Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
щек и плотно
сжатый, маленький, как у младенца, рот - все дышало величием философского
мышления.
Епископ отозвал его в темный угол и шепотом спросил:
- Чем больна королева? Обыкновенная ли это болезнь или что-либо другое?
Врач захватил рукою пухлый подбородок и о чем-то размышлял.
- Полагаю, что у королевы поражена недугом плевра.
- Болезнь ее в легких?
- Там она гнездится и наполняет все тело жаром и холодом. Да будет тебе
известно, что в человеческом организме четыре жидкости. Кровь, лимфа,
желтая и черная желчь. От них и зависит здоровье человека. Оно заключается
в равновесии этих жидкостей, и когда одна из них убывает, то наступает
нарушение телесной крепости.
- Чем же ты будешь лечить королеву? - спросил епископ, практический ум
которого не удовлетворился учеными разглагольствованиями медикуса.
- Я еще не знаю, какая у больной мокрота. Но если она будет вначале
бесцветной, а на шестой день желтого цвета и на девятый - гнойной, значит,
я не ошибся в определении болезни.
- Но какие снадобья ты намерен давать больной?
- Потогонное. Врачи с острова Кос, о которых я читал в трактате "О
природе человека", советуют в подобных случаях делать уколы, чтобы удалить
гной из легких. Но это весьма рискованное предприятие.
- Как же нам поступать?
- Надо потеплее укрыть больную. Чтобы тело покрылось испариной, и тогда
вытереть ее вином, смешанным с уксусом.
- Каким вином, красным или белым?
- Лучше белым, потому что красное оставляет следы на белье...
Пообещав немедленно приготовить потогонное средство, врач удалился,
совершенно уверенный во всемогуществе своей медицины. Самое важное было -
определить болезнь. А если человек умирал по всем правилам, то это не
умаляло торжества науки.
Но жизнь Анны висела на волоске. К полуночи ее дыхание стало хриплым и
мучительным. Она металась на постели и прижимала к подушке то правую щеку,
то левую...
Почти все покинули королеву. У ложа остались только Милонега и Волец.
Когда время перевалило за полночь, Анна начала бредить, выкрикивала
непонятные слова. Потом вдруг приподнялась на кровати и сказала:
- Милонега? Ты здесь?
- Я здесь, - упав на колени перед ложем, ответила наперсница.
- Милонега!
- Что, госпожа?
- Надо торопиться...
- Куда торопиться?
- Пусть приготовит коней... Скажи Яну...
- Что с тобой, госпожа?
- Собери меня в путь...
- Куда же ехать в такой час! - уговаривала королеву Милонега. - Смотри,
на дворе - черная ночь. Ветер воет в трубе. Поспи! А завтра настанет утро,
взойдет солнце, и мы поедем по следам князя Изяслава...
Всю ночь Анна бредила, призывала к себе сыновей, когда же пропели
третьи петухи и уже можно было ждать наступления рассвета, больная
очнулась, пришла в себя и села на постели. Рыжие волосы, еще не тронутые
сединой, хотя королеве уже перевалило за пятьдесят, упали на плечи
обильными прядями. Глаза у Анны горели лихорадочным огнем.
- Милонега! - звала она шепотом верную прислужницу.
- Я здесь, госпожа, - бросилась к ней измученная старуха.
- Неужели я умираю? - спросила Анна.
Она не отрываясь смотрела куда-то вдаль. Милонега, как могла, успокоила
больную и опять уложила в постель.
Душа Анны снова погрузилась во мрак. Борьба между жизнью и смертью
продолжалась. Анна жила в мире бредовых видений, цепляясь пальцами за
ворот рубашки, за шерстяное покрывало, за руки Милонеги.
Король Генрих и граф Рауль, ложе которых она делила, стояли у постели и
спорили грубыми голосами о том, кому принадлежит город Крепи, и Анна
плакала от бессильного отчаянья, что не может примирить их... Вдруг
появился епископ Готье Савейер... Он держал в руках толстую книгу, раскрыл
ее и показывал королеве какое-то полное значения место, однако латынь уже
перестала быть для болящей понятным языком... Потом возник из тьмы
Людовикус и, прижимая к груди лисью шапку, стал говорить о Риме. Что он
рассказывал о Риме? Анна махнула рукой, и Людовикус исчез...
Теперь уже вышгородские дубы шумели над голо вой, и Ветрица радостно
заржала, почуяв свою всадницу, и все было так ярко, что Анна даже увидела
тревожный и полный отраженного сияния глаз кобылицы, вспомнила ее нежные
розоватые губы...
Наступил четвертый день. Епископ Оттон с позором изгнал медикуса
Бонифация. Ученейший врач горестно брел по улицам Вормса, размахивая
руками и бормоча себе под нос латинские слова, и встречные сторонились от
него, как от безумца. Был вызван другой врач, старый Рихард, пользовавший
Трирского епископа Бурхарда, уехавшего вместе с Изяславом на Русь. Но и
этот медик был бессилен перед недугом Анны, хотя иногда сознание
возвращалось к королеве, и тогда она просила пить, узнавала Милонегу,
жаловалась на ужасную головную боль. Стискивая голову похудевшими руками,
Анна медленно вспоминала то, что случилось с нею за последние дни, и даже
охватывала мысленным взором всю свою жизнь, от счастливого детства до
парижского дворца, точно предчувствуя, что приходит конец.
Было пять часов пополудни. Но день выдался облачный, и в горнице уже
стоял сумрак. Анна вдруг приподнялась, села на постели и позвала страшным
голосом Милонегу.
- Я здесь, - ответила та в смятении, потому что никогда не видела
королеву в подобном волнении. Обезумевшими глазами, в которых мешались
печаль и радость, Анна смотрела куда-то вдаль и простирала трепетные руки
к чему-то невидимому для других.
- Милонега!
- Что, госпожа? - со слезами в голосе бросилась к ней прислужница.
- Смотри, Милонега!
Старая женщина повернула лицо в ту сторону, куда устремила свой взор
больная, точно возможно было увидеть зримое в бреду только Анне.
- Разве ты не видишь, Милонега?
- Ничего не вижу, госпожа!
- Дорога поднимается в гору, а на горе - Вышгород.
- Вышгород! - повторила потрясенная Милонега.
- Днепр внизу голубеет...
- Еще что ты видишь, госпожа?
- Вижу милого брата Всеволода. Он идет ко мне, спускается из города.
Узнаю его красную рубаху, с золотым оплечьем... Рядом с ним - король, мой
сын, и Гуго...
Но все заволокло туманом... Анна в бессилии упала на подушку. Ей
послышались далекие звуки скандинавской арфы. Над королевой веяли
прохладой вышгородские дубравы. Вот знакомая бревенчатая хижина. Беловатый
дымок все так же струится над тростниковой крышей. Как в тот вечер, Филипп
стоял на пороге. Не сын, а другой На нем был длинный голубой плащ. Ярл
что-то говорил беззвучными устами и улыбался. Так печально, что душа у нее
наполнилась горечью и сердце пронзила острая боль. Молодой воин протянул к
ней руки, и Анна могла рассмотреть тонкие пальцы, даже золотое кольцо,
которое носил некогда Локки...
Москва, 1960