о
скачет позади. Она обернулась на  миг.  Это  был  Филипп.  Ярл  мчался  на
расстоянии полета стрелы...
   Анна даже успела рассмотреть оскаленные  желтые  зубы  белого  жеребца.
Филипп скакал, несколько склонившись набок, чтобы лучше видеть  Ярославну,
и голубой плащ развевался над ним, как крылья огромной птицы. Дева еще раз
оглянулась, и ей показалось, что она прочла в глазах ярла любовь. От этого
взгляда, полного мужского  любования,  ее  сердце  возликовало.  Во  время
скачки Анна потеряла зеленый плат, которым были повязаны закрученные косы,
и теперь волосы рассыпались у нее по плечам, вздымаясь от встречного ветра
золотым руном, и если бы Филипп находился поближе, она могла бы  услышать,
как ярл шепчет пересохшими от волнения губами:
   - Валькирия! Валькирия!
   Вепрь стремительно бежал к роще,  и  приходилось  удивляться,  что  его
короткие ноги способны на такую быстроту и столь неутомимы, но потом вдруг
бросился в сторону, спустился в лощину и пропал из поля зрения. Когда Анна
выехала на открытое место, зверь уже исчез. В то же  мгновение  ее  догнал
Филипп.
   - Где вепрь? - спросила Анна, едва справляясь со своим дыханием.
   Ярл придержал коня.
   - Разве найдешь его теперь среди дубов?
   Лошади их  очутились  рядом.  Белый  жеребец  почувствовал  нежность  к
молодой серой кобылице и стал кусать  розовыми  губами  ее  холку.  Должно
быть, он ощущал сладостный  запах  пота  Ветрицы,  потому  что  неожиданно
заржал от обуревавших его чувств. Но Филипп безжалостно вздыбил его и, изо
всех сил натягивая поводья, заставил повернуться несколько  раз  на  одном
месте, и тогда скакун снова подчинился власти человека. Анна  с  невольной
улыбкой восхищения смотрела на ловкого всадника.
   Не тревожась более об ушедшем вепре  и  уже  не  думая  о  наслаждениях
охоты, Ярославна ехала, сама не зная куда, без всякой цели,  по  тропинке,
едва видной среди редких и  поэтому  казавшихся  особенно  величественными
дубов. Красота каждого из них была создана природой  по  особому  замыслу,
как красота человека. Деревья застыли в солнечной  тишине;  они  созерцали
мироздание, в котором существовали сотни лет. Им не было дела до того, что
происходит в мимолетном времени людской жизни.
   В мире людей все казалось хрупким и бренным и не могло  устоять  против
бури. Анна тоже чувствовала себя былинкой, что несется в потоке неизвестно
в какое море. Ее душу наполняли неведомые доселе ощущения, каких  она  еще
никогда не испытывала в жизни, самые радостные, какие только существуют на
земле, и самые печальные, когда хочется умереть. Она не могла бы  выразить
их на скудном человеческом языке. Это все возможно передать только  первым
поцелуем, молчаливым взглядом, шепотом в лунную ночь.
   Филипп тихо ехал позади, на расстоянии полета стрелы.  Хотя  он  и  был
всего лишь варяжский наемник, смотревший на женщин как на временную  утеху
воина, но чувствовал сейчас, что ему не надо приближаться к  Ярославне.  И
вдали от него Анна спрашивала себя: что же она делает? Разве она  не  дочь
могущественного князя? Что ей до  этого  варяга,  который  сегодня  служит
здесь, а завтра в другой стране? Она повела плечом. Но оглянулась, и снова
ее охватила сладкая грусть.
   После погони за вепрем, когда порой захватывало дыхание, во рту у  Анны
пересохло, и ей захотелось пить.  Это  родилась  огненная,  ни  с  чем  не
сравнимая жажда. По некоторым признакам можно было догадаться, что  где-то
поблизости протекает ручей: там,  где  долина  понижалась,  росли  ракиты,
любящие близость влаги. Анна, даже не спросив, желает ли ярл следовать  за
нею,  повернула  коня  в  ту  сторону.  Вскоре  она  с  радостью  заметила
прозрачную струйку воды, торопливо бежавшую по  белым  камушкам,  как  это
часто бывает в местах, где  растут  дубы.  Трава  в  ложбине,  по  которой
протекал ручей, еще оставалась зеленой, и и из нее  с  кряканьем  вылетели
дикие утки, в отчаянье вытягивая длинные шеи, но на лужках  и  под  дубами
злаки уже поблекли и все было усеяно желудями -  привольное  пастбище  для
диких свиней.  Кое-где  последние  цветы,  колокольчики  и  еще  какие-то,
названия которых Анна не знала, робко, поднимали синие и розовые  головки.
Над ними хлопотали вялые осенние пчелы,  осторожно  опускались  на  цветы,
счастливо склонявшиеся от этой ноши, и, неловко перебирая  лапками,  точно
сердясь на свою  немощь,  собирали  остатки  летней  сладости.  Листья  на
ореховых кустах совсем пожелтели, и по  сравнению  с  ними  дубы  казались
покрытыми великолепной зеленью. С них шумно падали  желуди  и  порой  тихо
слетал побуревший лист. Золотые и розовые осины трепетали  в  предчувствии
зимы.
   Анна, держа коня за повод, спустилась  к  ручью.  В  одном  месте  вода
лилась через камень и казалась особенно прозрачной. Девушка стала  черпать
ее рукою, пила из горсти и так делала до тех пор, пока не  утолила  жажду.
Рядом наклонился к струе Филипп. Но он не черпал воду, а лег  на  землю  и
жадно пил, как зверь, - прямо из ручья.
   Вероятно, им обоим было здесь хорошо. Ни она, ни он не  беспокоились  о
том, чтобы предпринять  поиски  дороги,  вовремя  вернуться  к  охотникам.
Известно, что влюбленные - как дети, а звуки рогов, очевидно, не  долетали
в эти чащи. Филипп ушел в орешник, и Анна видела, как  он  рвал  с  кустов
орехи, и потом принес их полную шапку.
   В нерешительности, не зная, что сказать  друг  другу,  они  сидели  под
дубом, и рядом лежала красная шапка с орехами. Филипп срывал только  самые
крупные гроздья. Анна вынимала орех из побуревшего гнезда,  клала  в  рот,
зажмуривалась на мгновение и с сухим треском разгрызала скорлупу  молодыми
зубами, чтобы вынуть из нее шершавый спелый орешек.
   - Может быть, мы услышим звуки рогов? - спросила она.
   Но вокруг стояла благостная тишина. Ярл сидел рядом и молчал.  Вспомнив
рассказ Гаральда о Царьграде, Анна сказала ему:
   - Расскажи мне еще о царице Зое.
   Благодаря родству с Гаральдом и своему  знатному  происхождению  Филипп
уже двадцати лет от роду сделался  начальником  отряда  дворцовой  стражи,
набранной из северных варягов, из которых многие были седоусыми воинами. В
те дни взошел на престол Константин Мономах.
   - О царице Зое мне известно не многое, - ответил Филипп.
   - Расскажи мне о ее красоте.
   Однажды Филипп стоял на страже в Священном  дворце,  и  мимо  прошла  с
приближенными женщинами и евнухами императрица, ставшая уже старухой.  Она
посмотрела на красивого варяга, стоявшего у двери,  как  статуя,  выставив
вперед правую ногу  в  высоком  желтом  сапоге.  Императрица  вздохнула  и
проследовала дальше, оставляя  за  собой  легкое  облако  благовоний.  Кто
знает, если бы эта короткая встреча произошла  двадцать  лет  тому  назад,
Филипп, может быть, надел бы на голову  императорскую  диадему?  Но  после
дворцовых нарядов его поджидала в своей опочивальне  пылкая  жена  старого
патрикия,  посланного  с  важным  государственным  поручением  в   далекую
Армению, и молодой варяг не думал ни о каких диадемах.
   - О царице я знаю не многое, - повторил он.
   - Все говорят, что она красавица.
   Ярл стал припоминать черты лица Зои.
   - Она белокура и голубоглаза.  Не  очень  высокого  роста.  Скорее  это
приятная полнота, чем худоба. Даже теперь у царицы  сохранилась  нежная  и
белая кожа, но от волнений сгорбилась спина и трясутся руки.
   - Ты часто видел ее?
   - Я видел ее иногда во дворце или на Ипподроме, во время  торжественных
выходов.
   - Что такое Ипподром?
   - Ипподром - место, где происходят  конские  ристания  и  всякого  рода
развлечения. В этом огромном здании помещаются сто  тысяч  зрителей.  Люди
сидят на каменных скамьях и смотрят на колесницы, на плясунов,  на  ученых
медведей. Когда же на трибуне появляется император, все  приветствуют  его
рукоплесканиями и громкими криками. Потом народу раздают хлеб и вино.
   - А что такое трибуна?
   - Ответить на твой вопрос могу так. Трибуна походит на то  помещение  с
шелковой завесой, где ты слушаешь с братьями церковные службы.
   Анна уловила легкий шум и, подняв голову, увидела, что на соседнем дубе
прыгает с ветки на ветку проворная белка. Не опасаясь людей, она  спокойно
уселась на суку и, держа орех в лапках, с уморительным старанием принялась
грызть его, чтобы полакомиться вкусным плодом. Анна помахала рукой,  желая
спугнуть зверюшку, чтобы полюбоваться  на  ее  легкие  прыжки  в  воздухе.
Белка, оставив орешек, внимательно посмотрела  вниз  маленьким,  черным  и
блестящим, как бусинка, глазом, но преспокойно продолжала заниматься своим
делом, может быть убедившись, что  у  этих  пришельцев  нет  тех  страшных
орудий, что посылают смерть в виде пернатых стрел.  Угадав  мысль  Анны  и
желая сделать ей приятное, ярл громко крикнул, и лесной зверек,  уронив  в
испуге орех, молниеносно исчез среди листвы.
   Ярл молчал, переводя глаза с Анны на дуб и обратно, а  потом,  видя  ее
вопрошающий взгляд, затуманенный мечтами об этом далеком городе, в котором
живут прекрасные царицы в жемчужных диадемах, продолжал свой рассказ:
   - Мне передавала жена одного патрикия, что Зоя в  молодости  не  любила
пышных облачений из парчи, как у епископов, а предпочитала  носить  легкие
шелковые одежды, приятно обрисовывающие тело. С малых лет все у  нее  было
направлено на то, чтобы нравиться. Ее опочивальня до  сих  пор  напоминает
лавочку торговца восточными  ароматами.  Одна  рабыня  месит  какое-нибудь
миндальное тесто для притираний, другая варит  в  медовом  соку  пшеничные
хлопья для освежения лица, третья приготовляет в медном тазу  новую  смесь
благовоний.
   - И ты видел все это?
   Ярл пожал плечами.
   - Видел, когда приходилось проверять стражу у покоев императрицы. Но  о
многом я узнал от жены патрикия.
   - Кто эта женщина?
   Ярл в смущении пояснил:
   - Одна патрикианка... Живущая там...
   - Приближенная царицы?
   - По положению своего мужа ее неоднократно приглашали к царскому столу.
Эта женщина рассказывала мне, что Зоя всегда была очень  зябкой  и  больше
всего на свете любила тепло, меха и жаровни с  раскаленными  угольями,  на
которые в Константинополе льют аравийские благовония.  Император  оказался
желчным человеком. Зое стало скучно  с  ним,  и  она  влюбилась  в  юношу,
которого  звали  Михаил...  Говорят,  он  краснел,  как   девочка,   когда
влюбленная до безумия императрица, забавляясь, усаживала молодого человека
на трон и украшала его чело диадемой. Однажды Гаральд видел такую картину.
И многие другие воины.
   - А ты?
   - Нет, я этого не видел.
   - Что же было потом?
   - Потом? Вскоре император Роман умер, утонув в купели. Кто знает, может
быть, его утопили по приказанию Зои? И тогда Михаил сделался  императором.
Достигнув же высшей власти, он  резко  переменился  в  своем  отношении  к
любовнице. Ведь Зое уже перевалило  за  пятьдесят  лет.  А  этот  баловень
судьбы был молод. Справедливость  требует  сказать,  что  он  отличался  и
некоторым величием духа. Прошло немного времени, и Михаил опасно захворал.
Но перед тем, как окончить свой жизненный путь, пожелал принять монашеский
чин. Когда уже настал час  зажигать  светильники  и  петь  стихиры,  чтобы
постригать  его,  оказалось,  что  иноческая  обувь   еще   не   сработана
башмачником. И можешь себе представить! Василевс не захотел идти к богу  в
пурпуровых кампагиях. Это  такие  высокие  башмаки,  присвоенные  царскому
званию. Он предпочел пойти босыми ногами по каменному полу,  изнемогая  от
лихорадки. Очевидцы рассказывали мне,  что  в  монастырь  явилась  и  Зоя.
Пешком, в покаянной одежде. Она пожелала еще раз взглянуть  на  того,  кто
вызвал в ее душе такую бурю.
   Сочинять стихи Филипп учился у Гаральда. Но он не обладал даром  певца.
Зато рассказывать ярл умел не хуже своего  начальника  и  видел  во  время
своих странствий немало.
   - Еще я узнал о Зое от того царедворца, о котором  Гаральд  говорил  на
пиру. Этот человек намного старше  меня.  Он  писатель,  занимает  высокое
положение во дворце, но мой руководитель верно  заметил,  что  любопытство
Пселла не знает границ. Поэтому  он  водит  дружбу  не  только  с  важными
людьми, а даже с простыми воинами, в надежде узнать  от  них  о  том,  что
происходит в священных палатах во время ночной стражи. Он и  со  мной  был
всегда любезен. Впрочем, сам не скупился на всякие истории. О Зое  однажды
царедворец выразился так... Это происходило в цирке... Позволь, как же  он
сказал тогда? Да, будто бы характер царицы напоминает бурное  море,  волны
которого то поднимают корабль к небесам, то низвергают в  морские  пучины.
Запомнил эти  слова.  Он  прав...  Зоя  никогда  не  знала  предела  своим
страстям. Во всяком случае, всем известна ее расточительность. В один день
царица способна потратить на женские украшения или шелковые  одежды  целый
кошель золота.
   - Теперь она стала женой Константина?
   - Да, ведь ты слышала, как Гаральд рассказывал об этом  на  пиру.  Хотя
входы и выходы во дворце охраняются днем  и  ночью  воинами  с  оружием  в
руках, но смерть проникает туда безвозбранно, и  юный  Михаил  тоже  умер,
пораженный болезнью, как мечом.  Царскую  корону  возложил  на  свое  чело
другой Михаил, по прозванию Калафат. Тогда на престол взошел Константин, и
Зоя в третий раз сделалась  императрицей.  Впрочем,  это  не  принесло  ей
счастья. У нее оказалась соперница...
   - Склирина!
   Мария рассказывала  Анне  об  этой  любимице  отца,  но  ограничивалась
пристойными  словами  или  намеками,  чтобы  не  унизить  его  царственное
достоинство.
   - Склирина. Он сделал любовницей племянницу, из знатного рода  Склиров.
Ее сопротивление Константин победил подарками, а также своей красотой. Это
случилось, когда царь был еще простым смертным и томился в  изгнании,  где
она разделила его участь и утешала в несчастье.
   - Разве эта женщина красивее Зои?
   - Может быть, Склирину нельзя назвать красавицей... Но  Пселл  уверяет,
что в ней бездна очарования. Так однажды он разглагольствовал перед всеми.
Будто бы она любит читать стихи, и особенно того певца, который  прославил
подвиги некоего воина по имени... Ахиллес или как-то в  этом  роде.  Пселл
даже называл имя того скальда, но я забыл. Знаю только, что он был слепец.
Он воспел красоту одной гречанки... Ее звали  Елена.  Из-за  этой  жены  в
отдаленные времена вспыхнула какая-то ужасная война.
   - Троянская война. Разве ты не читал в книге?
   - Я не читаю книг.
   - Что же произошло?
   - Когда Константин стал императором, он женился на Зое, чтобы  укрепить
свои права на престол, но все его помыслы были направлены на возлюбленную.
Сначала он поселил Склирину  в  загородном  доме.  Затем  решил  построить
великолепный дворец  для  нее,  а  потом  переселил  к  себе,  и  Склирина
появляется теперь на всех церковных выходах рядом с ним и императрицей.
   - И Зоя терпит это?
   - Перемены судьбы так утомили царицу, что она уже относится ко всему  с
полным равнодушием.
   - Разве возможно подобное во дворце? - изумилась Анна.
   - Многие сначала негодовали, потом привыкли.  Кроме  того,  у  Склирины
такая благородная душа, что люди  охотно  прощают  ей  грехи.  Теперь  эту
наложницу в глаза и за глаза называют царицей. Жена патрикия...
   Анна с недоумением посмотрела на Филиппа:
   - Все та же самая? Почему ты так часто вспоминаешь эту женщину? Как  ее
зовут?
   -  Феодора...  Она  относилась   ко   мне...   как   сестра   или   как
благодетельница. И вот рассказывала, что во  время  одного  выхода  Пселл,
отличающийся большой ловкостью в  придворном  поведении,  назвал  Склирину
Еленой, намекая на красавицу, которую прославил слепец...
   - Елену Троянскую?
   - Кажется, так. Склирина услышала и улыбнулась царедворцу.  За  это  он
получил от Константина очередное звание и кожаный мешочек, полный  золотых
монет. Но я опасаюсь, что Склирина поражена каким-то недугом.
   - Откуда тебе известно это?
   - Об этом тоже мы узнали от Пселла. "Посмотрите,  -  сказал  он  как-то
Гаральду и мне, когда мы явились, чтобы приступить к  запиранию  дворцовых
дверей, а он в тот  вечер  почему-то  задержался  в  Священном  дворце,  -
посмотрите, как пылают у Склирины ланиты! Это недобрый знак!" В это  время
Склирина, скромно потупив глаза, прошла мимо нас.
   Между тем погода неожиданно изменилась. Начавшийся таким  блистательным
утром, сияющий день потемнел, и солнце спряталось за  облаками.  С  запада
наползали низкие черные тучи. Анна посмотрела на них и подумала, что может
пойти дождь. Только теперь она вспомнила о Святославе, о  сестре  и  стала
прислушиваться, не трубят ли рога. Нет, вокруг стояла та зловещая  тишина,
что бывает перед бурей.  Ярославна  как  бы  очнулась,  заторопилась  и  в
тревоге спрашивала ярла, что им теперь  делать.  Филиппу  хотелось  побыть
наедине с дочерью конунга,  однако,  повинуясь  ее  желанию,  он  старался
сообразить, в какую сторону надо ехать, чтобы присоединиться к охотничьему
стану. Поглядывая время от времени на небо, ярл и Анна  сели  на  коней  и
поднялись из ложбины. Им казалось, что стоит только пересечь дубраву, и за
нею уже будет тот овраг, где убили вепря. Теперь отроки, вероятно,  зажгли
там костры и жарили его мясо. После охоты требовалось  накормить  людей  и
псов.  Но,  очевидно,  зеленоглазая  Фрейя,  покровительница   влюбленных,
желала, чтобы Анна и Филипп заблудились. Когда они  наконец  выбрались  из
дубравы, перед ними неожиданно выросла другая роща!  А  листья  дубов  уже
зашумели под крупными каплями дождя. И вдруг налетела гроза. В мире  стало
совсем темно, тотчас синяя молния сверкнула среди деревьев  и  раскатистый
гром наполнил на  несколько  мгновений  страшным  грохотом  гулкое  лесное
пространство, хотя начиналась осень и время Перуна миновало.
   - Милый Филипп! Что с нами будет! - вскрикнула Анна.
   Кони прибавили ходу. В поисках спасения от бури всадники  углубились  в
рощу, под сень величественных дубов. И тогда,  как  это  бывает  только  в
книжных повествованиях, Ярославна увидела перед собой бревенчатую избушку.
   - Здесь кто-то живет! - с тревогой произнесла Ярославна.
   Опережая Анну и успокаивая ее улыбкой, в  которой  блеснули  его  белые
зубы, Филипп подъехал к хижине. Два передних  зуба  у  ярла  были  крупнее
других, и это придавало его лицу несколько хищное выражение, даже когда он
улыбался.
   У избушки, глядя в черную дыру раскрытой двери,  грубо  сколоченной  из
нетесаных досок и перекладин, ярл крикнул:
   - Эй, кто тут прячется от людей?
   В ответ на голос из хижины вышел бедно одетый  простолюдин,  в  длинной
холщовой рубахе без всяких вышивок  и  в  таких  же  домотканых  портах  с
заплатами на  коленях.  У  человека  была  всклокоченная  борода,  а  руки
почернели от копоти. В искривленных от труда пальцах он держал секиру и  с
недоумением смотрел подслеповатыми глазами на неожиданно явившихся к  нему
незнакомцев, осторожно проводя пальцем по острию топора. Но,  увидев,  что
молодой воин при мече и в нарядном плаще, а  девица  в  красных  сапожках,
понял, что это знатные люди, каким-то чудом занесенные в  лесную  трущобу,
где никого не было, кроме диких зверей.
   - Кто ты? - строго спросил ярл. - Или ты волхв?
   Как многие скандинавы, Филипп хорошо говорил по-русски.
   - Я не волхв, - ответил, нахмурившись, поселянин.
   - Добро. Ты разбойник?
   - Нет, я не разбойник.
   - Тогда что же ты делаешь в дубраве?
   Всякая бедная одежда, заплаты, босые ноги немедленно вызывали в душе  у
этого знатного человека подозрение,  недоверие  и  вместе  с  тем  желание
повелевать.
   - Я добываю себе пропитание рубкой дерев, - отвечал поселянин.
   - Это княжеская дубрава, и здесь никому не позволено рубить деревья.
   - Я рублю только сухие деревья или поваленные бурей.
   Филипп привык разговаривать со смердами с высоты, сидя в седле,  однако
почел, что  уже  достаточно