л только за большие деньги. Так Гарольд очутился в
Руане. Там Вильгельм сказал ему: "Знай, что король Эдуард намерен в случае
смертельной болезни назначить меня своим преемником. Помоги  нормандцам  в
этом деле, построй в Дувре крепость с колодцем  для  питьевой  воды,  и  я
сделаю для тебя все, чего ты ни пожелаешь, а в доказательство твоей дружбы
женись на моей дочери Аделиз!" Испытывая благодарность за гостеприимство и
не  имея  в  душе  решимости  отказать  герцогу  в  его  просьбе,  Гарольд
согласился, хотя тут  же  решил,  что  не  будет  выполнять  обещание.  Но
Вильгельм заставил гостя принести клятву над  большим  сосудом,  тщательно
прикрытым парчовой тканью. Потом вдруг отдернул парчу, и под нею оказались
все святыни Нормандии. Говорят, Гарольд затрепетал в это мгновение и  даже
изменился  в  лице.  Вы  сами  понимаете!  Одно  дело  присягать  на  зубе
какого-нибудь святого или на его ноге, и совсем другое, когда клянешься на
собрании многих мощей!
   - Да, это страшная клятва, - подтвердил барон де Монсор.
   - Но позвольте мне продолжать. О чем я говорил? -  обратился  рыцарь  к
своему верному оруженосцу.
   - О том, как враги укреплялись на холмах, где  ты  заметил  королевское
знамя со змеей, - подсказал Шарль.
   - Именно так. Красное знамя со змеей.  Но  вот  наступила  ночь.  Мы  с
трепетом исповедовались и  причащались,  потому  что  предстояла  кровавая
битва, в которой многие должны были погибнуть. В  нашем  лагере  наступила
тишина. А на вражеской стороне до утра слышались песни. Англы пили пиво  у
костров и веселились.
   Граф Рауль мановением руки пригласил рыцаря прервать рассказ и крикнул:
   - Слуги, принесите еще вина!
   Но Жак де Монтегю, вытирая пот на лбу, продолжал:
   - Наутро началась битва. Даже епископ байеский, брат Вильгельма, был  в
панцире под облачением. Это он взял  жезл  и  построил  конницу  в  боевом
порядке...
   - И, невзирая на данную клятву, Гарольд решил выступить против  герцога
с оружием в руках? - спросила Анна, качая головой.
   - Невзирая на клятву, моя прекрасная госпожа.
   - Остались ли после короля дети? - полюбопытствовала она.
   - Остались... Но они не от королевы, а  рождены  любовницей,  по  имени
Эдит. Ее зовут также Лебединая Шея.
   - Почему?
   - За красоту. Шея у нее тонкая и гибкая, как у лебедя.
   - Она не погибла?
   - Это мне неизвестно, моя прекрасная госпожа. Однако  думаю,  что  Эдит
еще живет и оплакивает свою судьбу где-нибудь  в  укромном  уголке  земли.
Впрочем, речь о ней будет впереди.
   Лебединая Шея! Об этой красавице Анна слышала от Бертрана. Жонглера уже
не было на свете. Смерть беспощадно уносила родных, друзей, встреченных на
Пути  певцов,  воинов...  Анна  вздохнула  при  мысли,  что  и   для   нее
когда-нибудь пробьет последний час. Все останется на земле, как теперь,  а
бренное тело станет пищей  гробовых  червей.  Вспомнились  две  строки  из
школьной книжки, по которой она изучала грамоту у пресвитера Иллариона:

   Геенны меня избави вечныя,
   И грозы и черви неусыпающа...

   Но Анна улыбнулась рассказчику, и он стал с  волнением  повествовать  о
страшной битве под Гастингсом.
   - Конное войско разделили  на  три  отряда.  Впереди  и  по  бокам  шли
лучники. Вильгельм ехал на белом испанском жеребце. На шее у герцога  были
подвешены в серебряном ковчежце те самые  святыни,  над  которыми  некогда
произнес клятву Гарольд Годвинсон.
   Анна сжала руки, представляя себе ужас короля англов, когда он узнал об
этом.
   - Папскую хоругвь, присланную из Рима, нес рыцарь по  имени  Тустен  ле
Блан. Я хорошо знавал его, так как  мы  вместе  ночевали  в  одном  шатре.
Третьим был с нами обычно певец Талльефер. Вместе  мы  пошли  и  в  битву.
Нормандцы двинулись сплошным строем. Монахи же отделились и  поднялись  на
соседний холм, чтобы молиться о  даровании  победы.  Но  Талльефер  выехал
вперед и запел песню о Ролланде. При этом он  ловко  подбрасывал  копье  и
ловил его на скаку.
   - Ты непременно споешь нам это! - прервала рассказ Анна.
   Рыцарь смутился.
   - Госпожа! Я никогда не держал в руках арфы, и  бог  не  наградил  меня
приятным голосом, но я постараюсь напеть слова, какие остались  у  меня  в
памяти. Это прекрасная песня!
   Рыцарь вдруг поднялся со скамьи, откашлялся и пропел:

   Чудная битва! Страшная битва!
   Дьявол уносит души врагов!
   Трубит Роланд в свой рог Олифант,
   Высокие горы тот звук повторяют,
   И слышно его за тридцать три лье...
   И Карл говорит: "Не рог ли Роланда
   Вдали за горами трубит?"

   - Голос у него действительно как у козла, - шепнул соседке, внимательно
слушавшей рыцаря, ревнивый кюре Антуан.
   - Замолчи! - ответила та, толкнув его локтем.
   Жак опустился на  скамью,  положил  голову  на  стол  и  так  оставался
несколько  мгновений  неподвижно,   очевидно   весь   во   власти   боевых
воспоминаний и жалости к самому себе, ибо судьба так жестоко  поступила  с
ним. Лучше гибель в бою!
   Анна,  сидевшая  в  кресле  против  певца,  поднялась,  изгибая   стан,
протянула руку через стол и погладила косматую  голову  Жака  де  Монтегю,
бакалавра. Он вскочил и воскликнул:
   - Госпожа! Скажи одно слово, и я умру за тебя!
   Но граф Рауль горел нетерпением узнать, что происходило в дальнейшем на
поле сражения.
   - На чью же сторону стало склоняться военное счастье?
   Монтегю не  торопясь,  так  как  чувствовал  себя  в  центре  всеобщего
внимания, стал рассказывать о дальнейшем:
   - Сблизившись с врагом на расстояние полета стрелы,  лучники  выпустили
свои оперенные жала, а арбалетчики стали метать  железные  шипы.  Мы  тоже
подошли вплотную к холмам с намереньем ворваться в неприятельский  лагерь.
Но англы храбро сопротивлялись и рубили наши длинные копья  топорами.  Нам
пришлось отступить в беспорядке.  Что  же  придумал  Вильгельм?  Он  велел
лучникам стрелять отвесно, чтобы стрелы не втыкались без всякой  пользы  в
частокол. Теперь они начали удачно поражать королевских  воинов.  Одна  из
них пронзила глаз самому Гарольду! А он вырвал ее из глазницы и остался  в
строю.
   - Это был рыцарь! - восхитился барон де Монсор.
   - Мало таких на земле! - поддержал его граф.
   - Да! Мы снова пошли в бой, но  еще  раз  вынуждены  были  отступить  с
большим уроном. Дело в том, что там находились овраги, скрытые кустами,  и
многие рыцари падали в них вместе с конями, ломая себе руки и  ноги.  Даже
распространился слух о  смерти  Вильгельма.  Этого  оказалось  достаточно,
чтобы нормандцы обратились в бегство. К счастью,  герцог  тотчас  появился
среди беглецов и кричал: "Смотрите, я жив!" И поражал робких копьем. Тогда
мы снова вернулись в битву.
   У рассказчика пересохло в горле. Помогая себе деревяшкой,  Жак  не  без
труда поднял глиняный кувшин с вином и отпил из него  добрую  половину,  а
потом вытер рот рукавом коричневой рубахи.
   - Видя, что нет никакой возможности взять неприятельское  укрепление  в
лоб, Вильгельм решил прибегнуть к хитрости.  Тысяча  рыцарей  ринулись  на
частокол, а потом обратились в притворное бегство. Повесив  тяжкие  секиры
на шею, англы преследовали наших, но из засады выскочили другие  всадники.
Началось избиение врагов. Им трудно было  действовать  на  бегу  топорами,
которые необходимо поднимать для удара  обеими  руками.  Таким  образом  и
удалось сделать пролом в частоколе. В английский лагерь ворвались конные и
пешие нормандцы. Я тоже был в их числе и  видел,  как  под  ударами  мечей
погибли оба брата  короля,  Гирд  и  Леофин.  В  это  же  мгновение  упало
английское знамя и накрыло их широким красным полотнищем. Вместо  него  на
холме  водрузили  папскую  хоругвь.  Нужно  сказать  правду,  эти  мужланы
сражались очень храбро, но нас было больше и в наших  рядах  насчитывалось
много опытных воинов в крепких кольчугах. Больше  всего  повредила  англам
рана короля. Гарольд истекал кровью  и  в  беспамятстве  упал  с  коня  на
землю...
   Теперь уже никто не  прерывал  рассказчика.  Все  смотрели  на  него  с
раскрытыми ртами, настолько слушателей захватила  картина  битвы.  Жак  де
Монтегю снова вскочил на ноги и стал петь, захмелев от вина:

   Чудная битва! Страшная битва!
   Дьявол уносит души врагов,
   Трубит Роланд в свой рог Олифант...

   Еще раз бакалавр схватил кувшин и стал выливать его содержимое  себе  в
глотку.
   - Когда король Гарольд упал, враги дрогнули, и мы стали избивать их без
всякой пощады. Я находился близко от  того  места,  где  лежал  английский
король. Он еще дышал. Но какой-то незнакомый  нормандский  рыцарь  пронзил
его копьем, а другой ударом меча отсек ему голову. Третий в  дикой  ярости
стал рубить тело на части и  потом  разбрасывать  ногами  кровавые  куски.
Четвертому уже ничего не оставалось, кроме одной ноги, и  он  разрубил  ее
пополам.
   Видя недоумение слушателей, потому что даже эти люди с душой  волка  не
понимали такой кровожадной расправы, Монтегю пояснил:
   - Нормандцы были в неистовстве, что Гарольд  нарушил  страшную  клятву,
которую произнес в Руане над святынями.
   - Но ведь он же не знал, что под парчой находится святыня! -  пробовала
защищать несчастного короля Анна.
   - Увы, моя госпожа, -  горестно  ответил  ей  Монтегю,  -  клятва  была
произнесена, и Гарольд уже не имел права от нее отрекаться. Как бы  то  ни
было, мы победили. Наступала ночь. На холме, где еще  недавно  развевалось
королевское   знамя,   Вильгельм   велел   водрузить   свое...   С   тремя
геральдическими львами Нормандии... Победители снимали с убитых кольчуги и
одежду,  собирали  брошенное  оружие.  Все  это  по   праву   принадлежало
победителю. Затем тела павших, и нормандцев и врагов, оттащили в  сторону,
чтобы они не  мешали  живым  мерзким  видом,  и  на  поле  битвы  устроили
пиршество.  Мне  не  пришлось  принять  в  нем   участие.   Меня   послали
преследовать  отступающих.  В  ночном  лесу  у  нас  произошла  стычка   с
английскими рыцарями. В темноте мы узнавали друг друга только потому,  что
говорили на разных языках. Я случайно уронил боевую перчатку и не  мог  ее
найти, и какой-то рыцарь отрубил мне правую кисть. С  той  минуты  я  стал
жалким калекой...
   В подтверждение своих горьких слов  он  показал  страшную  деревяшку  с
железным крюком. Нужно отдать справедливость людям: некоторые отводили  от
нее глаза.
   - Почти все англы погибли. Остальных  рыцари  настигали  на  дорогах  и
убивали. Но наутро, с разрешения Вильгельма, женщины из  соседних  селений
пришли искать среди убитых родственников. Они переворачивали окровавленные
трупы, стараясь распознать в лицах мертвецов знакомые черты мужа или сына.
Тело  короля  разыскивали  монахи  из  аббатства  Вальтама.  Его   Гарольд
построил, надеясь этим замолить свое клятвопреступление. Будто бы  помогла
найти Гарольда та самая Эдит, знавшая у любимого каждую родинку. Лебединая
Шея! Изуродованный до неузнаваемости,  разрубленный  на  части,  нагой,  в
запекшейся крови, король лежал недалеко  от  того  места,  где  еще  вчера
шумели на ветру английские знамена. Это был даже не труп, а  жалкие  куски
мяса...
   Так Вильгельм отомстил за смерть Гаральда, за  горе  Елизаветы.  Но  по
щеке Анны скатилась предательская слеза: она подумала о несчастной Эдит, и
когда представила себе красоту этой женщины, ей  почему-то  пришло  на  ум
влажное поле, усыпанное  голубыми  незабудками.  Однако  Рауль,  считавший
победы и поражения в порядке вещей, ибо сильный  побеждает  слабого  и  на
этом зиждется земное устройство, спросил:
   - Богатая ли добыча досталась герцогу Вильгельму?
   - Огромная. У меня тоже оказались три меча,  две  кольчуги,  серебряная
чаша, найденная в мешке у одного  из  убитых  мною  рыцарей,  два  золотых
перстня. Все это я передал на хранение оруженосцу Роберту. Но его закололи
в сражении, и я  не  знаю,  что  сталось  с  моим  достоянием.  Сам  же  я
преследовал врагов.
   - А Шарль? - спросил граф, сурово посмотрев на румяного и  беззаботного
оруженосца. - Почему он не сохранил твое добро?
   - Шарль еще не был тогда моим оруженосцем.  Следует,  однако,  сказать,
что  особенно   повезло   тем,   кого   наградили   землями   и   сервами,
принадлежавшими раньше саксонской знати.
   - Что же сталось с семьей короля? - спросила Анна.
   - Расскажу и об этом,  моя  госпожа.  Королевская  семья  находилась  в
Лондоне и в крайнем волнении ждала исхода сражения. Гарольд  пал  на  поле
битвы в четверг... Да, в четверг... А в ночь с субботы  на  воскресенье  в
Лондоне уже стало известно о поражении и о гибели короля  и  его  братьев.
Несчастная мать Гарольда умоляла  победителя  отдать  ей  тело  павшего  с
оружием в руках сына,  чтобы  достойно  похоронить  его  в  Вальтаме.  Она
предлагала столько золота, сколько мог весить гроб с останками короля.  Но
Вильгельм  отказал.  Герцог  называл  Гарольда  ненасытным  честолюбцем  и
клятвопреступником, по вине которого погибло  такое  множество  людей.  По
приказанию Вильгельма воины засыпали останки Гарольда камнями, где-то там,
на берегу моря, без всяких христианских обрядов.
   - Так закончилась битва под Гастингсом, - сказал граф Рауль в раздумье.
   - Да, так закончилась битва под Гастингсом, - повторил бакалавр.
   - Тебе не известно, что теперь происходит в  Англии?  -  опять  спросил
граф.
   - Я некоторое время лежал в госпиции у монахов святого Ионна и  кое-что
слышал от них, пока мне лечили руку.  Якобы  теперь  вся  страна  в  руках
Вильгельма. Вскоре после поражения под Гастингсом  ему  сдался  Винчестер.
Затем покорился Лондон. Последним подчинился ему город, который называется
Экзония. В нем нашла прибежище семья короля. Это морской порт.  Но  он  не
был обложен с моря, и поэтому мать короля, вместе с дочерью  Гунгильдой  и
внучкой Гитой, имела возможность уплыть на корабле.  Одни  говорят,  будто
эти женщины до сих пор скитаются где-то среди пустынных островов, другие -
что они благополучно прибыли в Данию и нашли там убежище.
   Анна вспомнила, как много изгнанников находило приют при дворе ее отца.
Малолетней Гите следовало бы отправиться на Русь  и  сделаться  там  женой
какого-нибудь молодого русского князя.
   - Но не забудь, - сказала Анна, - что  ты  обещал  нам  спеть  стихи  о
Роланде.
   Монтегю пел плохо, в его голосе не было той нежности, которая  отличала
голоса прославленных певцов, но Анне хотелось послушать знаменитую песню.
   Монтегю смущался.
   - Я не привычен к пению.
   - Тогда расскажи об этой песне.
   - Разве можно рассказать песню,  госпожа?  Впрочем...  Это  происходило
давно, когда Карл Великий воевал с сарацинами. Эмир Сарагоссы вынужден был
просить у него мира. Карл послал к нему Ганелона, заклятого врага Роланда,
и Ганелон  из  мести  предал  великого  франкского  короля.  Когда  франки
покидали Испанию, он предложил Карлу оставить  позади  Роланда,  Оливье  и
Реймского  епископа  Турпина,  надеясь,  что  сарацины  уничтожат   их   в
Ронсевальской долине.
   Но Монтегю не выдержал, встал и пропел:

   Горы высоки, во мраке - долины,
   ужасны ущелья и черные скалы!
   Ныне проходят там франки в унынье,
   на целых пятнадцать лье слышен их топот.
   Но, обратив свои взоры на север,
   они увидали Гасконь! Домен короля!
   И вдруг их по дому тоска охватила -
   по брошенным замкам, отцовским угодьям,
   по благородным супругам и детям,
   и никто не сдержался, чтоб не заплакать.
   Но более прочих сам Карл сокрушался,
   покинув в испанских ущельях Роланда...

   Монтегю оборвал песню и снова стал рассказывать:
   - Когда сарацины окружили Роланда, его  верный  друг  Оливье  предложил
трубить в рог, чтобы Карл, уже ушедший  в  Гасконь,  вернулся.  Роланд  не
послушал друга, опасаясь, что потомки обвинят  его  в  трусости.  Началась
беспощадная битва. Но напрасно Роланд поражал врагов своим мечом,  который
назывался Дюрандаль. Напрасно Оливье  рубил  врагов  мечом,  имя  которого
Готеклер, - франки погибали один за другим. А когда Роланд затрубил в  рог
Олифант, было уже поздно, потому что  в  битву  вступили  пятьдесят  тысяч
эфиопов, все люди чернее чернил,  с  длинными  носами.  Роланд  знал,  что
погибнет. Он не хотел только, чтобы была посрамлена прекрасная Франция.  И
все франки полегли до одного. Роланд лежал на поле битвы без чувств.  Один
сарацин хотел украсть у него знаменитый меч,  но  Роланд  очнулся,  ударил
вора по шлему, и у злодея лопнули глаза.
   - Вот это удар! - закричал какой-то рыцарь.
   - Да, меч у Роланда был замечательный.  В  его  рукояти  хранились  зуб
святого Петра, волос святого Дионисия и ноготь святого Фомы.
   Сидевшие за столом рыцари покачивали головами от зависти. Рауль сказал:
   - Если бы я имел такой меч! Где он теперь, Жак?
   - Этого я не знаю. Но в песне говорится, что,  когда  Карл  вернулся  в
Аахен и невеста Роланда узнала о смерти жениха, она упала бездыханной.
   - Кто же сочинил эту прекрасную песню? - спросила Анна.
   Монтегю посмотрел на своего оруженосца. Тот сказал:
   - Будто бы сочинил ее какой-то монах, но доподлинно неизвестно.


   Когда кончилась зима, над замком Мондидье прояснилось небо и  снова  на
зеленых лужайках появились жонкили, граф Рауль и его  супруга  выехали  на
соколиную охоту. Они взяли с собой Симона и  Готье,  а  также  Гуго,  сына
Анны,  который  жил  вместе  с  матерью  в  замке  и  часто   ссорился   с
невзлюбившими его отпрысками графа. Но все трое  уже  входили  в  возраст,
когда молодых людей  надлежало  обучать  искусству  обращаться  с  ловчими
птицами.
   Отправился в поле и Жак де Монтегю. Рыцарь провел в Мондидье всю  зиму,
развлекая по вечерам графскую чету рассказами  о  своих  приключениях.  Он
крайне  жалел,  что  не  способен  стать  менестрелем  и  услаждать   слух
благородной дамы звучным пением. Анна просила иногда бакалавра,  не  может
ли он пропеть хотя бы несколько строк из поразившей ее песни о Роланде, но
Жак, и без того не отличавшийся приятным голосом, совсем простудил  горло,
выпив под праздник рождества холодного пива, и с тех пор  из  его  гортани
исходили только хриплые звуки. Монтегю проклинал себя,  что  не  догадался
заучить наизусть со слов певца Талльефера, увы, погибшего одним из  первых
в жестокой битве под Гастингсом, всю песню, с начала до конца. Тогда бы он
мог по крайней мере рассказывать ее Графине.
   После пропахнувшего дымом за зиму  скучного  замка  Анне  было  приятно
вдыхать прохладный, свежий воздух и ехать  верхом  по  весенним  лужам,  в
которых уже отражалось голубое небо. На  низких  лугах  кое-где  появились
первые незабудки, и при виде этих скромных цветов она  еще  рай  вспомнила
про Эдит Лебединую Шею.
   Позади ехали два сокольника.  На  их  кожаных  перчатках  сидели  белые
птицы.  Головы  их  были  прикрыты  колпачками,  чтобы  они  не  бросились
опрометчиво и преждевременно на  недостойную  добычу,  вроде  какой-нибудь
несчастной вороны или сороки. Охотники ехали, как это полагалось: прижимая
локти к телу и сгибая руку под прямым  углом.  Все  считали  такую  манеру
держать птиц самой красивой.
   Между тем, когда всадники очутились на широкой равнине, Анна  услышала,
как  один  из  сокольников,  поседевший  на  этом  деле,  стал   объяснять
мальчикам, как надо обращаться соколами. Каждый слушал его  соответственно
своему характеру: Гуго и Готье - как будущие страстные соколятники,  Симон
- с явной скукой на лице. Это был богомольный отрок,  мечтавший  стать  со
временем монахом. Что ему и удалось впоследствии. Его  даже  причислили  к
сонму святых.
   Старик подул птице в перья, потом  пригладил  их  морщинистой  рукой  и
сказал:
   - Примечайте, что я буду говорить... Из птиц самая  красивая  -  сокол.
Перо у него обычно белое. Как у этого. Но бывают и серые. Белые,  конечно,
красивее. А если  их  выращивают,  вынув  из  гнезда  птенцами,  то  таких
называют глупышами. Но им, воспитанным без матери, трудно лин