ту с восторгом, предвкушая удовольствие  вонзить
копья в ощетинившегося вепря и вдохнуть ноздрями острую, мускусную теплоту
звериной крови. Никогда человек, казалось им, не чувствует  так  явственно
жизнь, как наблюдая смерть врага или зверя. Пожелали отправиться на лов  и
обе сестрицы, Елизавета и Анна. По просьбе матери,  Святослав  должен  был
позаботиться, чтобы с ними не случилось чего-нибудь худого.


   Накануне отправления на охоту, услышав, что брат действительно занемог,
Анна  навестила  болящего.  Молодой  князь  обитал  с  супругой  в  ограде
княжеского дворища, но в отдельных хоромах. У него были  свои  вооруженные
отроки и отдельный домоуправитель. Анна направилась в дальний конец двора,
занимавшего такое обширное пространство,  что  на  нем  иногда  собиралось
народное вече и  устраивались  конские  ристания.  Сейчас  на  нем  стояла
тишина, все заросло крапивой. На траве лежали  собаки  и  щелкали  зубами,
ловя злых осенних мух. Псы вежливо помахали хвостами, когда Анна проходила
мимо. Кое-где рабы лениво выполняли ежедневные работы - один колол дрова у
поварни, другой нес воду в ведрах  на  коромысле,  некоторые  проветривали
меха. Над колючими цветами, которые называются  лепками,  кружились  белые
мотыльки. Хвосты у собак были полны этих шишек, и Анна  вспомнила,  что  в
детстве играла с братьями, бросая эти колючки, легко прилипавшие к одежде.
   Мария, жена Всеволода, встретила  свойственницу  радостными  поцелуями.
Ярославна тоже с удовольствием  прижалась  щекой  к  ее  прохладной  щеке,
спрашивая о брате. С  улыбкой,  стесняясь  своего  произношения,  гречанка
ответила, что у больного врачи.
   Привыкшая к пышности Священного дворца и общению с воспитанными людьми,
дочь царя, приехав в страшную скифскую страну, воображала,  что  мужем  ее
будет какой-нибудь  огромный  варвар,  в  объятиях  которого  ей  придется
трепетать, как птичке в пасти зверя, а он оказался  тонким  и  болезненным
юношей. С первых  же  дней  Мария  привязалась  к  нему  со  всей  женской
нежностью, взращенной в гинекее. Когда Всеволод хворал, она сама  готовила
для него отвары, какие предписывал врач, и проводила ночи у его изголовья.
Но болезнь проходила, и тогда большой  дом  наполнялся  смехом  влюбленных
супругов.
   Молодой князь страдал печенью и всякий раз, как выпивал на пиру слишком
много меду, болел.
   Когда Анна появилась на пороге горницы, Всеволод улыбнулся ей. Он лежал
на широкой деревянной кровати, под меховым покрывалом, невзирая на  теплую
погоду. У одра болящего стояли двое врачей.
   Один из них, красивый, чернобородый,  но  предрасположенный  к  полноте
человек, был армянин по имени  Саргис,  по  каким-то  причинам  покинувший
город Ани, вероятно спасаясь от неверных,  и  поселившийся  в  Киеве,  где
лечил всю княжескую семью: Ярослава от бессонницы, Святослава от  нарывов,
Ингигерду от сердечного томления, а Всеволода от колотья в боку.  В  умных
глазах лекаря можно было прочитать гордость своей великой наукой, дававшей
ему возможность взирать  с  аристотелевских  высот  на  простых  смертных,
считавших, что недуги - лишь наказание, посылаемое за грехи, тогда как все
объясняется сухостью или влажностью человеческого организма, обилием слизи
или слабостью почек и прочими естественными причинами. Некогда врач изучал
медицину в знаменитой Муфаргинской школе, которую прославили на  весь  мир
два армянских врача - Бусаид и Иессе. Саргис хорошо говорил по-гречески  и
по-арабски, изучал Аристотеля и  привез  из  Армении  трактат  Немесия  "О
природе  человека",  переведенный  на  арабский   язык.   Имена   великого
Гиппократа и Галена не были для него пустыми звуками, но в  среде  знатных
людей   он   остерегался   прибегать   к   сильнодействующим    средствам,
ограничиваясь рвотными снадобьями, кровопусканием и приятными отварами, от
которых не могло произойти в таинственных недрах тела опасных изменений.
   Увы, приходилось быть осторожным с  гневливыми  воинами,  хотя  русские
дружелюбно относились ко всем чужестранцам.
   Когда Анна вошла в горницу, Саргис  стоял  у  постели  и  держал  двумя
пальцами запястье князя, точно прислушиваясь к чему-то, доступному  только
его слуху. Рядом находился другой врач, родом  грек,  по  имени  Евлампий,
привезенный в Киев митрополитом Феопемптом. Этот человек, хотя и  лечивший
других, сам  имел  весьма  болезненный  вид,  с  неопрятной  всклокоченной
бородой, в монашеском одеянии. В  течение  многих  лет  Евлампий  врачевал
русских купцов в предместье св.Мамы и научился их языку.
   Может быть, для того  чтобы  посрамить  грека  своим  глубоким  знанием
врачебных тайн, Саргис бережно опустил руку Всеволода на одеяло и сказал:
   - Что  такое  тело  человека?  Повозка,  запряженная  теплом,  холодом,
сухостью и влажностью. Это те же четыре  элемента.  Огонь,  вода,  воздух,
земля. Поэтому лечить болезни нужно, сообразуясь с природой человека.
   Женщины ничего не поняли из того,  что  сказал  врач.  Только  Всеволод
улавливал в его словах некоторые мысли, так как  привык  читать  греческие
книги, в которых говорится о подобных вещах.
   Но грек, лечивший митрополита и прочих духовных особ освященных  елеем,
не признавал гиппократовских тонкостей. Он возразил Саргису:
   - Болезни надо изгонять из человеческого тела  постом  и  молитвою  или
помазанием елеем. Ибо всякий недуг - зловредный дух.
   - Не спорю, - благоразумно ответил Саргис.
   - К чему эти ухищрения? - негодовал грек. -  Если  господь  не  поможет
совладать с недугом, не исцелят никакие снадобья.
   - Не спорю, - дипломатично повторил армянин, - но что говорит  об  этом
Гиппократ?
   - Гиппократ! - презрительно поморщился Евлампий.
   - Да, Гиппократ! Неугасающее светило! Он, например, говорит, что зевота
или потягивание происходят отнюдь  не  от  влияния  нечистой  силы,  а  от
усталости тела. Конечно,  бывает,  что  злые  духи  овладевают  человеком,
особенно во сне, принимая в сонном видении образ  соблазнительной  женщины
или даже крылатого чудовища. Однако чаще  всего  это  объясняется  слишком
обильной пищей, принятой во время позднего ужина...
   Всеволод не  без  удовольствия  выслушивал  важные  разглагольствования
врачей, хотя и морщился от покалывания в боку.
   - Тебе больно? - в крайнем огорчении спрашивала мужа Мария.
   Князь застонал в ответ. Но Анна догадалась, что  так  он  поступал  для
того, чтоб лишний раз вызвать в сердце любимой супруги нежность.
   - Молись святому Пантелеймону и будешь  здоров.  Господь  лучше  знает,
какая у тебя болезнь.
   Грек ушел. Проводив, его взглядом, Саргис сказал:
   - Для чего же нам дан разум? Не для того ли, чтобы распознавать болезни
и лечить больных травами, произрастающими на земле? Что мы лечим  у  тебя?
Болезнь печени. Ее признаки налицо. Боли в боку, в спине и  правом  плече.
Правая рука у тебя отяжелела? Отяжелела. Как обычно бывает у тебя в  таких
случаях. Судя по биению  жилы,  тебя  лихорадит.  Причина  всему  -  вино,
поглощенное свыше меры. Я уже тебе говорил. Пьянство - не для тебя.
   Всеволод терпеливо выслушивал советы врача, в надежде, что он и на этот
раз избавит его от ноющей боли...
   - Что предписывает в  подобных  случаях  искусство  врачевания?  Покой,
полынные отвары. Хорошо также пить настой из барбарисовых ягод или  питье,
приготовленное из меда с небольшим количеством уксуса.
   - Князь не спал всю ночь, - пожаловалась Мария.
   - И от бессонницы существуют средства. Вот что давай  больному.  Возьми
головки мака, положи их в сосуд, налей в него воды, чтобы все было покрыто
жидкостью, и вари на медленном огне, как похлебку.  Затем  процеди  варево
через чистое полотно. Храни этот отвар в глиняном горшке  и  давай  выпить
князю перед сном небольшое  количество,  предварительно  разведя  снадобье
наполовину водой. Но ни в коем случае  не  позволяй  больному  вкушать  ни
жирного мяса, ни перцу.
   - А вино? - спросил Всеволод.
   - Разрешается, но в небольшом количестве. Оно пламенем сжигает человеку
печень. Еще Иоаннес, выдающийся врач, писал, что у пьяниц сердце и  печень
ослабевают и находятся в состоянии  угнетения.  Вино  вызывает  тяжесть  в
желудке и гнилую отрыжку. Не говоря уже о  том,  что  душа  у  опьяненного
человека не способна приобщиться ни к чему разумному и как бы находится во
мраке.
   Всеволод вздохнул. Он подумал о том, что его братья пьют на пирах мед и
вино и потом не испытывают ни малейшего страдания, а он прикован к постели
за лишнюю чашу.
   Саргис развел руками, как бы  намекая  на  ограниченность  человеческих
сил.
   - Ты знаешь, светлый князь, о моей готовности служить тебе.  Если  меня
зовут к одру болящего, я спешу, не спрашивая, богат он или беден  и  может
ли заплатить  мне.  Для  меня  безразлично,  рубище  на  нем  или  золотое
покрывало. Я лечу. Надеюсь, что тебе и на этот раз поможет полынное питье.
   Анна видела, что эти врачи, приехавшие из Армении или  Сирии,  берут  в
свою руку кисть больного и определяют таким образом болезнь.
   - Как ты можешь  по  биению  жилки  распознать  недуг?  -  с  уважением
спросила она врача.
   Армянин, потирая пухлые, опрятные руки, стал объяснять:
   - Чем чаще бьется жилка, тем больше жар у человека. В юности я учился в
далеком городе Муфаргине, неподалеку от Эдессы...
   Названия этих далеких городов ничего не говорили Анне.
   - Там я постиг арабскую науку врачевания. Потом я слушал в  городе  Ани
учение о лекарственных травах. Один ученый  человек,  по  имени  Григорий,
изучавший философию в Константинополе, основал с  разрешения  нашего  царя
школу, и от него я тоже  узнал  много  полезных  вещей.  Но  еще  более  я
научился врачевать у некоего Кириака. Однажды  я  слышал,  как  он  сказал
Григорию, что его интересуют не звезды, не их влияние на судьбу  человека,
не движение небесных светил в зодиаках, а вопрос, каким образом соки  пищи
превращаются в кровь. Эта мысль так поразила меня, что с тех  пор  я  стал
задумываться над состояниями  человеческого  тела.  Если  мы  откроем  эту
тайну, то возможно будет излечивать все недуги.
   Врач получил мзду и удалился. Анна  села  на  край  постели.  Мария  же
вынула засунутый за пояс белый платочек и с нежностью отерла  пот  со  лба
мужа.
   - Скоро ты покинешь нас, - сказал Всеволод сестре.
   Анна ничего не ответила. Мария смотрела на нее понимающими глазами.


   Охотники пробудились  задолго  до  рассвета.  В  городе  пели  охрипшие
петухи. Поеживаясь от предутреннего холода, Святослав, Гаральд,  Елизавета
и Анна проехали по  темным,  кривым  улицам.  В  хижинах  уже  просыпались
трудолюбивые люди. Пастухи гнали коров к городским воротам. Горластые  псы
лаяли на всадников, и кони  с  умной  предосторожностью  косили  на  собак
прекрасные глаза.
   Святослав выехал на охоту в своем неизменном  синем  плаще  на  красной
подкладке. От князя пахло потом  и  константинопольскими  духами,  которые
привозили ему в подарок греки из Херсонеса, зная слабость русского князя к
благовониям. Вместо меча на бедре у Святослава висела  кривая  печенежская
сабля в простых кожаных ножнах с медными бляхами. Князь снял ее с  убитого
печенега после какого-то счастливого сражения и уверял, что никто не может
выдержать молниеносного удара этим оружием.
   Никогда еще Анна не испытывала  такого  волнения  во  время  сборов  на
охоту, как в  тот  день.  Она  была  уверена,  что  встретится  сегодня  с
Филиппом.
   После пира, разгоряченная впервые  выпитой  чашей  греческого  сладкого
вина, а еще больше посетившим  ее  чувством,  Анна  без  сил  бросилась  в
постель, в своей неопытности не подозревая, что в тот вечер уже  пришла  к
ней любовь. Она долго думала о прекрасном ярле, а потом уснула,  сжимая  в
руках пуховую подушку. Наутро ее разбудил голос Елизаветы:
   - Анна! Анна!
   Ярославна проснулась, и первое, что ей пришло  на  ум,  было  вчерашнее
пиршество, когда рядом с нею сидел за  столом  Филипп.  В  одно  мгновение
вспомнив все мельчайшие подробности, она так и осталась сидеть на  постели
с блаженной улыбкой на устах.
   Сестра спрашивала ее со смехом:
   - Что с тобой?
   - Ничего, - ответила Анна, погруженная в свои сладкие воспоминания.
   Она размышляла о том, что рассказывали вчера о царице Зои. Потом  снова
Филипп встал перед ней как живой, в широкой зеленой рубахе,  сияющий,  как
крылатый архангел. Она повторила шепотом:
   - Ничего.
   Елизавета погрозила ей пальцем...
   И вот по пути на охоту,  в  тусклом  рассвете  прохладного  утра,  Анна
иногда оборачивалась или  тайком  смотрела  в  ту  сторону,  где  рядом  с
Гаральдом ехал Филипп, и ей казалось, что она ловила на себе его  взгляды.
При мысли об этом у нее несколько раз щемило в груди. Она  еще  не  знала,
что  бедное  женское  сердце  способно  так  сладко  замирать.   И   вдруг
неожиданная радость наполняла  все  ее  существо.  Ей  хотелось  смеяться,
неизвестно почему, так, без всякой  причины,  а  потом  вдруг  становилось
грустно до слез.
   Когда охотники переправлялись вброд через неглубокую серебристую речку,
извивавшуюся по долине, Анна улыбнулась Филиппу в ответ на его тревогу,  с
какой он посмотрел на нее, когда серая кобылица неловко поставила ногу  на
камень и поскользнулась. Анна едва  не  упала  в  воду.  В  этот  миг  ярл
невольно подался вперед, широко раскрыл глаза, как бы в ужасе от того, что
видел перед собою, и положил руку на сердце. Это  движение  выдало  его  с
головой.
   Анна догадалась, что Филипп любуется ею, и  в  порыве  бессознательного
лукавства подняла руки и стала поправлять на голове зеленый шелковый плат,
под которым, как золото, лежали закрученные вокруг головы рыжие косы.  Она
была в широком сарафане из синего миткаля, с золотыми позументами,  сшитом
для охот и верховой езды, чтобы в случае  нужды  удобнее  сидеть  в  седле
по-мужски и чтобы ничей нескромный  взгляд  не  увидел  ее  белые  девичьи
ноги... Из-под золотой каймы подола виднелись красные сафьяновые сапожки.
   Ярославна чувствовала себя молодой, красивой, способной  покорить  весь
мир.
   Переправившись через речку, свернули с дороги к  дальним  курганам,  за
которыми на расстоянии нескольких поприщ уже начинались дубравы,  обильные
крупной дичью. Там водились лоси, олени, косули, вепри. Псы весело  бежали
впереди,  принюхиваясь  к  крепким  осенним   запахам,   довольные   своим
существованием,  предчувствуя  опьяняющую  борьбу  с  клыкастыми  зверями.
Загонщики своевременно сообщили, что в дубраве за  старым  мостом  замечен
большой выводок диких свиней. Охота обещала богатую  добычу.  Мясо  вепря,
вскормленного  горькими  желудями,  -  прекрасная  еда.  Искусные   повара
сдабривают эту пищу перцем, шафраном,  имбирем.  Но  охотники  знали,  что
загнанный в трущобы кабан яростно защищает свое звериное существование,  и
поэтому все, кроме Елизаветы и Анны, выехали в поле с оружием.  На  вепрей
обычно охотятся с копьями в руках.
   Когда над туманным Днепром забрезжил рассвет, охотники стали трубить  в
рога, и псы, как безумные,  бросились  выгонять  кабанов  из  чащи.  Звери
искали спасения в густых  зарослях  папоротника,  но  собаки  с  радостным
заливистым и злым лаем, захлебываясь от нетерпения, помчали их  в  овраги,
как будто бы понимая, что  там  охотникам  будет  легче  всего  настигнуть
добычу. Кони сами неслись вдогонку  за  стадом  злобно  хрюкающих  вепрей.
Непрестанно слышались волнующие звуки охотничьего рога. В опьянении погони
людям хотелось трубить, кричать бессмысленно, мчаться  через  препятствия,
настигать зверя и пронзать его копьем.
   Анна  скакала  вместе  со  всеми.  Сидя  по-мужски  на  небольшой,   но
быстроходной кобылице с плавным степным  бегом,  она  вдыхала  всем  своим
существом упругий осенний воздух, бивший в лицо, и запах лесной  свежести.
Ветер шумел в ушах, и от его шума  сердце  наполнялось  ликованием.  Порой
нежная паутина прилипала к  щеке.  Рядом  мчалась  Елизавета  и  улыбалась
сестре, разделяя ее радость. Святослав кричал им  издали,  оборачиваясь  и
сверкая глазами:
   - Ликует стрелец, настигающий зверя! Так и я!
   И они махали ему рукой.
   Как и надеялись охотники,  псы  загнали  несколько  вепрей  в  глубокий
овраг, где приходилось скакать с  осторожностью,  из  опасения  покалечить
коням ноги. Анна заметила, что брат Святослав не расставался с  Гаральдом,
с которым он подружился в последние дни, покоренный его щедрыми  дарами  в
виде двух огромных серебряных блюд. На одном полунагая женщина высыпала из
рога изобилия плоды и цветы, на другом юный Давид  пас  овец  и  играл  на
кифаре. Тяжкое серебро мелькнуло в памяти Анны, но  блеск  металла  тотчас
погас: Святослав очутился перед огромным  черным  кабаном.  Перед  другим,
таким же клыкастым, стоял Гаральд. Оба они в охотничьем порыве соскочили с
коней и обнажили мечи, не имея копий, которыми лучше всего  поражать  этих
зверей.
   - Святослав! - крикнула Анна, не подумав, что  может  отвлечь  внимание
брата. К счастью, опытный охотник не обернулся на окрик.
   В эти  мгновения  Ярославна  находилась  на  самом  краю  оврага,  едва
сдерживая свою Ветрицу, под копытами  которой  осыпались  комья  земли,  и
хорошо видела все,  что  происходило  внизу.  Рядом  с  усилием  натягивал
поводья Филипп, чтобы не свалиться вместе с конем в глубокий провал.
   Вепри, если они не ранены и не боятся за своих детенышей,  предпочитают
обычно искать спасения  в  бегстве,  но  стены  оврага  оказались  слишком
обрывистыми, чтобы им возможно было взобраться наверх, и загнанным  зверям
ничего не оставалось, как вступить в смертный бой. Псы с громким,  но  уже
хриплым лаем, не прекращающимся ни на одно мгновение,  и  в  остервенении,
ничего равного которому нет на земле, смело  бросились  на  добычу.  Вепри
выставляли  страшные  клыки;  из   мокрых   разверстых   пастей   исходило
огненно-зловонное дыхание... Вот один из особенно неистовых псов уже завыл
и покатился с распоротым брюхом, обагряя кровью  траву.  Остальные  собаки
отшатнулись, умолкли на миг и потом  с  новой  яростью  продолжали  драку.
Среди этого смятения охотники ждали удобного случая, чтобы расправиться  с
опасными животными в заманчивом единоборстве. Но вдруг  один  из  кабанов,
черный, как бы  опаленный  адским  огнем,  покрытый  невероятной  щетиной,
расшвыряв в последнем усилии собак, летевших от него в разные стороны, как
жалкие  щенки,  изловчился  и,  понуждаемый  ужасом  смерти,  прыгнул   на
торчавшее корневище, послужившее  для  него  мостом,  чтобы  выбраться  из
оврага. Ни Святослав, ни Гаральд не могли  помешать  ему,  так  как  обоим
пришлось сражаться с другим  свирепым  зверем.  А  выбравшийся  из  оврага
вепрь,  неожиданно  почувствовав  себя  на   свободе,   уже   помчался   с
торжествующим хрюканьем в соседний  орешник.  Пока  Гаральд  убивал  мечом
второго кабана, собаки прыгали и пытались взобраться на корневище, но  оно
обрушилось, засыпая псов землею... Уже запахло мускусной кабаньей  кровью.
Оставленные без присмотра  кони,  встревоженные  этим  запахом,  умчались,
закусив удила, в другой конец оврага, вызвав всеобщий переполох и сердитую
брань Святослава.
   Едва вепрь очутился в орешнике, как Анна, даже не отдавая себе отчета в
том, что делает, тут же повернула Ветрицу и кинулась за зверем в погоню. С
нею не было ни оружия, ни псов, и охотница вспомнила об этом уже во  время
преследования кабана. Он мчался теперь к дубовой роще, и  кобылица,  легко
выбрасывая ноги, скакала за ним сквозь ореховые  кусты.  Иногда  Ярославна
видела среди низкорослых папоротников подпрыгивающую спину зверя. Вепрь то
скрывался в кустах, то вновь появлялся на очередной лужайке.
   Однако Анне стала мешать неровность почвы, и  расстояние  между  нею  и
кабаном увеличивалось с каждым мгновением, а впереди уже  манила  дубрава,
где зверь жаждал найти спасение. Лишь теперь девушка услышала, что  кто-т