул тебя, глупый иптиос. В ларце лежали не Гвозди
Христовы, а простое железо. Простое, ржавое железо.
     Это был второй удар по вере,  удар сокрушительный.  Феодора соединила
его со вторым ударом по сердцу:
     - Завтра добродетельная Мария, бывшая твоя жена, продаст свое тело за
обол. Большего она не стоит.
     Ипатий сделался белее палатийской хламиды.
     "А,  он онемел!  -  сказала себе Феодора.  - Будь его душа тверда, он
ответил бы оскорблением. Продолжим".
     - Ты  понял ли,  что твоя клятва была недействительна?  Послушайся ты
умных советчиков,  ты увел бы охлос во Влахерны. И сегодня не мы, а ты был
бы базилевсом!
     Ипатий,  разорвав одежду на  груди,  вытянул шею.  Он видел солдат за
порогом нумера и просил смерти. Пытка души хуже пытки тела.
     - Куда ты торопишься?  - спросила базилисса. - Помни, как только твои
глаза откроются в той жизни,  ты будешь бессильно созерцать позор и гибель
твоих близких. По твоей вине, глупец, по твоей!
     Ипатий упал вниз лицом.  Помпей сидел с  улыбкой идиота.  Этот нежный
патрикий уже достаточно искалечен.  Его можно отпустить для вечной смерти.
Но Ипатий должен очнуться.  Феодора,  наступив на откинутую ладонь Ипатия,
надавила.  Еще,  еще... Ипатий пошевелился, Феодора использовала последнюю
стрелу.
     - Ипатий,  благородный патрикий,  - позвала она нежным голосом. Такую
певучесть знал только Юстиниан. Ипатий приподнялся, будто на зов ангела.
     - Бедный,  жалкий, несчастный, обманутый... И ты хочешь умереть? И ты
хочешь избавиться от мук?  Ты хочешь?  -  Базилисса изображала сочувствие,
как  на  сцене Порная она  играла в  невинность,  дабы  оглушить внезапной
переменой.  -  А разве ты не слышишь,  как тебя зовут пять мириадов?  -  В
голосе базилиссы зазвучали трагедийные ноты. - Души пяти мириадов, которые
ты обманом затащил на ипподром?  Да,  да,  ты предал их, как бык, который,
зная,  что  его самого минует нож,  ведет стадо на  бойню!  Не  правда ли,
любезнейший патрикий?!  Смотри,  - Феодора указала в темный угол нумера, -
они здесь!  Подумай же, с каким нетерпением загубленные тобою ждут встречи
с иудой.  Ведь ты иуда,  иуда,  иуда...  Но Христос простил Иуду,  не будь
Иуды, не было б победы на Голгофе. А ты? А тебя кто простит за гробом?
     Феодора почувствовала приятную истому удовлетворения. Пора отдохнуть.
Ее ждут нежные, сильные руки слепых массажистов и молочная ванна. Эти двое
патрикиев,  рожденные в  холе,  нежившиеся на  мягких  подушках на  лучших
местах трибун ипподрома,  богачи,  чьи объедки когда-то подбирала Феодора,
помогая отцу,  теперь растоптаны,  как глупые крысы,  выскочившие на арену
под копыта квадриги. Живая падаль, им нельзя ни жить, ни умереть!
     Отступив, базилисса приказала солдатам жестом а голосом:
     - Убить! Обоих! Бейте!
     Она  обдуманно  выбрала  сегодня  не  своих  безупречно надежных,  но
неуместно-понятливых  спафариев.  Эти  славянские  дикари  все  равно  что
глухонемые.  Не постигнув тайны убийства души, они задавят осужденных, как
псы душат зверей.
     - Убить!
     Никто  не  двинулся,  чтобы  исполнить очевидный приказ.  Нахмуренные
брови, искаженные гадливостью губы. На лицах своих товарищей Индульф читал
отвращение.  За  золото,  за  корм  они  поклялись на  оружии сражаться за
наемщика, охранять его жизнь. Где здесь враг? Эти двое, умершие заживо?
     Зная,  что Индульф -  помощник комеса,  базилисса подошла к нему.  На
мраморе ее  лица виднелись черточки прилипшей копоти,  зрачки расширились,
как у кошки,  и она в третий раз повторила приказ. Индульф ответил Феодоре
словом, выражающим по-ромейски совершенное отрицание:
     - Анаиномай!
     ...Так  души Ипатия и  Помпея чуть-чуть задержались в  грешных телах,
прежде чем безвозвратно упасть в зев вечной смерти.


     Быт  имперских армий изобиловал примерами неповиновения,  несравненно
более серьезного и  опасного,  чем  отказ солдат от  исполнения палаческих
обязанностей.
     Не будучи ни гражданами,  ни воинами родовых дружин, связанных бытом,
укладом и  честью  с  вождем,  имперские солдаты даже  на  полях  сражений
ссорились и  торговались с  полководцами,  не желая биться,  пока не будут
удовлетворены те или иные требования.
     Военные мятежи,  никого  не  удивляя,  не  считались позором,  к  ним
относились  как  к  неизбежным  неприятностям.   Привыкнув  иметь  дело  с
наемниками,  империя умела терпеть нарушения дисциплины.  В  этом терпении
проявлялись гибкость,  способность трезво  ценить вещи,  но  не  слабость.
Старались не  озлоблять мятежников,  а  разделять их  подкупами,  смягчать
обещаниями,  уговорами.  И когда восставшие войска добивались своего,  они
возвращались по Золотому мосту как ни в чем не бывало под хоругви империи.
     Палатийские екскубиторы, занявшие изменнически-нейтральную позицию во
время мятежа Ника,  не были ни распущены, ни наказаны. Сейчас они столь же
верны,  как до  мятежа.  К  чему поминать прошлое и  обижать людей!  Комес
спафариев Коллоподий,  пользуясь своими агентами,  подвергал ряды  золотой
гвардии   Палатия   осторожной  и   медленной  чистке.   Спешить   некуда,
обескровленная Византия не скоро соберется с силами.
     Той же  участи подверглись остатки городского легиона.  Не  следовало
выбрасывать  опытных  солдат,   как  старую  ветошь.  Выживших  легионеров
постепенно  рассылали   по   дальним   гарнизонам  пограничных  крепостей.
Одновременно войско  столичной  охраны  пополнялось  из  среды  наемников,
федератов-союзников,  людей разных племен,  для которых у византийцев было
одно название - скифы.
     В  тревожные дни восстания Ника славян берегли,  чтобы они наравне со
спафариями оказались последним щитом в  час  рокового испытания,  если  он
наступит.  Вообще же предполагалось,  что этот небольшой отряд,  привыкнув
жить в Палатии,  сделается таким же надежным,  как спафарии.  Вернейшие из
верных не должны быть многочисленными.
     - Редкие камни  теряют,  когда их  слишком много.  А  от  соседства с
другими,  тоже редкими,  они  лишь выигрывают,  -  так говорил Коллоподий,
докладывая базилевсу о  приезде в  Византию Индульфа и его товарищей,  ибо
тонкий намек,  удачное иносказание убедительнее,  чем грубое признание: "Я
хочу иметь возможность противопоставить и спафариям вторую силу..." Родина
этих  славян  казалась бесконечно удаленной от  империи,  что  увеличивало
ценность наемников.
     До   маленького  события   в   подземной  тюрьме   дворца   базилиссы
единственное обстоятельство тревожило Коллоподия: гений имперской разведки
еще  не  обзавелся среди  славян  ушами  и  глазами,  каких  у  него  было
достаточно везде.  Сейчас Коллоподий заключил,  что варвары слишком быстро
освоились  с  эллинской  речью  и  по  дикарскому упрямству нежелательны в
непосредственной близости к Священному телу.
     Военный дом, занятый славянами, предназначался для новых избранников,
навербованных в верховьях Дуная из гуннов.  Славян же соблазнили походом в
богатейшую страну Теплых морей, в Италию, на славную войну. Там они смогут
хорошо отдохнуть от утомительной скуки палатийской службы.
     Комес  Рикила Павел  был  уволен совсем.  Со  свойственной базилевсам
проницательностью Юстиниан заметил,  что этот человек,  будучи,  вероятно,
эллином по происхождению, недостаточно, кажется, любит своего владыку.


     Для Юстиниана дни мятежа упали в прошлое,  откуда они будут сиять Его
Победой,  его "Ника". И он возобновил подготовку великого дела возвращения
Италии в лоно империи.
     После смерти Феодориха некому было продолжать его дело, и готы тонули
во внутренних неурядицах.  Корону Италии надела дочь Феодориха Амалазунта.
Властная,  склонная к  насилию,  она  была  близорука.  Готы,  считая себя
опозоренными властью женщины,  мирились с  временным положением Амалазунты
как  регентши  на  годы  малолетства Аталариха,  ее  сына.  Аталарих умер.
Амалазунта казнила трех  вождей,  упредив готовящийся переворот,  а  затем
совершила роковую ошибку,  вступив в фиктивный брак с Феодатом,  последним
мужчиной из правящего рода Амалов, своим дальним родственником. По условию
власть оставалась за ней.
     Агенты  Юстиниана давно  вносили  смуту  в  Италию.  Магистру  Петру,
полномочному послу  Византии,  удалось  завершить дело.  Феодат,  любитель
греческой философии и  страстный стяжатель,  ощущал  нарастание беды.  Ему
обещали звание патрикия империи и поместья в Греции в обмен на его земли в
Италии.  После  брака  люди  Феодата  предательски схватили  Амалазунту  и
отвезли в  крепость на  островке горного озера Больсино.  Там родственники
недавно казненных вождей осуществили кровную месть, задушив дочь Феодориха
в бане горячим паром.
     Великий гот Феодорих дал в Италии равноправие всем - даже язычникам и
иудеям,  как и христианам-еретикам. Он ошибся, возглашая терпимость в века
нетерпимости.   Терпимость  власти   сделала  италийских  кафоликов  более
нетерпимыми,  чем византийские. От их имени папа Сильверий молил Юстиниана
спасти  Италию  от  нечестивых  ариан-готов,   которых  ничтожно  мало  по
сравнению с истинными кафоликами.


     - Как   в   засуху   колосья  жаждут  дождя,   так   италийцы  жаждут
воссоединения с  империей,  -  напутствовал Юстиниан  Мунда,  Велизария  и
многих  подчиненных им  военачальников.  Мунд  в  сане  Главнокомандующего
Западом выполнит главное. Он вторгнется в Италию по суше с северо-востока,
разобьет главные силы готов и  пойдет к Равенне,  светской столице страны.
Велизарий поплывет в  Сицилию,  откуда высадится на юге и  пойдет к  Риму,
духовной столице,  резиденции папы. Из Рима он направится к северу, очищая
землю от готов,  как сад от сорняков,  и под Равенной встретится с Мундом.
По  воле  базилевса Нарзес  составил планы.  Война  будет  легкой,  победа
обеспечена,  понадобится шесть-восемь  месяцев.  Заботила только  Равенна,
сильная крепость,  осада которой может затянуться.  А там казна Феодориха,
меньшей части которой хватит на все издержки войны.
     И худший знаток душ человеческих, чем Юстиниан, мог уловить огорчение
Велизария.  Конечно, он считал личной обидой назначение Мунда. Конечно, он
был  уверен,  что  более Мунда подходит для  решения главной задачи войны.
Велизарий забыл свои ошибки и сомнения в дни мятежа.
     Феодора через  Антонину дала  понять Велизарию,  что  Божественный не
удовлетворен его поведением во  время мятежа.  Но о  своей истинной заботе
Юстиниан не  сказал  даже  Феодоре:  почему Велизарий во  время  нападения
мятежников на  Халке  вывел в  бой  только четверть своих ипаспистов?  Для
каких целей он  оставил в  Палатии полторы тысячи своих людей?  Умный,  но
чрезмерно тонкий и подозрительный,  базилевс не мог понять,  что Велизарий
руководствовался лишь  самонадеянным презрением к  охлосу.  Для  Юстиниана
неясность,  которую Феодора, не зная того, разрешила, опять поручившись за
Велизария. Иначе он не получил бы и второстепенного командования.
     - Я дарю тебе моих храбрых славян,  - улыбнулся базилевс Велизарию. -
Они хорошие воины,  так же,  как готы,  не хотят подчиняться женщинам, - и
Юстиниан улыбнулся Феодоре.
     Это  была  маленькая месть  державной супруге  за  Ипатия  и  Помпея,
допустимая между любящими.


     Может  ли  воля  одного человека изменить жребий мириадов?  В  первой
молодости Юстиниан задавал себе этот роковой для  правящих вопрос.  Первые
опыты власти,  когда он подсказывал решенья своему стареющему дяде Юстину,
наталкивали на положительный ответ.  В дальнейшем Юстиниан укрепился:  да,
может!   И  в  дополнение,   решая,  приказывая,  требуя,  владыка  обязан
освободиться от  тех  понятий  о  добре  и  зле,  которые  обязательны для
подданных.  У  него другое добро -  благо империи,  и  другое зло -  ущерб
империи. Пусть умрут мириады, это их жертва, их вклад в дело империи. Цель
освящает все.  Для правителя нет дурных поступков, есть только ошибки. Так
называемые злые  средства добродетельны для  правителя,  коль  они  служат
цели.  И  правитель обязан  воздвигнуть в  своей  душе  тайное зерцало для
преображения видимого подданными в его истину.  Магистр Петр описал смерть
Амалазунты в горячем пару.  Отвратительные и жалкие подробности обратились
радостью в душе Юстиниана.  Эта женщина не умерла бы, не будь его воли, но
грех пал на готов.  У него же - заслуга. Погибла еретица и дочь похитителя
Италии Феодориха.  Для  воссоединения Италии эта  смерть равна выигранному
сражению, она стоит армии!
     В  мыслях явилась помеха,  что-то просило вспомнить о себе.  Что?  А,
Ипатий и Помпей...  Он обещал им и, как думают эти простаки, обманул. Они,
подобные живой наживке на крючке рыболова, умерли для блага империи. Позже
он  вернет  их  семьям конфискованное имущество.  Пусть  охлос  славит его
доброту. А сейчас пора к Феодоре.
     Он  поднялся,  ощущая приятное напряжение тела.  Она  всегда желанна,
Единственная Женщина...





        Глава двенадцатая. ЧУЖИЕ ЗНАМЕНА

                                           Подобно как в темном тумане
                                           Рыщут, почуя добычу, гонимые
                                                         бешенством глада,
                                           Хищные волки, и, пасти засохшие
                                                            жадно разинув,
                                           Их волчата ждут в логовищах...


        1

     Подданные империи читали  манифест Юстиниана.  Среди  звучных фраз  о
божьей воле,  справедливости,  чистоте намерений,  общем благе на  земле и
спасении душ  на  небе  базилевс заявил:  "Захватив Италию силой,  готы не
только не вернули ее империи,  но прибавляли нестерпимые обиды. Поэтому мы
в ы н у ж д е н ы  пойти на них войной".
     Часть готов,  вытесненная в пределы империи страхом перед гуннами, по
наущению  Византии  завоевала  Италию.   Другая  часть  готов,  сделавшись
союзниками империи, была натравлена на завоевателей Италии. Империя хотела
избавиться от  слишком сильных и  опасных друзей  и  вернуть себе  Италию.
Первое  удалось,  во  втором  -  империя  потерпела неудачу:  союзные готы
завоевали Италию для себя.  Усевшись сословием господ, готы с удивительной
быстротой потеряли племенную сплоченность и  боеспособность.  Византия же,
пользуясь  отвращением  коренных   италийцев-кафоликов  к   готам-арианам,
успешно подкупала, разделяла, соблазняла.
     Юстиниан поклялся восстановить империю в прежних пределах.  На глазах
как  будто  ослепших готов  византийская армия  вернула  империи  Западную
Африку,  одним ударом уничтожив не только государство вандалов,  но и  сам
народ, от которого не осталось даже могил.
     Одолев пять морей, армия под командой Велизария высадилась в Сицилии,
с восторгом отдавшейся в руки базилевса-кафолика.  Из Сицилии рукой подать
до Италии.
     Над  стеной Неаполя взвился темный ком.  Уже  замер сухой стук рычага
катапульты, а брошенный камень продолжал подниматься по крутой кривой. Вот
он  взобрался на  вершину  воздушной горы  и  начал  спуск,  увеличиваясь,
подобно дикому гусю,  который летит прямо на охотника. И каждому казалось,
что многопудовый камень нацелен прямо в него.
     Угадывая место,  которое  поразит неаполитанская катапульта,  Индульф
увлек  товарищей подальше  от  опасности.  Забросив  щиты  за  спины,  они
побежали, оглядываясь. В Неаполе были и баллисты для метания толстых стрел
с длинным острием.
     Глыба грянула о  выступ скалы,  которая высовывалась из  тощей земли,
как кость, продравшая старую шкуру. Брызнули осколки камней, звякнула медь
чьего-то шлема.
     Славяне отошли под  защиту акведука.  Древний акведук шагал к  городу
высокими арками с северо-востока,  от нижних террас Везувия,  и врезался в
городскую стену на высоте трех человеческих ростов.
     Славяне бездельничали,  как и вся армия. Индульф любил подниматься на
спину колосса.  Это  была забава для  славян,  подобно рыси забиравшихся в
своих лесах на самые высокие деревья.  Немного терпения,  чтобы зацепились
крючья ременной лестницы, - и наверх.
     С  высоты акведука морской залив казался пастью.  Длинный и  короткий
мысы  -  челюстями,  которые  защелкнутся  сегодня-завтра,  может  быть  -
никогда. Вдали торчала зелено-синяя гора. Ближе ее на воде лежал маленький
остров.  В  Теплых морях  острова были  подобны стаду удивительных зверей,
созданных волей древних богов, изгнанных новым. Здесь все воюют - и боги и
люди.
     Даже со спины колосса Индульф видел только стаи крыш - острых, тупых,
разноцветных;  стены Неаполя закрывали город.  Нельзя было догадаться, где
улицы,  площади.  Местами поднимались кресты  церквей,  такие  же,  как  в
Византии. Бог не мешал своим драться.
     Налево, в порту, теснился плавучий город. Корабли византийского флота
были  связаны канатами,  соединены помостами,  лесенками.  У  ворот  порта
распластались низкие  галеры,  как  будто  готовые  двинуться  по  первому
приказу,  -  Велизарий велел бдительно следить за морем.  Матросы смеялись
над приказом. Кому же неизвестно, что у готов нет боевых кораблей!
     Последнюю ногу последней арки акведук ставил шагах в десяти от стены.
Толстый  хобот  уходил  в  камень.  Свисали,  как  обрывки  шкуры,  клочья
засохшего мха.  Днище  висячей галереи было  пробито в  первые дни  осады.
Говорили, впрочем, что в самом Не