тив меня. Клянусь громом и молнией! На
этот раз святой отец называет короля Франции хищным волком и антихристом!
   Филипп рассмеялся не без злости, и Рауль охотно вторил ему.
   - За что он на тебя так разгневался?
   - За то, что я немного пощипал итальянских купцов.
   Граф уже слышал об этой истории, но  ему  хотелось  узнать,  как  будет
рассказывать о нападении на торговцев сам король.
   - Как же это все произошло? - спросил Рауль.
   - Очень просто. Я возвращался после охоты  в  замок  Марли.  Злой,  как
сатана. Ни одного зайца  не  затравили.  Вдруг  навстречу  едут  торговцы.
Несколько повозок. Итальянская речь. Тогда я решил  вознаградить  себя  за
неудачу...
   Видимо, король не без удовольствия вспоминал об  этом  приключении,  на
которое его толкнуло юношеское озорство, зависть к людям, набивающим  свои
кошели денариями, в то время как у французского  короля  нет  ни  гроша  в
кармане.
   - Если бы ты видел, какая началась кутерьма, когда мы налетели на  них,
подобно ястребам. Только пух летел!
   - А купцы?
   - Разбежались кто куда. Мы их подгоняли остриями  пик  в  ягодицы.  Все
выглядело очень забавно.
   Королю едва исполнилось  двадцать  лет.  Но  Рауль  тоже  хохотал,  как
мальчишка. Потом вдруг стал серьезным и заметил со знанием дела:
   - Напрасно только вы не прикончили их там, тогда все  было  бы  шито  и
крыто. Места глухие... А теперь получился скандал на весь мир.  Монахи  не
простят тебе подобное разорение. Товары могли  принадлежать  какому-нибудь
папскому монастырю.
   - Не подумал об этом, - скривил губы король.
   - Вы их копьями в ягодицы! - не мог успокоиться граф и хлопал  себя  по
ляжкам.
   - Да, мы изрядно повеселились. А главное, теперь мои оруженосцы ходят в
шелку.
   На скамье, поставленной по другую сторону очага, сидели в ряд несколько
рыцарей и оруженосцев, одетых действительно щеголевато.  Очевидно,  они  и
принимали участие в  том  грабеже,  о  котором  Рауль  и  Анна  узнали  от
возмущенного архиепископа Жерве. Анна  тоже  очень  сокрушалась  по  этому
поводу, в страхе, что папа может отлучить сына от церкви.  Как  оказалось,
она была недалека от истины.
   Молодой король и граф Рауль сидели друг против друга, как два приятеля,
и Филипп, в знак любви к своему надменному  вассалу,  шутливо  ударял  его
кулаком по колену, и оба  смотрели  друг  на  друга  понимающими  глазами,
потому что, несмотря на разницу в летах, были  одного  поля  ягоды  -  два
беспощадных хищника,  наделенных  сильными  челюстями,  острыми  зубами  и
неутолимым аппетитом.
   Граф сообщил королю об опасениях его матери.
   - Все обстоит хуже, чем она  представляет  себе,  -  сказал  Филипп.  -
История с нападением на итальянцев еще полбеды.  Нет,  папа  гневается  на
меня не за  разбой,  а  за  облечение  епископов  пастырской  властью.  Он
считает, что только наследники Петра могут  замещать  епископские  кафедры
угодными им людьми. Но мне объяснили законники. Епископов выбирать  должен
не папа, а клир и утверждать - король!
   - В чем еще обвиняет тебя папа?
   - В том, что я торгую золотыми митрами. Но чем же  прикажешь  торговать
французскому королю? Соленой рыбой?
   Рауль рассмеялся, представив себе, как король продает на базаре  щук  и
карпов.
   - А правда ли, что скончался санский епископ? - вспомнил  он  сообщение
случайно встреченного на дороге монаха.
   - Да, старый скупердяй отправился в лучший мир.
   - Богатый был прелат.
   - Богатейший. Третьего дня забрал в его  дворце  имущество.  Серебряные
кубки, светильники. Заодно прихватил коней и все прочее.
   - А денарии?
   - Деньги я оставил для вдов и сирот, - сказал король, и  в  его  глазах
мелькнул веселый огонек.
   Граф знал, что, по древнему обычаю, наследником французских  епископов,
если  у  них  не  оставалось  близких  родственников,  являлся  король,  и
позавидовал Филиппу.
   Вероятно, немало он приволок серебра из Санса!
   Так они дружески разговаривали о разных вещах. Но  вошел  оруженосец  и
молча посмотрел на короля, вероятно желая говорить с ним с глазу на  глаз.
По ему озабоченному лицу можно было предположить, что речь идет  о  чем-то
очень важном. Рауль насторожился.
   - Ну? - нетерпеливо спросил король.
   - Согласен.
   - За сколько?
   Оруженосец осклабился и прикрыл рот рукой:
   - За пятьдесят денариев.
   - Уплати! И скажи девице, что ей будет от меня подарок.
   Граф  Рауль,  догадавшийся,  о  чем  шла  речь,   смотрел   на   короля
неодобрительно.
   - Ты недоволен? Разве сам не был молодым? - рассмеялся король.
   - Я думал о другом. На что ты тратишь деньги?
   -  Когда  я  ехал  в  Санлис,  понадобилось  остановиться   в   грязной
придорожной харчевне. Хотя пиво там не плохое.
   - У каменного моста?
   - У каменного моста. Дочка трактирщика - алмаз в навозе. Но  приходится
заплатить отцу.
   - К чему эти траты? - не понимал граф излишней щедрости короля. - Разве
не обязаны  красотки  любить  своего  молодого  короля  всем  сердцем?  Ты
красивый юноша.
   Но Филипп, должно быть, от матери унаследовал равнодушие к деньгам.
   - Ничего, - сказал он, - поцелуи девчонки будут горячее.
   При этих словах короля рыцари, сидевшие на скамье  с  видом  людей,  не
привыкших утруждать себя мыслительной работой, заржали.
   Филипп посмотрел на них и сказал:
   - Идите на двор!
   Сподвижники короля лениво поднялись и вышли один  за  другим,  неуклюже
нагибаясь в низенькой двери.
   - Теперь поговорим о государственных делах, - вздохнул король.
   Филипп ко  многому  относился  со  смехом  и  шуткой,  с  презрением  к
дворцовому окружению; он знал,  что  каждый  из  придворных  был  способен
предать его при первом удобном случае. Король  смеялся  над  человеческими
слабостями и даже несчастьями, уверяя, что всех рано или поздно  постигнет
та же участь, от шелудивого пса до могущественного короля. Но  когда  речь
заходила о делах королевства, он переставал шутить.  Всем  было  известно,
что, с тех пор как Вильгельм завоевал Англию, французскому королю стало не
до шуток. Филипп склонился к графу Раулю, и они начали обсуждать положение
во Фландрии...



4

   Весь день шел дождь... Но Жак де Монтегю провел время неплохо,  валяясь
на соломенной постели  в  помещении  для  оруженосцев,  где  большой  очаг
приятно  согревал  все  члены  и  очищал  затхлый  и  кислый  воздух   под
бревенчатым потолком. В ногах у  рыцаря  сидел  румяный  Шарль,  и  они  с
удовольствием обсуждали будущие путешествия.
   - Отсюда мы направимся в Шампань и Лотарингию, - мечтал вслух бакалавр.
   - Не худо бы заглянуть по пути в Бургундию, - предложил  оруженосец.  -
Мне рассказывали в Париже, что герцог Бургундский - щедрый сеньор и хорошо
относится к тем, кто странствует по дорогам с добрыми намерениями.
   - Ну что ж, ничто не мешает нам побывать и  у  него.  Бургундские  лозы
славятся на всю Францию. А оттуда прямой путь в Майнц...
   На  этом  географические  познания  бакалавра  кончались.  Дальше   уже
начинался сплошной туман, среди которого лежали неведомые земли и  богатая
золотом Руссия. Из случайно подслушанных разговоров паломников и  монахов,
читающих латинские книги, рыцарь знал, что  на  русских  тучных  пастбищах
пасутся огромные табуны великолепных скакунов.  Еще  ему  было  доподлинно
известно, что там живут красивые язычницы и кузнецы  делают  замечательные
кольчуги. Одну такую, из крепких  железных  колечек,  он  видел  на  одном
знакомом бароне, который заплатил за нее бешеные деньги.  А  на  плечах  у
него красовался русский плащ, подбитый соболями. По-видимому, это  великая
страна. Оттуда доносились слухи  о  победах  князей  над  каким-то  ханом,
страшным господином Беглого поля, и  над  племенами  Гога  и  Магога,  или
орканами. Где-то там жили  также  страшные  лютичи  -  великаны  ростом  и
свирепые, как дикие вепри, - оказавшие чудовищное сопротивление императору
Карлу. Вообще, по словам многих путешественников, лучше  не  предпринимать
войн против Руссии, ибо это сулит верную гибель...
   За Руссией и Орканией находился  таинственный  Константинополь,  а  еще
дальше стоял на высокой горе Иерусалим. Земля бакалавру  представлялась  в
виде огромной лепешки.  Но  что  находилось  в  ее  отдаленных  краях,  он
совершенно не знал.
   Побеседовав с Шарлем и выслушав его восторженные замечания о  прелестях
большеглазой птичницы, Монтегю спустился на двор, чтобы  проведать  своего
исхудавшего коня. Его поставили  вместе  с  графскими  жеребцами,  в  меру
упитанными и с любопытством смотревшими на  незнакомого  товарища  черными
выпуклыми глазами, в  которых  вдруг  зажигался  в  темноте  на  мгновение
дневной свет. Но костлявый одер не обращал на них никакого  внимания  и  с
большим усердием пережевывал ячмень, наполняя хрустом конюшню.
   Холоп, обнаглевший на службе у богатого сеньора, дерзко заметил рыцарю:
   - Плох твой конь. На таком не доедешь и до Санлиса.
   Монтегю,  привыкший  в  своей  бедности  ко  всяким  унижениям,  но  не
утративший рыцарской спеси, закричал:
   - На этом коне я сражался с королем Гарольдом. А ты, дуралей, знай свою
скребницу!
   Хотя у рыцаря  не  было  правой  руки,  но  он  так  грозно  размахивал
деревяшкой с железным крюком под самым носом у конюха, что  тот  предпочел
замолчать и больше не задевал бакалавра.
   На конюшне стоял приятный для всякого конного  воина  кисловатый  запах
навоза и аромат сухой соломы. Жак с удовольствием вдыхал этот воздух.
   Его жеребца звали Буря, хотя он и не отличался большой  борзостью.  Жак
почесал ему холку, и соскучившийся конь положил голову на  плечо  хозяину,
шумно вздохнув. Но потом снова принялся за ячмень.
   В соседнем стойле один скакун лягнул другого, и конюх орал:
   - Это не лошади, а дьяволы!
   От безделья Монтегю поднялся затем на замковую башню и смотрел с нее на
соседние поля и рощи, закрытые мглистой завесой дождя. Всюду была  вода  и
сырость. С полей  прилетал  холодный  ветер.  От  такой  слякоти  хотелось
поскорее  спрятаться  в  теплое  помещение,  где  истопники   поддерживали
неугасающий зимний  огонь,  и  бакалавр  вернулся  в  башню.  Около  очага
оруженосцы с клятвами и  ругательствами  бросали  кости,  проигрывая  друг
другу последний денарий, или кожаный  пояс,  или  нож,  рукоятка  которого
сделана из ноги серны с черным копытцем, или почти новый  шерстяной  плащ,
отнятый у какого-нибудь зажиточного горожанина в  уличной  драке.  Монтегю
стал с интересом наблюдать, как ложатся костяшки.
   К вечеру  вернулся  граф  Рауль,  промокший  под  дождем,  но,  видимо,
сохранивший самое приятное воспоминание о встрече с  королем.  Он  заявил,
что надо устроить пиршество.  Филипп  подарил  ему  два  десятка  фазанов,
пойманных силками, а мясо дичи, полежавшей два дня в  погребе,  становится
особенно нежным. Но уже  оказалось  поздно  собирать  гостей  из  соседних
замков, поэтому за стол уселись только обитатели  Мондидье,  и  среди  них
барон Альфред де Монсор, рыжеусый великан, которого граф всегда оставлял в
замке своим заместителем,  если  уезжал  на  продолжительное  время.  Жена
барона убежала с красивым, но низкорослым и похожим на задиристого воробья
оруженосцем, и с тех пор Монсор пил много вина, не  столько  от  тоски  по
своей неверной супруге, сколько из-за насмешек  по  поводу  того,  что  на
поприще любви, оказывается, не в росте дело. Но это был мужественный  воин
и верный до гроба вассал.
   Впрочем, в замке было немало и других рыцарей, и  двое  из  них,  самые
молодые, по имени Эвд и Бруно, такие же бакалавры, как и Монтегю,  бросали
на Анну влюбленные взоры. Только что входили в обычай  гербы,  на  которых
каждый  знатный   человек   изображал   какой-нибудь   условный   предмет,
напоминавший  о  храбрости  или  благородстве,  о  силе  и  могуществе,  -
например, орла или льва, короны или мечи. Когда  Генрих  спросил  супругу,
что она желает избрать в качестве  эмблемы,  Анна,  вспоминая  разговор  с
кесарем, сказала, что на своем  гербе  просит  изобразить  Золотые  врата.
Придворный живописец, расписывавший дворцовую капеллу, намалевал сусальным
золотом на красном поле ворота и  три  серебряных  ступени.  С  разрешения
королевы,  Эвд  и  Бруно  стали  носить  такой  же  герб  и,  когда   Анна
переселилась в Санлис, продолжали служить ей.  Не  оставили  они  ее  и  в
Мондидье.
   Старшие рыцари пришли на ужин со своими полногрудыми женами, к  которым
немедленно присоседился кюре. Аббат Леон, составлявший для графа латинские
хартии, не пожелал сидеть за одним столом с  прелюбодеем,  каковым  считал
Антуана, и на пиршество не явился. Аббат метал молнии на голову грешника и
грозил, что уведомит обо всем епископа, и кюре помалкивал, хотя и  уверял,
что переносит  эти  нападки  исключительно  из  христианского  смирения  и
нежелания прослыть гордецом, ибо гордыня - один из  смертных  грехов.  При
этом он многозначительно подмигивал и намекал на  такие  пороки  некоторых
аббатов, о каких христианин и подумать не может без  омерзения,  хотя  эти
монахи и ведут пред людьми строгий  образ  жизни.  Но  какие  именно  были
аббатские грехи, он не сообщал, по своему простодушию будучи  не  в  силах
придумать что-нибудь в  области  разврата,  кроме  проказ  с  деревенскими
девчонками.
   Когда все насытились, граф Рауль обратился к бакалавру Жаку де Монтегю,
по прозвищу Железная Рука:
   - А теперь, рыцарь, расскажи нам, не торопясь и ничего  не  упуская,  о
том, что произошло на полях Гастингса!
   - Вернее, на его холмах. Но  с  чего  же  начать?  -  вздохнул  рыцарь,
медленно обводя взором сидящих за столом.
   Зрелище оказалось не из  вдохновляющих.  Кюре  дремал,  по  обыкновению
упившись; один из рыцарей в задумчивости ковырял пальцем в носу, а  другой
зевал и щелкал зубами, как собака, что ловит мух в жаркую  пору.  Впрочем,
остальные как будто бы выражали желание послушать рыцаря, участвовавшего в
такой знаменитой битве. Но какое дело было Жаку де Монтегю до этих  людей,
раскрасневшихся от вина и мяса, если перед ним сияло красотой  милое  лицо
Анны. Бакалавр был молод, в его душе не утихали нежные чувства, а железный
крюк на деревяшке пугал девушек, как дьявольские когти. Сегодня  вино  еще
больше обострило душевную печаль, и рыцарь смотрел на прекрасную графиню с
такой скорбью, что она улыбнулась ему, и в благодарность за эту улыбку Жак
де  Монтегю  решил  рассказывать  о  битве  под   Гастингсом   для   одной
повелительницы здешних мест. Но он знал обычаи суетного света и начал так:
   - Позволь мне,  сеньор,  прежде  всего  описать  наши  приготовления  к
отплытию. Мы не сразу  покинули  Нормандию.  Целый  месяц  дули  противные
ветры.  Потом  разразилась  страшная  буря  и  разбила  в  щепы  множество
кораблей. Долго после этого море выбрасывало на берег  трупы  погибших  во
время кораблекрушения. Малодушные роптали  и  готовы  были  покинуть  наши
ряды. Сам Вильгельм впал в уныние  и  каждый  день  с  тоской  смотрел  на
вертушку над церковью  святого  Валерия,  в  надежде,  что  порыв  воздуха
повернет петушка в другую  сторону.  Наконец  двадцать  седьмого  сентября
солнце, до того закрытое облаками, вдруг появилось во всем своем блеске, и
на следующее утро, в канун Михайлова дня,  ветер  переменился.  Но  герцог
рассчитывал  совершить  неожиданное  нападение,  поэтому  отдал  приказ  к
отплытию только ночью. Когда наступила темнота, тысяча четыреста  кораблей
подняли якоря и вышли при трубных звуках в море.
   Монтегю уже не в первый раз повествовал об этих событиях,  и  речь  его
текла очень плавно. Все внимали  его  хрипловатому  голосу.  Очнулся  даже
Антуан и  тоже  стал  слушать.  Анна  милостиво  улыбалась  рыцарю,  и  ее
благосклонность вдохновляла его больше, чем вино.
   - Впереди двигался корабль Вильгельма. Он назывался  "Мора".  На  мачте
горел огромный фонарь, и за этим светильником, как за путеводной  звездой,
медленно плыли остальные суда. Герцог был уверен в победе, и я видел,  как
он потирал в нетерпении руки, предвкушая тот час, когда наденет английскую
корону.
   Граф Рауль понимал кое-что в военном деле. Обращаясь не к  рассказчику,
а к  барону,  которого  считал  единственным  достойным  собеседником  для
подобного разговора, он начал объяснять:
   -  Годвинсон  тоже  неплохо  составил  план   войны,   решив   поражать
противников порознь. Сначала скандинавов, затем - нормандцев. Первую часть
задачи он выполнил великолепно, но в  борьбе  с  последними  его  постигла
неудача. У  английского  короля  не  было  таких  опытных  воинов,  как  у
Вильгельма, и его войско составляли главным образом сельские жители. Когда
Гарольд Годвинсон победил норвежцев у Стаффордского  моста,  эти  поселяне
поспешили разойтись по домам, где их ждали  хозяйственные  работы.  В  дни
высадки Вильгельма  английскому  королю  уже  трудно  было  собрать  вновь
саксонское войско...
   Рассказчик, обиженный, что его  перебили  на  самом  интересном  месте,
сказал, угрюмо оглядывая собрание:
   - Не знаю, что решали короли. Могу рассказать только о том,  что  видел
своими собственными глазами.
   Не обращая внимания на рыцаря, граф прибавил, по-прежнему  повернувшись
к барону:
   - У Гарольда не было конницы, а ядро нормандских сил составляли  хорошо
вооруженные рыцари.
   Барон понимающе кивал головой.
   Жак  де  Монтегю   помолчал   немного,   чтобы   соблюсти   собственное
достоинство, потом задрал нос и спросил, ни к кому не обращаясь,  а  глядя
прямо перед собой:
   - Могу я теперь продолжать?
   - Продолжай, - сказал граф, даже не заметив в голосе молодого бакалавра
тяжкой обиды.
   Снова послышался неторопливый голос рассказчика:
   - Чтобы преградить нам дорогу, английский король выступил к  Гастингсу.
Между прочим, наши арбалетчики были с бритыми головами, и  он  думал,  что
это монахи. Так говорили потом пленные англы. Королевские  ратники  заняли
удобную позицию на холмах, где росло много яблонь, отягощенных плодами,  и
я видел, как там развевалось красное знамя с  изображением  змеи.  А  надо
заметить,  что  Гарольд  происходил  из  простых  людей.  Об   этом   тоже
рассказывали пленники. Будто бы еще в далекие  времена,  когда  на  Англию
напали датчане, один из их баронов заблудился в лесу, преследуя врагов,  и
встретил молодого поселянина, пасшего  на  лугу  отару  овец.  Он  спросил
юношу, как добраться до датских кораблей. Но пастух ответил, что не станет
помогать врагу. Тогда барон снял с  пальца  золотой  перстень  и  протянул
парню. Соблазненный подарком,  поселянин  привел  рыцаря  в  свою  хижину,
спрятал до вечера на сеновале, а с наступлением ночной темноты проводил  к
тому заливу, где стояли  неприятельские  корабли.  Пастуха  звали  Годвин.
Позднее он сделался благодаря покровительству того барона графом  западных
саксов. Гарольд был его сыном, а дочь вышла замуж  за  короля  Эдуарда,  о
котором говорили, что он жил с королевой как брат с сестрой и не  имел  от
нее детей. Но время течет как вода. Умер старый  Годвин.  Графом  западных
саксов  стал  его  сын  Гарольд.  А  когда  король   Эдуард   почувствовал
приближение смерти, он передал ему корону, как достойнейшему.
   - Ты хорошо рассказываешь Жак, - сказала Анна.
   Лицо  рыцаря,  не  ожидавшего  похвалы  из  уст   прекрасной   графини,
расплылось в счастливой улыбке; он осушил кубок не спуская с нее взора,  а
потом с загоревшимися глазами воскликнул:
   - Ах, послушай, госпожа, о том, что произошло в Руане. Никогда  мне  не
приходилось слышать более занимательной истории!
   Слушатели удвоили внимание.
   - Это  случилось  задолго  до  смерти  Эдуарда.  Однажды  Гарольд,  сын
Годвина, отправился в Нормандию, чтобы выкупить у  Вильгельма  заложников.
Но буря бросила его корабль на скалы во  владениях  графа  Понтье.  Вместо
того чтобы помочь потерпевшим кораблекрушение, он пленил Годвинсона,  увел
к себе в замок и отпусти