му что монашеское одеяние не спасало человека  от  содомских  пороков.
Дьявол толкал людей на злодеяния и внушал им сладострастные мечты...
   Король поднялся с табурета, потянулся с удовольствием и затряс  бородой
в длительном зевке, широко раскрыв рот. Проверив,  хорошо  ли  заперта  на
ночь дверь, он лег в постель рядом с королевой. Последние вспышки  огня  в
камине озаряли ее лицо розоватыми отблесками...



4

   Когда наступала зима и на  Секване,  делавшейся  совсем  черной,  плыли
хрупкие льдинки, напоминая Анне о далекой  родине,  она  сидела  у  очага,
проводила дни за книгой или слушала  епископа  Готье.  Тучный  мудрец  вел
обучение королевы по урокам  Алкулина,  называвшего  себя  в  переписке  с
Карлом Великим латинским именем - Флакком Альбином. Но в  этих  беседах  с
кесарем или Пипином Коротким обычно спрашивал ученик, а  отвечал  учитель,
толстяк же заставлял отвечать на свои вопросы Анну и тем самым укреплял ее
разум.
   - Что такое небо? - спрашивал он ее со всей доступной ему любезностью.
   - Вращающаяся сфера, - без запинки отвечала Анна.
   - Что такое день?
   - Возбуждение к труду.
   - Что такое солнце?
   - Украшение небес, счастье природы.
   - А еще что?
   - Распределитель часов.
   - А что такое луна?
   - Подательница росы, свет ночи, предвестница погоды.
   - И это верно. А что такое звезды?
   - Путеводительницы морехода, краса ночи.
   - Истинно так. А теперь скажи, что такое дождь?
   - Дождь есть зачатие земли, кончающееся рождением плодов.
   - Что такое ветер?
   - Колебание воздуха.
   - Что такое земля?
   - Кормилица живущих.
   - Что такое весна?
   - Художница земли.
   - Что такое лето?
   - Спелость плодов.
   - Что такое осень?
   - Житница года.
   - А зима?
   - Изгнанница лета.
   - Теперь скажи мне, что такое год?
   - Колесница мира.
   - Кто везет ее?
   - Ночь и день, холод и жар.
   - Кто ее возницы?
   - Солнце и луна.
   - Сколько они имеют домов?
   - Двенадцать.
   - Кто живет в них?
   Анна сжала руки, чтобы напрячь память, и, закрыв глаза, ответила:
   - Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец...
   Анна запнулась, и Готье подсказал:
   - Козерог...
   Анна закончила перечень:
   - Водолей, Рыбы...
   Готье, уставший не менее  Анны,  тяжело  вздохнул.  Горница,  где  Анна
изучала науки, со сводчатым потолком, побеленная, но без всяких украшений,
была для Анны самой любимой  в  этом  скучном  дворце.  Около  очага,  где
дотлевало большое обугленное полено, стояли два деревянных, потемневших от
времени кресла и таких же два табурета. Для удобства на них клали  подушки
из красного сукна. Под окнами тянулась вдоль стены длинная дубовая скамья.
В одном углу горницы блистал  медью  тяжелый  окованный  ларь,  в  котором
хранились королевские архивы, в другом бросалось в глаза каждому входящему
высокое сооружение  вроде  церковного  аналоя.  На  нем  лежала  раскрытая
огромная  Псалтирь  в  серебряном  окладе.  Книга  была  предусмотрительно
прикована цепью, чтобы дьявол не похитил это драгоценное утешение христиан
в часы печали. Рядом находился дубовый наклонный пюпитр,  клирики  на  нем
писали хартии, когда здесь  происходили  королевские  советы.  Сам  король
садился за стол только  для  того,  чтобы  принимать  пищу,  и  подписывал
дипломы, или, вернее, ставил на них свой "сигнум" в виде креста, не  сходя
с трона.


   В парижском дворце текла размеренная жизнь. Никаких событий,  но  много
суеты. Генрих часто бывал в отсутствии, потому что даже в зимнее время  на
границе  с  Нормандией  чувствовалось   напряженное   состояние,   и   там
приходилось возводить новые замки, а  старые,  разрушавшиеся  от  времени,
приводить в надлежащий вид. Весной обычно начинались военные действия.  Но
если не шумела война, то с наступлением теплых дней король и  королева,  а
вместе с ними двор, все придворные чины, от сенешаля до последнего  псаря,
отправлялись в какой-нибудь отдаленный домен. Дороги во Франции находились
в таком состоянии, как, впрочем, и повсеместно в Европе,  что  легче  было
людям добраться на конях и мулах до запасов продовольствия,  собранного  в
огромном количестве в королевских  замках,  в  житницах  и  погребах,  чем
привозить всякую живность, вино, сыры, колбасы, мед,  соленую  и  копченую
рыбу и прочее в Париж. Когда двор, как прожорливая  саранча,  пожирал  эту
снедь, перебирались  в  другой  замок  или  город,  и  король  пользовался
случаем,  чтобы  попутно  разбирать  судебные  тяжбы,   проверять   отчеты
вороватых прево, посещать монастыри с прославленными мощами  мучеников.  А
за это время пополнялись на зиму запасы в кладовых парижского дворца.
   Двор отправлялся в путь  на  конях  и  мулах.  На  повозках  и  вьючных
животных везли все необходимое для короля и королевы -  одежду  и  посуду,
оружие и принадлежности для писания. Кавалькада всадников растягивалась на
целое  лье.  Остановки  происходили  в  каком-нибудь  попутном  аббатстве,
которое в такие наезды превращалось  на  несколько  дней  в  разворошенный
муравейник. По древнему обычаю, аббатства обязывались в любое  время  года
предоставлять королю и его людям пропитание и убежище, пока он не  покинет
монастырскую ограду. В то время как Генрих и его супруга проводили время в
благочестивой беседе с аббатом, монахи, как в  дни  нашествия  неприятеля,
переворачивали вверх дном весь монастырь, чтобы достать нужное  количество
съестных припасов и вина и накормить ораву  бездельников  и  тунеядцев,  а
потом с прискорбием подсчитывать расходы и убытки. Впрочем, король  обычно
жертвовал в пользу монастыря какой-нибудь ценный церковный сосуд или дарил
ради спасения своей души еще одно селение, с нивами и сервами.
   В тот год объезд королевских владений начался с  города  Санлиса.  Анна
много наслышалась о его красотах, чудесном лесном воздухе и  замечательных
охотах и с удовольствием отправилась в это путешествие.
   В дороге было шумно и весело. При дворе всегда  находились  расторопные
менестрели, умевшие хорошо играть на виеле и  распевать  веселые  песенки.
Жонглеры развлекали королеву  и  ее  приближенных  дам  всякими  забавными
шутками и  рассказами  о  любовных  проделках  неверных  жен  и  распутных
монахов. Король считал такое времяпрепровождение бесполезным и рано уходил
спать в полевой шатер или монастырскую  келию  с  распятием  на  стене,  а
королева оставалась у костра, где-нибудь у реки или на опушке благоуханной
рощи.


   Оглушительно квакали лягушки...
   Теплая ночь была подобна черному плащу. Пахло речной  сыростью,  дымом,
примятой травой. Лягушачий хор с каждым мгновением становился все сильнее,
настойчивее, напряженнее. Крики этих  земноводных  наполняли  окрестность,
как будто бы их  глотки  захлебывались  от  радости  жизни  и  от  полноты
самоутверждения в мироздании.
   Длинноносый оруженосец унылого вида бросил в  костер  охапку  хвороста,
взятого без спроса под монастырским навесом,  и  огонь  вспыхнул  с  новой
силой. Сухие сучья весело потрескивали. Пламя озарило  сидевшую  на  ковре
королеву, кидало трепетные блики на другие молодые лица,  на  стреноженных
коней, пасшихся в отдалении на лужайке.
   Генрих уже давно храпел в  отведенной  ему  келий,  спал  у  его  двери
сторожевой оруженосец, почивал сном праведника епископ Готье, уснули аббат
и монахи. С королевой остались лишь молодые женщины и рыцари. Анна обещала
супругу, что поднимется  "вслед  за  ним  в  монастырь,  расположенный  на
высоком берегу, но ее не привлекала монастырская тишина, и она задержалась
у костра. Необыкновенная ночь растревожила людей своим  теплом,  травяными
запахами, голосами лягушек.
   Как всегда в подобных случаях, менестрель пел, но на этот раз неудачно.
Он охрип во время недавней перебранки с каким-то драчливым оруженосцем, и,
кроме того, смущала близость аббатства, в котором  почивал  король.  Тогда
все стали просить королеву:
   - Расскажи нам какую-нибудь повесть!
   Иногда Анна вспоминала на  таких  собраниях  северные  саги  или  песни
старых гусляров, услышанные на киевских пирах. Их запоминали менестрели, и
кое-что сохранилось в их стихах. Сама того не подозревая, Ярославна  сеяла
на французской земле русские семена.
   - Что же мне рассказать вам? - улыбнулась королева.
   - Про неверную жену!
   Слушатели и особенно слушательницы готовы были в  десятый  раз  внимать
занятным историям.
   Анна лукаво погрозила пальцем  особенно  восторженной  девице,  которой
рано было знать подобные вещи.
   - Ну хорошо. Расскажу вам про неверную жену...
   Все старались  устроиться  поудобнее  на  ковре  или  просто  в  траве.
Длинноносый оруженосец лежал  на  животе,  нелепо  подняв  ноги  в  желтых
башмаках, и грыз былинку. Никто не заметил, как  в  соседние  кусты  тайно
пробрался,  задирая  полы  сутаны,  молодой  монах,  присел  там  и   тоже
приготовился слушать дьявольские соблазны.
   Анна начала так:
   - Жил в Скандинавии знатный воин Греттир... Но  его  предательски  убил
некий Онгул и, чтобы спастись  от  мести  родственников  убитого,  убрался
поскорее в Константинополь и поступил в царскую стражу, охранявшую днем  и
ночью дворец. Однако об этом узнал Тростейн,  брат  Греттира,  и  поспешил
продать все свое имение и отправился вслед за убийцей. Царем в те годы был
Михаил. Оба скандинава сделались его телохранителями, какими  были  многие
норманны. Сначала они не признали  друг  друга.  Однако  вскоре  предстоял
далекий поход, и надлежало произвести осмотр оружия. Каждый воин показывал
свой меч  и  копье.  Онгул  протянул  редкостной  работы  клинок,  некогда
принадлежавший Греттиру. "Почему  зазубрина  на  лезвии?"  -  спросил  его
Тростейн. "Я рассек некоему противнику череп..." Тут брат Греттира  понял,
с кем он имеет дело, взял из рук  Онгула  меч,  как  бы  для  того,  чтобы
получше рассмотреть оружие и полюбоваться искусством кузнеца, и  в  то  же
мгновение убил злодея...
   Но это было только  вступление  в  легкомысленную  историю  о  неверной
греческой жене. Лягушки умолкли на некоторое время, за исключением  одной,
самой басистой, и потом дружно возобновили свои старания...  Этот  шум  не
мешал рассказу;  наоборот,  он  как  бы  наполнял  его  жизнерадостностью,
несмотря на пролившуюся кровь. Впрочем, то была кровь предателя...
   - Тростейн поступил так, как этого требовал священный обычай. Он только
отомстил за смерть брата. Но в Греции существуют строгие законы.  Убийство
во время смотра, в присутствии царя, считается оскорблением  величества  и
карается смертью. Тростейна бросили в  темницу,  и  в  ожидании  казни  он
томился  в  каменной  башне.  Там  он  встретил  одного   товарища,   тоже
приговоренного к  смерти  и  находившегося  в  совершенном  унынии.  Чтобы
ободрить приятеля, Тростейн стал петь. У него был такой мощный голос,  что
содрогались  тюремные  стены,  и  песню  его  услышала  одна   благородная
греческая женщина, проходившая случайно мимо темницы со старыми евнухами и
служанками. Ее  звали  Спес,  она  была  замужем  за  одним  малопочтенным
вельможей. К тому же старик не отличался красотой и большим  мужеством,  а
жена его находилась в расцвете лет. Поэтому нет ничего удивительного,  что
она захотела выкупить осужденного красавца, которого увидела за решеткой в
высоком окошке. Но Тростейн отказался покинуть тюрьму без  товарища.  Спес
уплатила за обоих положенное количество  червонцев,  и  молодой  скандинав
отправился в дом своей благодетельницы...
   И это было только началом занимательной истории о неверной жене.
   - Втайне от мужа Спес поселила воина у себя, поблизости от опочивальни,
и, когда супруг отлучался по своим делам или уходил во дворец  на  царские
приемы.  Тростейн  тотчас  являлся   через   потайную   дверь   к   пылкой
возлюбленной...
   Молодые  оруженосцы  и  скромные  на  вид  женщины,  -  а  больше  всех
притаившийся в кустах монах, потому что он слышал подобное  впервые,  -  с
нетерпением ждали продолжения этой поучительной повести.
   - В то время в Греции жил Гаральд, сын Сигурда, и от него-то я и узнала
все, что случилось с Тростейном...
   Приложив палец к губам, Анна порой подыскивала не приходившие ей на  ум
французские выражения, но голос у нее был приятный,  и  все  слушали  этот
рассказ с наслаждением.
   - Тростейн водил дружбу с Гаральдом и был богат,  как  епископ,  потому
что Спес не скупилась на золотые монеты для своего  возлюбленного.  Однако
муж гречанки сокрушался по поводу изменившегося отношения со стороны  жены
и ее непонятной расточительности. В конце концов он догадался о причине  и
решил уличить неверную супругу. Но Спес ловко выходила  из  самых  трудных
положений. Один раз она спрятала любовника в ларе  и  преспокойно  уселась
сверху. Муж напрасно искал всюду счастливого соперника и потребовал, чтобы
жена поклялась, что в опочивальне никого нет. Спес поклялась...
   - Как же она осмелилась сделать  такое,  раз  любовник  был  у  нее?  -
ужасалась одна из присутствующих молодых особ.
   - Но ведь любовник был не  в  опочивальне,  а  в  ларе!  -  рассмеялась
королева. - В другой раз Тростейн успел проскользнуть в потайную дверь.  В
третий раз слуги вынесли его вместе с ковром, который нужно было почистить
от пыли, и супруг ничего не мог поделать, хотя многие видели, что  у  Спес
бывает какой-то мужчина. Тогда ревнивый старик потребовал от жены страшной
церковной клятвы, что она верна ему и  бережет  хозяйское  добро.  Лукавая
красавица отвечала, что она только  и  хочет  этого,  так  как  не  желает
оставаться дольше под подозрением и испытывать от людей  такой  позор.  На
следующий же день супруги пошли к епископу. Но хитрая жена  условилась  со
своим возлюбленным, как надо действовать. Тут  следует  упомянуть,  что  в
день присяги была дождливая погода. Направляясь в сопровождении супруга  и
многочисленных спутниц и спутников в церковь, Спес подошла к широкой  луже
на дороге. Поблизости стояло несколько нищих, просивших подаяния. Один  из
них, уже старик, отличавшийся высоким ростом и  белой  бородой,  почему-то
напомнившей мужу паклю, учтиво предложил госпоже перенести  ее  через  это
препятствие. Спес согласилась. Но вот что произошло! Когда нищий дошел  до
середины лужи, он зашатался под тяжестью  ноши  и  упал,  уронив  Спес  на
землю, а сам, лежа в грязи, в растерянности хватался руками  за  колени  и
бедра госпожи.  Та  наконец  поднялась  и  в  негодовании  грозила  побить
неловкого, но окружающие, и даже сам  супруг,  вступились  за  несчастного
старца, ни в чем не повинного в данном случае. Она  сжалилась  над  ним  и
щедро наградила, высыпав из кошелька горсть золотых. Затем Спес явилась  в
храм и в присутствии множества народа торжественно  поклялась,  что  никто
никогда не прикасался к ее телу, кроме мужа и того  нищего,  который  тоже
стоял в толпе, и что она никому не давала денег, кроме этого старика.  Все
признали  очистительную  клятву   удовлетворительной,   и   муж   спокойно
возвратился в свой дом...


   В пути Генриху захотелось побывать и в том аббатстве, где  приором  был
его дальний родственник Радульф. Отправив повозки  и  большинство  слуг  в
Санлис, король и королева свернули с  большой  дороги  и  в  сопровождении
немногих  приближенных  направились  в  монастырь,   славившийся   рыбными
яствами. Обычно в подобных случаях посылался гонец -  предупредить  приора
или сеньора о намерении короля провести несколько  дней  под  их  кровлей,
чтобы хозяин мог достойным образом приготовиться к встрече дорогих гостей.
Но на этот раз решение  Генриха  было  непредвиденным,  монастырь  отстоял
всего в нескольких лье от санлисской дороги,  и  сюзерен  появился  в  его
ограде совершенно неожиданно.
   А между тем в тот  день  на  аббатском  дворе  с  самого  раннего  утра
началась суматоха: монахи и соседний барон приступили  к  дележу  наследия
некоего рыцаря. Все совершалось на основании его  законного  завещания,  в
силу которого имение покойного, только что покинувшего земную юдоль  и  не
оставившего после себя наследников, переходило  в  равных  частях  к  дому
божьему и барону Марселю де Жуанво, в благодарность рыцаря за его защиту и
покровительство. Часть наследства, завещанная святым отцам, была оговорена
условием,  что  каждую  пятницу  должна  служиться  месса  с  поминовением
усопшего жертвователя.
   Дележ наследства начали  без  особых  затруднений.  Сравнительно  легко
удалось договориться относительно земельных владений  умершего  рыцаря,  и
сам настоятель, невзирая на свою  дородность,  обошел  с  посохом  в  руке
каждый югер, совместно с бароном и измерителем. Затем без  больших  споров
поделили крупный и мелкий скот и его приплод.  Не  вызвала  разногласий  и
дележка коней. Но когда дело  дошло  до  сервов,  задача  оказалась  более
трудной.
   Обширный монастырский двор был полон народа и монахов. Сюда согнали еще
на рассвете сервов покойного рыцаря, чтобы осмотреть каждого и  определить
его ценность и годность к работе. Радульф, неизменно  с  посохом  в  руке,
стоял на крыльце рефектория,  откуда  весьма  удобно  озирать  весь  двор.
Сервов делили по семействам,  и  таковых  оказалось  двадцать  два,  число
весьма удобное  для  подобного  предприятия,  однако  не  во  всех  семьях
насчитывалось  одинаковое  количество  детей,  и  в  этом  и   заключалась
трудность. Поминутно раздавались вопли, споры,  плач  женщин  и  детей.  В
воздухе  чувствовалось  напряжение,  которое  создается  только  в  минуты
несчастий,  но  монахи  не  видели  в  происходящем  ничего  особенного  и
пересмеивались между собою по поводу прелестей той или иной поселянки.
   Было решено, что для соблюдения справедливости, без которой  ничего  не
должно совершаться на христианской земле, а также для уравнения  в  дележе
пятилетний мальчик из одной  семьи,  отошедшей  к  барону,  будет  передан
аббатству. Барон скрепя сердце согласился с таким постановлением,  тут  же
записанным на пергамене. Второй трудный вопрос возник в связи с младенцем,
еще лежавшим в колыбели. Он принадлежал к семье, отходящей к аббатству; по
числу делимых годовалых детей его следовало отдать барону. Однако младенца
нельзя было отнять от груди матери, и  аббат  предлагал  оставить  его  на
материнском попечении, пока дитя не подрастет.  Но  Жуанво  всегда  ожидал
какого-нибудь подвоха со стороны этой жирной лисы и опасался, что потом не
получит своего законного добра.
   Мать ребенка, о котором шел спор,  принесла  его  завернутым  в  жалкое
тряпье. Когда дитя плакало, она с горестным  вздохом  вынимала  прелестную
розоватую грудь, полную сладостного молока, и, доверчиво держа ее в ладони
у всех на виду, кормила сына под похотливыми взглядами монахов.  Казалось,
она еще  не  совсем  ясно  понимала,  какая  участь  ожидает  младенца,  и
простодушно смотрела куда-то  вдаль.  Зато  другая  поселянка,  пятилетний
мальчик которой был предназначен для передачи монастырю,  крепко  обнимала
своего сына и не хотела с  ним  расстаться.  Однако  дюжие  монахи  быстро
справились с нею. Рыжеусый  барон,  здоровый  пятидесятилетний  человек  с
сизым лицом, тоже привел с собой  конюхов,  готовых  выполнить  любое  его
приказание. Все это были сильные парни, с недельной  щетиной  на  щеках  и
ржавшие как жеребцы, когда барон отпускал  непристойную  шутку  по  поводу
толстого зада какой-нибудь крестьянки.
   - Лучше убейте меня!  -  кричала  несчастная  мать,  цепляясь  за  ноги
монахов. - Неужели нет больше правды на французской земле!
   Черноглазый  эконом,  судя  по   его   манерам   человек   благородного
происхождения,  отечески  и  от  доброты  сердца  уговаривал   беспокойную
женщину, доставлявшую столько хлопот при разделе наследства:
   - Ну, чего ты вопишь, как свинья, которую собираются резать?  Твой  сын
не прогадает. Вы всего испытаете у барона, он весьма скаредный человек,  а
тв