и и истинного и старого Хавра,  который был
пусть  и  несовершенным,  но  все  же  допустимым отражением Единого.  Так
научили народ проповедники, присланные Яхве с жаркого Юга.


     Разгромив погост,  хазары принялись искать тропы к градам славян. Они
слыхали об  обычаях лесных  людей.  Каждый  град  ходит  сюда  поклоняться
идолам.  Хазары поняли,  что  они натолкнулись на  одну из  этих троп,  но
случайно пошли в обратную сторону.  Они были довольны успехом.  В их руках
оказался ключ к дорогам.  Но по знакомой они не хотели идти. Там ждал Рок,
не следовало опять испытывать Судьбу.
     Пошарив в  лесу,  хазары  без  большого труда  нащупали новую  тропу.
Наученные опытом, они нашли и обезопасили самострелы.
     Лента   тропы   загадочно  струилась  под   лесным   сводом.   Прошло
возбуждение,  вызванное удачей.  Хазары вспомнили,  что  славяне хитры  на
ловушки.  Они двигались шагом,  останавливаясь,  озираясь, перешептываясь.
Вдруг,  как в ответ на мысль,  из лесу прилетела стрела. Это не самострел.
Удар нашел жертву на остановке -  кони не шевелились,  никто не мог задеть
предательскую жилку.  Хазары метнули стрелы в дебрь.  Несколько всадников,
пригнувшись к  холкам,  бросились в  чащу.  Послышались крики,  раз-другой
звякнули тетивы.
     Поимщики вернулись ни с чем.  Видели коварного стрелка,  били в него.
Но он свалился в овраг, где нет хода ни лошади, ни человеку.
     Вожак лежал без жизни. Тонкая стрела впилась в шею, над самым воротом
доспеха,  сбоку,  под концом прядки волос, которые он отпускал на висках в
знак почитания Яхве. Сегодня Рок победил его. Дважды он избежал Судьбы, но
не  понял смысла предупреждения.  К  счастью для  подчиненных ему  бойцов.
Иначе он  не ехал бы первым.  Впрочем,  Судьба сильнее людей,  такова воля
Яхве.  Подчиненные ханского сына,  простые люди, почитавшие старого Хавра,
верили в непререкаемость Судьбы. Они привязали тело на спину лошади, чтобы
вернуть его отцу-хану для исполнения священных обрядов над умершим.


     Хазарская стрела нашла Мала, вонзилась в мякоть ноги и вышла с другой
стороны на добрую четверть. Стрела задевала за сучья, мешая бежать. Все же
Мал  перебрался через овраг по  упавшему дереву,  которое легло мостом над
влажной трясиной глубокого ложа.  Эх,  не дошли сюда хазары! Мал не бросил
свой лук,  стрелы были.  Лук простой,  охотничий,  стрелы тонкие, да жалят
изрядно. Побоялись хазары трусливые...
     Мал взялся за дело. Со стрелой в ноге далеко не уйдешь. Тем же ножом,
каким он кухарил для Велимудра, Мал переточил твердое, как кость, дерево и
вытащил стрелу из  мяса.  Хорошо вот,  что в  кость не  попало.  В  кость,
говорят,  худо.  Воевода Всеслав из  головы своей вытащил стрелу.  Вот это
диво. Не простонал, не охнул даже. А тащить из мягкого мяса просто. Мал не
заметил, как сразу не стало ни ног, ни рук, ни мысли.
     Откуда-то наплыла, как из тусклой воды, мохнатая морда. Мал глядел на
черные дырки ноздрей в  мелко-морщинистой,  как у собаки,  темной коже.  А
ведь он,  Мал,  как видно, сомлел!.. Сер-серячок учуял свежинку. "Сейчас я
тебя угощу, как хазарина". В руке не было силы, чтобы взять нож или лук. А
серый скрылся из глаз, спрятался без звука шороха, будто и не был здесь.
     Сороки  стрекотали на  низких ветках.  Испуганные движением мальчика,
птицы вспорхнули,  и одна из них смешно запуталась в мертвой метелке сухих
веточек.  "Молода и  глупа летать еще",  -  решил Мал.  На  кровь наползли
муравьи.  Мал  приподнялся:  что  лежать-то,  если живой!  На  голени раны
заплыли мясом и сухой кровью. Мал опустил штанину, закрутил ремни постола,
встал. Ступать было больно, да нужно.
     Мальчик знал,  что хазары ушли. Будь они здесь, то и сороки не насели
бы,  да и серый бы не прибрел на их стрекот. Сороки крикливы себе во вред.
Найдя  поживу,   дадут  голос,  а  другие,  зная  сорочью  повадку,  умеют
попользоваться найденной падалью.
     Мал потащился обратно через овраг по дереву-мосту.  Он твердо помнил,
откуда бил по хазарам.  Там он бросил торбы с припасом. Сегодня спозаранку
мальчик бегал в  град за  едой.  Еще  вчера они со  стариком приели все до
крошки.  Велимудр его  не  отпускал почему-то.  Старых  трудно понять.  То
"уходи,  умирать буду". То "не пущу никуда, без тебя худо тут, а хлеба мне
не  надо".  Беда быть старым.  Не  нашли ли проклятые торбы?  Нет,  оберег
Дажбог от потери.  Скорей на погост. Велимудр извелся один да голодный. "Я
ему про хазар не скажу.  А охромел - зашиб ногу, быстро бежал. Нет чести в
неправде. А правду ему сказать нельзя, он старый".


        2

     Более не  посылали за градский тын,  как всегда бывало,  сторожей для
ночного обхода. Не охраняли, как велось от дедов, посевы от потравы. Перед
закатом в хлеба валились стаи пестрых уток. И ночью, когда никакой глаз не
рассмотрит летящую птицу,  споро  свистели над  градом тугие крылья.  Одни
стаи,  покормившись,  шли на озера,  другие,  напившись досыта,  летели на
смену.  Табуны гусей падали на поля трижды в день: утром, в середине дня и
под вечер.
     Нет  в  поле  хозяина.  Вороватая утка  шарит понизу,  сосет повисший
колос,  собирает с земли.  Гусь ломит грудью,  топчет, выбивает хлеба. Где
жировала гусиная  станица,  будто  кони  валялись,  и  человеку ничего  не
останется.
     В  памяти людей  вепри перевелись внутри кона  россичей.  Вытесненные
вепри жили в  Заросье и на левый берег Роси переправлялись вплавь.  Иногда
вепри забредали от илвичей. У илвичей земли больше, чем у россичей. Хазары
спугнули вепрей.  В полях червями извивались черные спины свиней,  гноящих
посевы.
     Над  росскими градами  нависло  одиночество.  Запершись,  родовичи не
знали,  что творится на  земле.  Укреплялись против хазар и  против тоски.
Ожидание хуже самой беды.
     Иногда удавалось заметить струйку дыма в  стороне Рось-реки.  Слобода
держалась против хазар.  Своего дыма в  граде боялись.  Из  опасения хазар
очаги для пищи топили ночью.
     В  град Беляя пришел день,  когда на  опушке леса,  на  дальней меже,
сделались заметны конные. Свои или чужие? За полторы версты не рассмотришь
ни  лиц,  ни обличья.  Всадники растаяли в  кустах.  А  пустые поля уже не
казались пустыми.
     Вечером вдали  послышались звуки била.  Будто бы  в  граде соседского
рода,  где  правил старшинство Горобой.  Ночью  в  той  же  стороне зарево
подсветило небо. Опасаясь, что в темноте хазары нечаянно бросятся на град,
Беляй послал в  поле дозорных.  Не  взрослых мужчин,  которых слишком мало
осталось в  граде,  а быстроногих подростков с собаками.  Тяжелая тревогой
ночь  разрешилась ничем.  Наутро  слобода  по-прежнему держала дым,  а  на
западе, где жил род Горобоя, воздух стал чист.
     По  истечении первой четверти дня хазары пришли на  поле.  От погоста
они ехали с той опушки, где вчера виднелись конные. В граде принялись бить
в било и подняли густой дым. Пусть другие роды знают, где хазары.


     Хазарские  кони  травили  хлеба,   хазарские  воины  объезжали  град,
высматривая, как и откуда приступить.
     В  граде  у  котлов  со  смолой лежат  черпаки на  длинных держалках.
Наточены секиры,  ножи,  копья, мечи. Натужены луки, стрел хватит. Да мало
кому из защитников по руке-то оружие.
     Мужчин почти никого,  нет в  граде стрелков,  и  близко ходят хазары,
пестры, на разномастных конях, дикие, хищные.
     За тыном родовичи -  женщины,  девушки, старики. Дети около взрослых.
Хоть  поднесет,  хоть в  руку подаст нужное,  все  в  помощь.  Самых малых
спрятали в  тайник,  подпольный лаз.  Присматривает за  ними соседка Анеи,
старуха Арсинья, бережет зернышки рода.
     Хазары подвозили из леса толстые вязанки свежих веток и,  прикрывшись
ветвями и  щитами,  лезли  к  граду.  Они  бросали снопы веток перед рвом,
гатили воду.  Кто  из  градских умел стрелять,  пытался бить в  щели между
палями. Хазарские стрелки заставили защитников скрыться.
     Тын  высотой в  три  человеческих роста кажется очень высоким,  ров -
широким. Но хазары во рву, гатят ров. Их визг, крик, говор - везде. Трещат
под ногами сучья, плещет вода.
     Над  тыном  взлетела  арканная петля.  Захваченного вслепую  мальчика
волосяная веревка свалила,  вздернула между остриями палей. Кто-то рубанул
по удавке. Ребенок упал без жалобы.
     Арканы цеплялись за пали,  хазары вопили: "Харр, харр!" На тыне сразу
появилось много хазар.  Погрузив черпаки в котлы, женщины плескали смолой,
жидкой как вода,  дымно-пламенной. Душно, дымно, дико. Темно, будто ночью.
Непривычное к  доспеху женское тело  обливается потом.  Под  котлами рдеют
угли,  сбоку к  жару придвинуты корчаги с  запасной смолой.  Не попасть бы
смолой на своих. Своих не попалить бы...
     Млава не  заметила,  как  ее  подруга упала под хазарской саблей.  Не
видела,  как убийца, одолевший тын, сам свалился от чьего-то копья. Другие
руки подобрали подружкин черпак. В котел опрокинулись запасные корчаги. Но
вот  железо  черпака  заскребло  по  меди.   Хрипло,  с  бабьими  слезами,
прорвавшимися в горле, Млава закричала, неслышная в общем гомоне:
     - Смолы давайте, смолы!
     Нет смолы,  пусты корчаги.  Млава увидела подругу-соседку. Она лежала
ничком,  и разлетевшиеся косы тлели на угольях.  На темном тыне - брызги и
затеки,  черные,  как колесный деготь. Бросившись к палям, Млава присела в
самое время.  Стрела пролетела,  едва  не  задев кожаную шапку.  В  глазах
осталось страшное видение:  на  снопах ветвей,  заваливших ров  до  верха,
кто-то корчился, кто-то рвал с себя доспехи, одежду.
     - Смолы, смолы!
     Дети волокли туесы из луба с разогретой смолой,  тащили кули с углем.
Мехи раздували синий огонь, чадный, как в кузнице.
     Хазар будто не бывало. Прибежал подросток со словами:
     - Князь-старшина велел вам.  Хазары прикрываются от смолы.  Так вы на
них бревна мечите.
     И  опять хазары за  тыном.  Несут над собой плащи,  кожи,  идут,  как
степные черепахи.
     Росская женщина умела поднять мешок зерна на  пять-шесть пудов.  Ноша
дров,  куль репы пуда в  три казались легкими.  Через тын падают на  хазар
плахи, бревна. Летит жгучий дождь черной смолы.
     Кажется,  отбились.  Но  из  всех  родовичей  один  Беляй  охватывает
взглядом и  град и  то,  что творится за  тыном.  Уже со всех сторон лезут
степные люди,  ничем не поможешь, нет запасных людей. Град мог бы отбиться
против  воровского налета,  отстоял бы  себя  от  сотни-другой  степняков.
Против войска граду не отбиться, даже имея всех мужчин за тыном. Род Беляя
кончался под длинной ступней хазарина.
     Князь-старшина был один,  всех мальцов разослал с  последним советом.
Четверть дня  продержался град.  Хоть  мало,  но  взяли  хазарских жизней.
Другим будет легче.
     Расставаясь с  жизнью,  Беляй  чудесно светлел умом,  крепился волей.
Внизу,  во дворе,  уже кричали чужаки.  В избе -  ни души.  У очага лежало
высокое бремя бересты.  Есть и горячие угли,  немного раздуть - и запылала
смолкая кора женского дерева.  Стены сухи.  Как старый трут, сухи и черные
стропила крыши.  Занялось все сразу.  Старый князь с мечом вышел из двери,
махнул раз-другой.  Бил по-старинному,  без промаха, но тело свое не хотел
защитить. С рассеченной грудью, ослепленный кровью из пробитого лба, Беляй
отступил прямо в пламень,  сумел запахнуть дверь,  набросить засов. И лег,
умирая.
     Кругом пылал,  не потушишь, погребальный костер, угли засыпали белую,
крашенную кровью рубаху. И вольно и мощно взвилась душа россича, очищенная
огнем, ввысь, к небесной тверди, собственному жилищу людей росского языка.
     Отбитые в  двух местах,  хазары ворвались в  град в  шести других,  и
ловили  людей,  и  давили  арканами,  и  резали,  если  взять  не  хотели.
Победители разбирали бревна у  ворот,  чтобы открыть ворота и бросить мост
через ров.
     На родовичей,  которые думали, что отбились, беда упала сзади. Хазары
явились со спины,  лезли из самого града.  Остатки защитников скатились во
двор Анеи.
     - Спасайся, матушка! - крикнула Млава перед открытой дверью избы.
     - Беги, глупая, слушайся, - приказала старуха.
     Двое мальчиков заскочили в избу вместе с женщинами.
     За  ними сунулся было хазарин,  но  его ударили сзади,  и  он упал на
подставленный Млавою старый меч отца Ратибора, окровянив источенный клинок
с глубокой выщерблиной.
     Вскочил сосед и захлопнул дверь.  Понимая,  что более своих нет, Анея
наложила засов.
     Млава отбросила творило над подполом. Старуха молча толкнула в темную
яму мальчиков.
     - Лезь скорее! - приказала она Млаве.
     - Матушка, матушка, без тебя не пойду я! - взмолилась сноха.
     - Ступай!  -  закричала старуха.  -  И ты,  сосед, торопись. Едва вам
успеть...
     - Мать,  пожалей себя, я останусь, - просила Млава, когда сосед исчез
в яме.
     - Сказано тебе, безголовая, - тихо и страшно ответила Анея. - Ратибор
вернется ли,  нет ли.  Ты  ж  внучка моего сбереги,  глупая.  Не вернется,
другого мужа бери, рожай! Старые да бесплодные ныне роду не нужны.
     От  ее  голоса,  от  тайной  силы  огненного взгляда Млава  безвольно
опустилась на край подпола и соскользнула вниз.
     Анея накинула творило, поддернула ларь, поставила сверху тяжелый ящик
и,  ломая очаг,  скрепленный хрупкой глиной, бросала камни в открытый зев,
чтобы сделать ларь потяжелее.
     В  дверь гулко ударили,  Анея не  прекращала свое дело.  Еще ударили.
Дверь не поддавалась.  Снаружи,  наверное, бревно пустили тараном. Толстые
доски,  собранные деревянными гвоздями и клеем в единое тело, щепились, но
не падали.
     Еще и еще били.  Наконец дверь рассыпалась. Встав сбоку, у притолоки,
Анея успела уколоть мужниным мечом первого,  а  второй достал по ее голове
краем круглого щита.  Хазарская рука  приподняла Анею  за  косу.  Старуха.
Старухи не  имели  цены.  Подобрав с  пола  кривой нож,  подарок Индульфа,
хазарин умело отделил голову от тела.  По обычаю племени,  он подвесит эту
добычу к передней луке седла.  Голова нечестивого врага украсит воина, хан
даст награду.  Покрасовавшись,  хазарин закинет падаль.  В  законе старого
Хавра и нового Яхве сказано:  "Дома их сожги, кости их размечи. И похорони
их ослиным погребением".


     В подполе ночь.  Станет светло, если хазары отвалят творило. Ощупывая
осклизлые бревнышки,  из  которых был  сложен сруб  подпола,  Млава  нашла
нужное место. Вынув два коротких бревна, Млава тихонько позвала мужчину, и
он прополз в дыру.  С той стороны Млава наладила на место заслон. Низкий и
узкий лаз тянулся на сажень.
     - Помогай, помогай, - шепнула Млава соседу.
     Они толкали руками и ногами рыхлую землю,  на которой лежали, назад в
лаз.  Задевали один другого, царапали руки, срывали ногти, не замечая. Ход
нужно забить,  пока хазары не догадаются о тайнике. Земля мягко осыпалась,
непослушные комья  катились обратно.  Люди-кроты  нащупывали,  доверху  ли
засыпается  проход.   Опрокинувшись  на   спину,   они   старались  ногами
утрамбовать землю.
     Было парно и душно.  Густая темнота давила,  как жерновом. Неожиданно
заплакал детский голосок:  "К-ха,  к-ха,  аааа..."  -  Ратибор звал  мать.
Другой ребенок невнятно забулькал, и старушечий голос прошептал нараспев:

                        Гулюшки-гулю, баюшки-баю,
                        спи, усни, хазар придет,
                        твою голову сорвет,
                        т-шшш, т-шш, т-шш...

     Млава поползла на голос,  наткнулась на чье-то тело.  Старуха Арсинья
громко спросила:
     - Ты, живой, кто?
     Млава ответила шепотом:
     - Тише молви, матушка, тише.
     Арсинья возразила:
     - Коли ты ход прочно забила,  им не услышать.  Плохо заделала,  и без
голоса найдут нас.
     - Не знаю,  матушка, - уже громче сказала молодая женщина и добавила:
- Павно здесь тоже, живой.
     Павно был сыном Арсиньи, но старуха не откликнулась, будто ей сказали
о чужом.
     - А где Ратибор мой? - спросила Млава.
     - Руку дай...
     Пальцы Арсиньи были  холодны,  как  земля.  Млава  нашла губами лобик
сына,  влажный и теплый.  Ребенок опять заснул. Млава слышала, как темнота
дышала многими дыханиями.  Придерживая малого Ратибора, другой рукой Млава
нашла тельце еще одного ребенка,  другое,  третье,  еще и еще. Малые дети,
слабое семя погибшего рода,  спали, перепутавшись, как колосья. Душа Анеи,
наверное,  видела их.  Ведь это  Анея сварила для  малых сонный напиток из
маковых головок.  Таким отваром ведунья лечила от  иных болезней.  Человек
забывался,  исцеляясь во сне. Самым малым, грудным, дали выпить чуть-чуть.
Ратибор опять проснулся, нашел материнскую грудь.
     - Севинья где? - спросила темнота голосом Арсиньи.
     - Матушка,  не  знаю,  там она где-то осталась...  -  ответила Млава.
Вспомнился запах  горящих  волос  и  затылок Севиньи с  разрубленной шеей.
Севинья была снохой Арсиньи, женой Павно.
     - Полонили Севинью?  - настаивала старуха. Видно, и в этой семье было
больше близости между снохой и свекровью, чем между матерью и сыном.
     - Нет, не взяли Севинью, она спряталась, верно, - уклонилась Млава.
     Причмокнув, Ратибор отвалился. Тайник молчал, Арсинья и не вздохнула.
Переждав что-то, она позвала:
     - Млава, слышь?
     - Слышу.
     - Дончика возьми, покорми. Сюда. Руку дай. Эх ты, неловкая!..
     Грудной Дончик был  сыном Павно и  Севиньи.  Маленький сонно пососал,
причмокнул, отвалился от груди.
     - Павно целый? - только сейчас спросила мать про сына.
     - Будто бы целый он...
     - Заснул, стало быть, - заключила Арсинья.
     И  на Млаву навалилась удушающая сознание дрема.  С  ребенком у груди
она уходила далеко-далеко.  Не чужой Дончик,  он родной,  своей крови. Для
детей, для рода Анея отослала Млаву жить, а сама осталась хазарам.
     Гул,  тяжелый,  страшный,  заставил женщину очнуться.  С  бревенчатой
крыши тайника посыпалась земля.
     - Что это?
     - Дом упал,  другому нечему быть,  -  ответил голос Павно. - Град наш
они разоряют. Не любят они градов, - рассудительно объяснял Павно.
     - Ох-хо-хо,  -  вздохнула Арсинья,  -  завалится все, мы не выбьемся.
Некому будет и о косточках наших позаботиться, душам нашим послужить...


        3

     На  поле-поляне погибшего рода Беляя воевода Всеслав нашел потерянных
им  хазар.  Теперь  не  россичи -  хазары не  знали,  где  росское войско.
Разведчики-слобожане высмотрели степняков.  Пешие  и  конные одолели леса,
поляны и засеки. Они были дома. Дома помогают и стены.
     Никто не спросил воеводу,  успел ли он спасти град Беляя.  Что он сам
об этом знал,  оставалось в тайнах его души. В тех тайнах, в которые и сам
их владелец умеет не заглядывать.
     В   последней  четверти  дня  Всеслав  своими  глазами  увидел  град,
разрушенный,  подобный мертвому телу, с хазарами, похожими на хищных птиц.
Такое на  своей земле россичи видели при воеводе Гудое,  тридцать два лета
тому назад,  так давно,  что никто уже и  не помнил.  И если кто подумал о
Гудое, то лишь один Всеслав.
     Хазары заночевали в граде и около града,  у высоких костров.  Россичи
ночевали в лесу, без огней, как звери в логове, в молчании, чтобы ничем не
выдать своего присутствия.  От  поляны с  хазарами лес  охраняли Ратибор и
другие родовичи Беляя, люди, знавшие каждое дерево.
     С  вечера  Ратибору удалось  поймать  на  тропе,  ведущей к  погосту,
пятерых  посыльных хазар.  На  допросе опять  толмачил ромей  Малх.  После
отступления за Рось Всеслав взял его в  конные.  Когда первого молчальника
изрубили,  четверо остальных,  прося пощады,  попытались говорить. Посещая
для  торговли  проток  из  Меотийского  болота*  в  Евксинский  Понт,  они
чуть-чуть  научились  ромейскому  наречию  в  Фанагории.   Хан  Эган-Саол,
владыка,  наследственный повелитель рода-гнезда, который ныне взял росский
град,  завтра пойдет брать другой.  Можно было догадаться,  что на очереди
был град князь-старшины Ко