за  князем,  злобно прижав уши,
готовый зубами и копытами наказать прикосновение незнакомой руки.
     - Что делать с пленными? - спросил князь Малха.
     - Продать.
     - Кому?
     - Их же начальникам.
     Малх  успел  обещать  логофету обычную участь  неплательщика налогов:
пытку каленым железом, розги.
     - А потом, светлейший, ты будешь посажен на толстый кол.
     Со  слезами,  с  призывами бога  в  помощь Александр обещал заплатить
выкуп в тысячу золотых статеров, несколько более двенадцати литров-фунтов.
Забыв меры имперской жизни, Малх брал дешевую плату.
     Патрикию Кириллу Малх сказал:
     - Ты  отдашь за  каждого солдата по  два статера.  По сто статеров за
каждого начальника.  За себя -  двести.  И за город - две тысячи. Иначе мы
сожжем твой Юстинианополь.
     - Но уйдешь ли ты из империи,  получив деньги?  -  спросил Кирилл.  В
старом полководце было нечто внушавшее Малху симпатию. Патрикий нравился и
Ратибору,  который,  не понимая слов, следил за выражением лица человека в
красной одежде.  Дело слаживалось, выход нашелся. Бойня безоружных претила
Ратибору. Выпустить же пленных просто так казалось бессмысленным.
     Человек в белом что-то быстро сказал Кириллу.
     - О чем он? - спросил Ратибор Малха.
     - Этот остроголовый -  главный хозяин золота. Он сердится на главного
военачальника, что тот с нами не торгуется.
     - Купец, - сказал Ратибор.
     Малх обратился к Кириллу:
     - Побежденный не  спрашивает победителя.  И  ты  не  задаешь  вопросы
твоему базилевсу. Плати.
     - Я заплачу, - так же спокойно согласился Кирилл.
     Сделка  совершилась,  и  спины  побежденных  начальников выпрямились.
Осмелев, логофет Александр подошел к Малху.
     - Я обнищаю после выкупа,  -  шепнул ромей. - Скинь мне половину. И я
сообщу  тебе  нечто  более  ценное,  чем  все  золото,  которое ты  хочешь
получить.
     - Я сейчас узнаю даром,  -  пригрозил Малх,  положив руку на нож.  Но
логофет успел обдумать возможные последствия своего предложения.
     - Я не буду спорить с тобой, я не святой мученик. Подумай. Терзая мое
грешное тело,  ты  потеряешь время,  и  ты не узнаешь подлинную цену слов,
вырванных железом. Замучив меня, ты еще и лишишься золота.
     - Ты прав, - согласился Малх.
     - Ты обещаешь? - настаивал Александр, смелея от жадности и надежды.
     - Если твои слова стоят того.
     - Считай же сам,  -  тихо исповедовался сановник.  -  В Тзуруле стоят
шесть тысяч конных.  Они  считаются лучшими наездниками империи.  Они  уже
рыщут в поле, чтобы вас раздавить. Вас же мало.
     - Да,  твоя новость стоит денег!  -  Малх встал я обратился к пленным
начальникам:  -  Светлейший Александр говорит: шесть тысяч конных вышли из
Тзуруле, чтобы напасть на нас. Правда ли это?
     Логофет   замотал   головой,   защищаясь  жестами   от   обвинения  в
предательстве:  нет, нет, это не он, не он!.. Ромеи молчали. Малх угрозами
вынудил первое признание одного из центурионов. Остальные подтверждали.
     - А ты, патрикий? - спросил Малх последним Кирилла.
     - Это правда. И я не вижу здесь тайны. Шесть тысяч конных - не змея в
камышах,  ты скоро узнал бы о них и сам,  - говорил патрикий, спасая честь
свою и  других.  -  К  сожалению,  я  приказал Асбаду отрезать вам  дорогу
отхода.  Вызови я  конницу к  себе -  и  ты  сейчас уподобился бы зеленому
желудю,  прочно висящему на дубе,  -  с горечью продолжал Кирилл.  - Таков
промысел бога,  наказавшего нас за грехи наши.  Не вы, люди, победили нас,
но бог всеведущий и всемогущий,  который от века определил Судьбу каждого,
даже  скота  бездушного,   -  утешался  Кирилл,  как  бы  предлагая  своим
подчиненным, спрятав голову под крыло, закрыться словами от несчастья.


     Домик...  Пусть из жердочек,  пусть со стенками из соломы,  но все же
под крышей.  На Малха потянуло знакомым запахом. И он ведь когда-то строил
себе  подобные хижинки,  склеивая былки  мертвой  травы  липкой  паутинкой
рассуждений философов и  засыпая щели песком,  почерпнутым из христианских
учений.  Когда-то  и  Малх  гордо глядел на  других,  которые тоже тщились
доказывать, что все есть ничто, а ничто - все.
     Тленный яд хитрых слов.  Но так легче, проще жить в несчастье - это и
вспомнилось Малху.
     Не давая ромеям возгордиться и опомниться,  Малх продолжал допрос.  В
самой  Византии находятся только палатийские войска.  И  стража городского
префекта.  Не одиннадцатый легион,  как прежде,  а  отряды,  навербованные
среди варваров-федератов. Слова пленных подтверждали известное от купцов и
сообщенное Владаном.
     Арсенал  в   Юстинианополе  пуст.   Запасы  доспехов  и  оружия  были
использованы при снаряжении разбитых сегодня легионов.
     Закончив, Малх посмеялся над логофетом Александром:
     - Патрикий  Кирилл  сбил   твою  цену.   Я   награжу  тебя  тридцатью
серебряными миллиарезиями.


     Сто  шестьдесят фунтов  золотой монеты  с  ликом  базилевса Юстиниана
попали в  росский плен.  Четыре пуда,  вьюк одной лошади,  и богатство,  и
великая сила,  спрятанная в  кожаных мешках.  До сих пор редко и по одному
желтые статеры попадали на Рось, чтобы сразу вернуться к ромейским купцам.
     Под  надзором всадников пленные ромеи собирали урожай с  поля  своего
разгрома.  В кучи,  как в копны, копились каски, панцири, поручни, поножи,
пояса,  ножи,  кинжалы,  мечи, дротики, копья. Сердце радовалось богатству
большему, чем взяли на хазарском побоище.
     Кое-что не подошло.  Луки,  будучи растянуты на всю силу,  ломались в
росских руках.  Не понравились и  щиты,  длинные,  в  виде мелкого корыта.
Чтобы ничего не оставить побежденным, щиты и луки сожгли.
     Узнав, что им не грозит ни смерть, ни рабство, легионеры ободрились и
осмелели столь же легко,  как впали в отчаяние.  Среди солдат были знавшие
славянский язык,  нашлись и  ромейские славяне.  Россичи с  живого  голоса
узнавали жизнь имперского войска.
     Солдаты служили не для защиты земли, но за деньги и корм. Оружие было
чужое,   данное  им  для  службы,  вот  почему  солдаты  без  горя  с  ним
расставались.  Солдатам -  все  равно.  На  вопрос о  роде,  о  семье  они
смеялись, делая странные жесты.
     Иные предлагали победителям свою службу, осведомляясь о плате. Поняв,
россич сторонился от такого, пригрозив плетью.
     Беззаботность пленников, вначале будто забавная, быстро стала претить
непристойностью.    Любопытство,    удовлетворившись,    превратилось    в
брезгливость, брезгливость сменилась недоброжелательностью.
     Нелюдь нечистая, их и сравнить не с чем, у россичей нет таких.
     Все  припасы с  телег россичи взяли себе,  пленным же  для котла дали
несколько быков и указали взять убитых и раненых лошадей.
     Жестоко  забивают скотину  ромеи,  жадно  хватают куски.  Гляди,  там
подрались из-за мяса!  Начальник их разнимает?  Побили и его... Одного дня
без еды потерпеть не  могут.  К  таким в  руки не  попадайся.  На Роси псы
лучше.  "Зря мы этих щадили,  бить бы их сразу горячей рукой",  - говорили
иные россичи.
     Под вечер пленных согнали,  сбили в тесную кучу и того,  кто не скоро
послушался и  отстал либо вздумал тянуть с  ленцой на  указанное место,  с
охоткой подбодрили плетями.  Утром  не  пустили к  реке,  чтобы  напиться.
Пленных  опять  обуял  страх.   Верующие,   подражая  древним  христианам,
исповедовались друг другу.
     К  полудню следующего дня прибыл выкуп.  Пленных гнали до моста через
Гебр, гнали бегом, понуждали плетями, чтобы скорее избавиться.
     Навсегда запомнились легионерам и их начальникам славянские всадники,
чем-то разгневанные,  запомнились суровые лица с длинными усами и общность
с конем, напоминавшая сказочных кентавров. Таких во Фракии еще не видали.
     ...Россичи поднимались по  речке за  горкой,  которая закрывала их от
ромеев перед нападением на  лагерь.  В  широком русле спешила тощая струя.
Лес  подступал вплотную с  обеих  сторон.  Нависшие скалы  грозили  людям,
непривычным к горам.
     В  белых,  обкатанных камнях речка то исчезала,  то опять выходила на
свет дня.  Там, где мягкая земля сползала в русло длинными языками, копыта
кабанов и оленей протолкли дорожки.
     Послышался шум падения воды. Русло уперлось прямо в гору, как в стену
исполинской крепости. Сверху в каменный котел слетал пенный ручей.
     Здесь  Крук  с  молодцами из  своей сотни нашел удобную похоронку для
добычи.  В  отвесной стене на  высоте полутора десятка локтей зияли черные
пасти трех пещер. Крук заготовил лестницы.
     Летучие мыши,  разбуженные факелами, метались под сводом. Пол и стены
пещеры были выбелены, как известью, пометом нечистых - не птиц, не зверей.
     Чуть  не  доверху набив  большую пещеру,  россичи раскачали камни над
входом. Обвал заткнул дыру, оставив сверху малый продух.
     Походный князь  избавился от  тяготы добычи тысячи в  две  пудов.  Не
время таскаться с ней.  Где-то рыщет пятикратно сильнейшая конница ромеев.
Этих  врасплох не  захватишь.  Биться с  ними  будет куда труднее,  чем  с
пешими.


     Перепуганный варварами, в отчаянии от потери пусть малой, но дорогой,
как палец,  части имущества, логофет Александр Псалидион уехал в Византию.
Перед  лицом  Божественного Александр  верноподданнически уличал  префекта
Фракии Кирилла в позорном поражении и в обогащении варваров. Растерявшись,
патрикий лишился ума,  мужества,  пресмыкался перед  варварами,  выдал  им
тайны империи и,  разорив казну,  даже не  добился,  чтобы варвары обещали
уйти из империи.
     Кирилл,   не   будучи   в   состоянии  покинуть  провинцию,   доносил
Божественному в  письмах о  предательской выдаче  логофетом военной тайны.
Базилевс размышлял,  на  долгое время повесив над  головами жалобщиков меч
неизвестности.


     Наконец обоим было сказано, что Священная Казна ждет внесения донатия
- добровольного приношения.
     Люди слабы и грешны.  Божественный Юстиниан,  свыше постигнув природу
человека, был милостив к грязи, из которой он мудро лепил Власть и свою, и
будущих базилевсов.





        Глава четырнадцатая. ПОЗОЛОТА ОСЫПАЕТСЯ

                                            Сон, живущих покой! О Сон,
                                                       божество благодати!
                                            Мир души, усладитель забот,
                                                           усталого сердца
                                            Нежный по тяжких трудах
                                            и печалях дневных оживитель...

                                                                    Овидий


        1

     Непролазная чаща деревьев,  венчавшая Козью гору, давила узкий разрыв
в скалах, откуда срывался водопад.
     Шорох  и  шелест,  шипение  и  бульканье  -  в  самые  сухие  дни  не
прекращалось громкозвучное падение  воды  в  каменную  чашу  под  отвесной
кручей.
     Во  время зимних ливней и  летних гроз  небо  падало на  землю морем,
прорвавшим плотины берегов. Тогда водопад ревел дурными голосами дьяволов.
     Но и в солнечные дни в водяной пыли шевелилось многорукое, многоногое
тело.  Оно  хотело высунуться и  пряталось опять в  страхе перед знамением
креста. Вот, вот, гляди - плечо, грудь, прозрачные, соблазнительные.
     Прочь!  Не  смотри!  Неблагочестиво искушать себя излишним вниманием.
Сатана умеет пользоваться взорами людей, чтобы облечься плотью.
     Сам  Сатана и  его воинство суть падшие ангелы.  Здесь,  в  водопаде,
нашли себе  убежище и  бывшие боги  эллинов.  Их  природа иная.  Они  были
созданы Сатаной в  его стремлении подражать богу.  Может быть,  кроме них,
прячутся тут и  древние боги Фракии,  которых изгнали эллинские боги.  Все
они,  сплотившись в  борьбе  против  Христа,  больше  не  враждуют одни  с
другими.
     Бог  един  в  трех  лицах,  дьяволы -  неисчислимы.  Они  нападают на
церковь,  порождая схизмы-трещины в  теле  ее.  Божественный Юстиниан жжет
еретиков.
     Подданные-фракийцы утверждали,  что  каменный котел под  водопадом не
имел дна. Кто измерял его глубину?
     Кто-то.  Никто.  Людям здесь нечего делать.  Проезжая или  проходя по
имперской дороге мимо  Козьей горы,  люди  показывали друг другу на  устье
ущелья.  Внутри его,  под самой горой,  находится нечистое место с  дырой,
которая сообщается с  адом через пещеры,  тянущиеся под  землей на  тысячу
триста стадий.  "Может ли быть?"  -  спрашивал новичок,  чувствуя холод на
спине и мурашки по всему телу.  "Конечно.  Разве ты не знаешь, где ад? Под
землей. Не провались в вечный огонь".
     Этих мест боялись.  Но не все.  Устроившись на ветках корявого дубка,
над  водопадом висел  длиннобородый и  длинноволосый человек.  Вначале его
сковало  любопытство.   Потом  сознание  небывалой  удачи  дало   силы  не
шевелиться долго, судя по солнцу, более четверти дня.
     Шершень сел  на  волосатую руку  с  кожей  фиолетового оттенка.  Злое
насекомое прилаживалось,  вонзить или  не  вонзить жало.  Рука  зудела  от
щекотки  лапок,  вооруженных острыми  коготками.  Преследуя лошадей,  стая
оводов вторглась в  ущелье.  Из  его  прохладных теней  серые  мухи-палачи
взвились к  солнцу.  Одна из них походя и небрежно просекла щеку человека.
Капли крови застыли в  бороде.  Человек не  дрогнул.  Он стойко вынес бы и
настоящую боль.
     По  птичьему полету от  него до пещер было шагов шестьсот.  Из них по
крайней мере четыреста приходилось на  высоту.  Никакой лучник не добросил
бы стрелу, ни один ползун по скалам не одолел бы подъем.
     Георгий,  блеснувший в  Византии  короткой  известностью под  кличкой
Красильщика,   боялся  спугнуть  варваров.   Он  опасался  знакомого  всем
коварства Судьбы, которая любит сразу и дать и отнять, как случилось в дни
восстания Ника,  как  было в  другие дни,  как  произойдет во  многие дни,
которые родятся из Вечности.
     Давным-давно  улетел  шершень.   Кровь  на  щеке  запеклась.   Уходит
последний скиф,  бережно ведя по камням верховую лошадь,  освобожденную от
вьюка.  Тонкая струя  водопада шипела на  скале.  Хватая крепкими пальцами
босых ног корни и выступы камней,  Георгий карабкался на гору, уверенный в
себе, как лесной зверь.
     Вершина хребта  поднималась на  полторы тысячи локтей.  Издали Родопы
действительно были  похожи  на  острую  спину  громадного животного.  Люди
находили себе место на позвонках, между остриями остистых отростков.
     Вершина Козьей горы была длинной и почти плоской поляной, плотно, без
малейшего просвета окаймленной лесом.  Крепость. Север отрезан недоступным
обрывом. С юга - такие же, если не еще более дикие кручи, которыми граниты
и гнейсы,  построившие хребет,  обрываются в долину реки Арды.  На Западе,
всего   стадиях   в   шестидесяти  от   края   поляны,   хребет   рассекла
трещина-схизма,  такая же глубокая, как между Христом и Сатаной. По дну ее
люди пробили дорожку от  долины Гебра к  долине Арды.  Только к  востоку и
только для того,  кто знал, можно было спуститься отсюда к нижнему течению
Арды, которая впадает в Гебр недалеко от Юстинианополя.
     Олени в  поисках сладких трав,  кабаны,  которые осенью и  зимой ищут
опавшие желуди,  волки,  преследующие оленей и кабанов,  кое-как одолевали
Козью гору с востока.
     Старики не лгут:  им кажется. Старики верят невероятному - не следует
оскорблять старость возражениями.  У  старика Васса в  молодости был  лук,
посылавший стрелу на семь стадий.  Васс убил медведя ножом,  и  туша зверя
раздавила бы  удальца,  не  стащи ее собака.  Васс быками вытянул на берег
сома длиной в  тридцать шагов,  пойманного в  Гебре,  и священник приказал
похоронить добычу, в брюхе которой нашлись скелеты людей...
     Летописей не  было,  не  было  и  грамотных.  Люди давно обосновались
здесь.  Яблони и  груши успели одряхлеть.  Орех разросся в  три  охвата на
высоте человеческой груди.
     Местные  жители  не  считали  себя  какими-либо  особыми людьми.  Для
империи   же   беглые   подданные,   не   платящие  налогов,   именовались
скамарами-разбойниками.
     Старый Васс рассказывал:  это он забрался сюда первым со своим луком,
с  женой,  имя которой он  забыл;  Васс втащил на веревках осла и  ослицу,
бычка и телку.  Как Ной в ковчег. И, как Адам, Васс, раскорчевав на поляне
первый  югер,  посеял первую пшеницу.  Однако одному грушевому дереву явно
исполнилось не меньше ста лет, орехи же казались и еще старше.
     Не  на одной Козьей горе свивались убежища скамаров,  и  не только на
ней скамары сидели столетиями.  Убежища в горах были, как и все остальное,
видимое и невидимое,  созданы богом,  конечно, который сотворил дьяволов и
человека,  палача и  жертву для него,  гадюку,  корову,  маслину,  цикуту,
пшеницу,  префекта, скамара... И все прочее, что только может прийти на ум
и произнести язык, было вылеплено богом в его щедрости, которую священники
называют непостижимой и неизреченной.
     А вот находить пищу,  одежду, кров человек обязан сам. Скамары Козьей
горы,  умея трудиться в поте лица,  как указано богом,  не могли вырастить
все им нужное.  Например, железо. В отличие хотя бы от волка, от крота, от
птицы бог создал человека голым,  с  мягкими ногтями и  тупыми,  короткими
зубами.  Это несправедливо.  Из-за этого один человек, вооружившись, может
угнетать сто других. У волков так не бывает.
     Труднее всего  для  скамара было  достать оружие.  Строгость империи,
разоружившей  подданных,  оборачивалась против  подданных,  но  вредила  и
скамарам.
     Закон  не  видел  случая,  когда  даже  кожаный доспех был  бы  нужен
подданному.  Тем  более  -  меч.  Нож  с  клинком  длиннее семи  пальцев и
заточенный с  обеих  сторон,  как  кинжал,  свидетельствовал об  умысле на
безопасность империи.  Короткий клинок,  обладание которым было  разрешено
подданным,  не  доставал до  сердца  свиньи  или  быка,  поэтому подданные
империи привыкли забивать скотину с жестокостью, непонятной варварам.
     Подданные были  беззащитны не  только против варваров,  но  и  против
разбойников-скамаров.  Богатые землевладельцы из  страха перед людокрадами
переселялись в города.
     Зато самодельное оружие скамаров не  позволяло устоять против войска.
Десять против одного - даже такое соотношение сил не обеспечивало скамарам
успеха.  Мягкие мечи гнулись, и копья тупились от первого удара по доспеху
или щиту легионера.


     Зимой,  когда горная почва размокала или  покрывалась ледяной коркой,
на Козью гору даже скамар мог забраться только с опасностью для жизни. Так
же бывало и в дни летних дождей.
     Сколько лет он прожил здесь - пятнадцать, двадцать? Георгию не к чему
было считать годы, да и кто их считал. Индикты империи не распространялись
на Козью гору.  Червячок страха все еще просыпался в ясные дни.  Вероятно,
так было и со всеми.  Никто не отказывался от скучной обязанности сторожа.
Вчера мальчик, выросший на горе, рассказал о конниках, замеченных внизу, у
водопада.  Маленький дикарь знал мало слов, но имел хорошую память. По его
описанию,  люди с  лошадьми не  были похожи на  имперских солдат.  Георгий
захотел сам  осмотреть оставленные ими  следы.  Случай поднес ему подарок.
Георгий был счастлив удачей.
     Слабым естественно жаться друг к  другу.  Так  и  построились скамары
около  своего  поля,  разросшегося из  первого  югера,  вспаханного старым
Вассом или кем-то еще.
     Первый  сложил четыре стены  из  обломков камня.  Следующему пришлось
воздвигнуть только три, так как он встал спина спиной со старожилом. Улей,
в котором первый дом сделался первой ячейкой.
     Появились женщины,  разрасталось хозяйство.  Первый загон для  скота,
первый хлев.  Скамары развели кур.  Свиньи жили  в  лесу  на  участке,  за
палисадом, опиравшимся на деревья, как на столбы.
     Ямы,  заросшие ежевикой, напоминали Георгию начало его жизни скамара.
Он вздумал вырыть ров и  окружить поселок стеной.  В его душе было