проявил  себя,  и  слез  с  коня.  Анна  тоже
последовала его примеру, так как дождь пошел сильнее.
   Она сказала дровосеку:
   - Нам надо укрыться у тебя от бури.
   - Да, начинается непогода, - почесал голову лесной человек. - Только  в
моей хижине темно и дымно.
   Анна  с  опаской  заглянула  в  дверь.   В   маленькой   избушке   было
действительно черно  от  копоти,  хотя  и  чисто;  в  ней  едва  могли  бы
поместиться три человека. В углу виднелся сложенный из грубых камней очаг,
и на нем, в котле,  подвешенном  на  железном  крюку,  готовилось  грибное
варево; в другом углу дровосек устроил из свежих веток подобие ложа; перед
очагом стоял чурбан. Это составляло все убранство избушки, если не считать
ларя с причудливой резьбою, за которой хозяин  хижины,  вероятно,  коротал
долгие зимние вечера при свете лучины.
   Дым из очага уходил в отверстие, проделанное в тростниковой крыше. Дыру
зимой приходилось затыкать. В хижине было тепло. Еще Анна заметила, что на
деревянном гвозде висела сеть для ловли птиц.
   - Ты - красавица, - неожиданно сказал дровосек, разглядывая Анну.
   Она рассмеялась, и этот смех пробил  лед  между  страшным  человеком  с
секирой в руке, у которого бог знает какие были мысли на  уме,  и  дочерью
могущественного князя.
   - Для чего ты рубишь деревья? - спросила Анна.
   - Дрова готовлю.
   - Где же дрова?
   - Ношу каждое утро вязанку в город и там продаю, а на полученные медные
деньги покупаю пшено и хлеб и так живу.
   - Где твоя жена? - опять спросила Анна.
   - Жену мою застрелил стрелой злой печенег.
   - А дом?
   - Дом сгорел, а когда был  мор,  умерли  и  дети,  и  их  похоронили  в
скудельнице.
   - И ты остался один?
   - Один.
   Потом с видимым страхом прибавил, подняв корявый палец и прислушиваясь:
   - Слышишь, как Перун гневается? Найдите в моей хижине  приют,  пока  не
отшумит буря, а коней я привяжу к Дубку.
   - До Киева отсюда далеко? - спросил Филипп.
   - Если выйти в путь, когда  солнце  еще  не  поднялось  над  лесом,  то
придешь в святой Киев до того, как оно  станет  на  полдень.  Сколько  это
будет, я не считал.
   - Когда перестанет дождь, покажешь нам дорогу, - сказал ярл.
   - Сделаю все, что ты мне повелишь, - согласился смерд.
   - Как тебя зовут? - полюбопытствовал на всякий случай Филипп.
   - Анастас.
   - Крещен ли ты? - спросила в свою очередь Анна.
   - Верую в святую троицу.
   - Почему же ты Перуна вспоминал, языческого бога?
   - Так осталось у нас от прошлого. Гроза - Перун, молния - его семя.
   Но, желая из благоразумия переменить разговор, дровосек прибавил:
   - Если хотите утолить голод, то у меня варится грибная похлебка. А  вот
хлеб. Похлебка же моя сварена с душистыми травами.
   - Есть ли ложки у тебя?
   - Две ложки.
   Дровосек  засуетился  у  очага,  где  огонь  уже  угасал.  Смерд  налил
поварешкой варева в деревянную миску и достал две таких же ложки с искусно
вырезанными ручками в виде птичьих голов с раскрытыми клювами.
   Анна проголодалась и стала есть из одной  миски  с  Филиппом  грибы,  и
никому из них не пришло на ум предложить поесть и Анастасу. Дровосек  взял
секиру и вышел  на  дождь,  может  быть  не  желая  мешать  молодым  людям
забавляться любовью. Вид у этого человека был такой дикий, что его в самом
деле можно было легко принять за, волхва. Анастас оброс волосами, руки его
огрубели и стали похожи на корневища. Но в  этой  дикости  таилась  добрая
человеческая душа, испытавшая страдание. Однако Анна подумала об этом лишь
много лет спустя, когда уже ничем нельзя было отблагодарить хозяина хижины
за те блаженные минуты...
   Обжигаясь, Анна стала есть похлебку, и вместе с нею, держа в одной руке
ложку, а в другой кусок ячменного хлеба, пристойно утолял голод Филипп. За
едой Ярославна вспомнила историю  некоей  книжной  красавицы.  Оставленная
мужем и жестокосердно изгнанная из родительского города к  лесным  зверям,
она воспитывала сына в такой же бедной хижине, по соседству с медведями  и
волками.
   Гроза утихла, но дождь не прекращался. Его шум как бы  отделил  избушку
от всего мира. Дровосек пропал в лесу, и Анна  чувствовала  себя  на  краю
света. Горьковато пахло дымком.  Ярославна  явственно  ощущала  вещи,  что
находились вокруг, но ею постепенно овладевала  какая-то  истома.  Все  ее
существо тянулось к воину, с которым она очутилась наедине. А  ярл  строго
смотрел в сторону, опустив голову, точно страшился того, что  должно  было
совершиться. Оба молчали некоторое время, прислушиваясь к дождю, и,  чтобы
нарушить эту тишину, Анна попросила Филиппа:
   - Расскажи мне еще что-нибудь!
   Ярл вздрогнул и  погладил  рукою  лоб.  Его  холодное  северное  сердце
медленно разгоралось в любви, но даже оно теперь закипело.
   - Что тебе рассказать?
   - О себе.
   - Могу удостоверить, что наш город  древний.  Я  сын  упландского  ярла
Эрика, сына Ульфа.
   - Жив твой отец?
   - Нет, он рано погиб в  одном  морском  сраженье,  а  мать  не  вынесла
разлуки с ним и умерла, когда я еще был ребенком, и меня воспитала  старая
Элла. Старуха верила в древних богов и учила меня в детстве, что выше всех
на небе бог Один и его сын Тор, воитель. У него есть другой сын,  которого
зовут  Тир.  Это  -  бог  воинской  мудрости.  Элла  говорила,  что  самое
счастливое для всякого воина - умереть на  поле  битвы,  чтобы  попасть  в
Валгаллу.
   - Я не знаю, что такое Валгалла, - покачала головой Анна.
   - Я объясню тебе. Это - небесный дворец, где пируют умершие с оружием в
руках. Хотя в нем пятьсот  дверей,  но  в  них  происходит  вечная  давка.
Столько воинов погибает на полях сражений ежечасно! И тогда Один  посылает
за их душами прекрасных Валькирий. Они сидят рядом с пирующими в Валгалле.
Те же,  что  умирают  на  постели,  идут  в  мрачное  царство  Геллы.  Так
называется богиня смерти. Но у Одина много детей. Среди них - Бальдер, бог
милосердия, и Фрейя, богиня любви. Вот что рассказывала мне  старая  Элла.
Говорят, она была колдуньей...
   - Но разве боги существуют? Есть только христианский бог! - воскликнула
Анна.
   - Не знаю, что выдумка и что правда в словах Эллы. Но так она говорила.
Будто бы боги враждуют между собою, и, когда они сразятся друг  с  другом,
весь мир погибнет в огне. Солнце потускнеет, земля уйдет в море, блестящие
звезды упадут с небес, и все будет снова как при  сотворении  мира,  когда
ничего не было. А что существовало, то нельзя назвать ни землей, ни морем,
ни песком, ни ветром, ни бурей.
   - Никогда не видела моря, - вздохнула Анна.
   - Придет час, и увидишь.
   - Почему я увижу море?
   Филипп усмехнулся:
   - Может быть, станешь женой датского короля? Или короля Британии?  Путь
к ним - на корабле.
   Но Анне не хотелось думать в эти минуты о королях. Ей ничего  не  надо,
кроме этой бедной хижины!
   - Расскажи мне еще о том, что тебе говорила Элла, - просила она.
   - Я узнал от нее много любопытного.  Как  первая  травка  пробилась  на
земле. Солнце бросало свои  левые  лучи  на  луну,  а  правые  на  зеленую
лужайку. Тогда боги разделили день на утро, полдень и вечер, а мраку  дали
название ночи. Уже тогда люди жили на земле. Она постепенно  устраивалась.
На ней шумело огромное дерево. Под ним рождались и умирали азы.
   - Азы?
   - Предки всех людей.
   - Так верят в твоей стране?
   - О, теперь многие уже стали христианами. К нам  приходят  проповедники
из Рима. Те  же,  кому  не  хочется  расстаться  со  старыми  верованиями,
уплывают на отдаленный остров льдов. Там холодно, но нет церквей.
   - Еще расскажи мне что-нибудь!
   Анна взяла в свою руку пальцы Филиппа, длинные  и  белые,  чтобы  лучше
рассмотреть золотой перстень. На кольце не было  никакого  камня,  но  его
украшало изображение какого-то крошечного зверька.
   - Что это? - спросила она.
   - Выдра... Хочешь послушать об этом кольце?
   - Хочу.
   Рассматривая свой перстень, как будто бы  увидев  его  впервые,  Филипп
стал рассказывать:
   - Это случилось очень давно, когда боги еще жили на земле  как  простые
охотники.
   - Как могут быть боги охотниками?
   - Так говорила старая Элла.
   - Хорошо... Это случилось, когда боги были охотниками...
   - Когда боги были охотниками. Пришлось как-то Одину и еще другому богу,
которого звали Локки, проходить мимо водопада. Может быть, мимо того,  что
шумит в стране Карелы. У воды лежала выдра  и,  зажмурив  глаза,  пожирала
пойманную рыбу.  Локки  метнул  камень  из  пращи  и  убил  ее.  Довольные
охотничьей удачей, боги пошли дальше и к вечеру добрались до хижины одного
прославленного чародея, у которого попросили ночлега. Перед тем, как сесть
за стол, они показали хозяину убитую выдру; кудесник узнал  в  ней  своего
сына,  знаменитого  охотника,  что  обладал  способностью  превращаться  в
различных зверей и  в  таком  виде  охотился  на  зайцев  или  ловил  рыб.
Разгневанный хозяин хотел предать гостей смерти, но Один  упросил  его  не
делать этого и обещал уплатить столько золота, сколько можно  положить  на
шкуру выдры.  Локки  отправился  в  лес,  поймал  карлика,  которому  была
известна тайна клада, спрятанного на дне  реки,  и  с  его  помощью  нашел
сокровище.  Он  отдал  все  золото  волшебнику,  а  себе  оставил   только
одно-единственное кольцо. Оно приносило счастье всем, кто  его  носил.  Но
чародей узнал об утаенном перстне и наложил на него заклятие.  С  тех  пор
кольцо приносит смерть.
   - Это самое? - показала Анна пальцем.
   - Говорят, кольцо принадлежало Локки. Мне оно досталось от отца, а отец
получил его от своего отца... Все они погибли на поле битвы.
   - Почему ты носишь перстень, если он означает смерть?
   - Разве не все  люди  смертны?  Лучше  погибнуть  в  сражении,  чем  от
мучительной болезни.
   - Брось его в глубокую реку! - убеждала Анна ярла. - Или лучше -  отдай
мне!
   - Зачем тебе кольцо?
   - Я брошу его в Днепр.
   - Не хочу, чтобы ты прикасалась к нему.  Этот  перстень  принесет  тебе
несчастье.
   - Но ты же сказал, что все люди смертны.
   - Мое кольцо приносит человеку смерть еще  задолго  до  того,  как  его
волосы станут серебряными.
   - Я не хочу, чтобы ты умер до того, как твои волосы станут серебряными!
   Филипп с удивлением посмотрел на Анну. От этих  слов  на  него  повеяло
непривычной теплотой. Точно он почувствовал очень близко женское  дыхание.
Так сказать могла только русская дева!
   Ярославна сидела на обрубке дерева, ярл - на ложе из  березовых  веток.
Дровосек стерег коней или бродил в  лесу  с  секирой  в  руке.  Гроза  уже
отшумела, дождь стал понемногу стихать, время приближалось к вечеру. Когда
молодые люди насытились и еда перестала занимать их,  и  Филипп  рассказал
все, что хранила его память, оба  умолкли.  Это  было  страшное  молчание.
Филипп слышал, как взволнованно дышала Анна, и от сознания, что девушка  в
его власти, все наполнялось  в  мире  сладостным  туманом.  Такие  встречи
бывают только в сагах.
   Жизнь  скитальца,  какую  ему  приходилось  вести,   помешала   Филиппу
обзавестись семьей. В Константинополе ненасытная в похоти Феодора  научила
его всем тайнам греческой любви. Но он расстался с нею без сожаления. Ведь
в каждом завоеванном городе или в том, который варягам  поручали  охранять
от нападения врагов, можно было без затруднения найти красивую  рабыню.  А
нежность  Анны  хотелось  сравнить  с  розой,  что  он  видел  однажды   в
императорском саду. Но разве дочь конунга создана для  того,  чтобы  стать
чьей-нибудь  наложницей.  За  прикосновение  к  ней  грозила  смерть.  Это
означало   бы   нарушение   клятвы,   данной   на   обнаженном   мече,   а
клятвопреступнику нет пощады ни от небесного, ни  от  человеческого  суда.
Сердце у него билось так сильно, что он  слышал  его  удары  в  ушах,  как
грохот молота о наковальню. И  вдруг  Анна  увидела,  что  Филипп  смотрит
такими глазами, какими еще никто никогда не смотрел на нее...
   Ей стало страшно и сладко, как тогда, когда она ехала  на  коне  и  ярл
любовался ею... Еще слаще! И хотелось, чтобы эта волна счастья поднималась
все выше и выше, чтобы так продолжалось бесконечно. Но она была неопытна в
любви, не знала, что любовник ждет знака, ожидает помощи и одобрения, если
не решается удовлетворить свое огненное желание.
   Филипп взял маленькую горячую руку Ярославны в свои, и, в  предчувствии
чего-то приближающегося как гроза, она позволила это. Ярл привлек  Анну  к
себе, и, чтобы не упасть, девушка  должна  была  упереться  руками  в  его
грудь.
   - Не надо! - прошептала она. - Чего ты хочешь от меня?
   Теперь в хижине царила богиня любви.  Тысяча  арф  наполняла  вселенную
грохотом музыки. Никогда  Ярославна  не  слышала  ничего  подобного.  Было
сладко и печально гладить золотые локоны ярла...
   И вдруг, почуяв своих в дубраве, конь  Филиппа  призывно  заржал,  и  в
ответ послышались звуки рога и топот подков. Варяг  вскочил  и  подошел  к
двери.
   - Ярл Святослав сюда скачет, - сказал он глухим голосом.
   Анна  тоже  выглянула  из  хижины.  В  лесном  сумраке  мчался  брат  в
сопровождении отроков. Она даже не успела подумать о том,  что  сказать  о
своем недостойном поведении, как Святослав  уже  остановил  коня  у  самой
двери. Увидев жеребца и Ветрицу, привязанных к дубу, князь догадался,  что
сестра и Филипп в избушке.
   Хмельной от выпитого на привале меда, он спросил, гордясь своей книжной
мудростью, но с тревогой во взоре:
   - Сестра, или ты забыла о светильниках благоразумных дев?
   Князь начитался книг, собирая в них,  как  пчела,  словесную  сладость.
Соскочив с коня и отстраняя Филиппа, он с  беспокойством  окинул  взглядом
внутренность хижины. Видимо убедившись, что ничего непоправимого здесь  не
произошло, Святослав обратился уже к ярлу:
   - Почему вы здесь?
   - Заблудились, брат, - ответила за варяга Анна, покраснев.
   - Заблудиться легко, труднее выбраться на истинный  путь,  -  проворчал
князь, строго глядя на сестру.
   Она покраснела еще больше и опустила глаза.
   - А ты о чем помышлял? - опять спросил Святослав варяга.
   - Я следовал за Ярославной. Не мог оставить ее.
   - Надо было на звук рогов ехать.
   - Не слышали. Дождь заставил нас в хижине укрыться.
   Филипп смотрел князю прямо  в  глаза,  и  Святослав  понял,  что  лучше
поверить ярлу, или прольется кровь. Он сухо бросил Анне:
   - Садись на кобылицу. Сестра беспокоится о тебе.
   Анна видела, что Филипп  расстегнул  кожаный  пояс  и,  вынув  из  него
золотую монету, положил на чурбан.
   Оказалось, что становище охотников находилось  совсем  близко.  Но  это
Фрейя кружила влюбленных по дубравам...
   После того дня Анна видела Филиппа только издали,  на  княжеском  дворе
или в церкви, когда тайком смотрела из кафизмы на молящихся.  Не  было  ни
пиров, ни охот. Вскоре наступила зима, и Елизавета уехала  с  Гаральдом  в
далекую Упландию, а Филиппа послали с отроками на полюдье в северный край.
Весной ярл вернулся, привез гору вонючих мехов, возы меда и воска. Ярослав
назначил его начальником охранной дружины, и Анна подумала,  что,  значит,
Святослав ничего не сказал отцу. Сестра тоже молчала  как  рыба.  Но  ведь
Филипп даже не поцеловал ее тогда, как это случается в книгах,  в  которых
пишут о любви...


   Мать ушла в опочивальню к отцу,  потому  что  ей  не  терпелось  узнать
подробности о послах. Анна, сидя на постели, с бьющимся сердцем  окликнула
рабыню:
   - Инга!
   Но на длинные ресницы рабыни уже слетел сон.
   - Инга!
   - Я здесь, Ярославна, - встрепенулась девушка.
   - Скажи, - шепотом спросила Анна, - ты видела ярла Филиппа?
   - Видела.
   - Инга!
   - Что, Ярославна?
   - Любишь ли ты меня? Сделаешь ли то, что попрошу?
   Прислужница затрепетала, как  птичка.  Рабыни  знали,  что  их  молодая
госпожа  тоскует  по  Филиппу,  ловили  ее  влюбленные   взгляды,   тайком
обращенные к молодому скандинаву. Что теперь она замыслила сделать?
   Но Анна тяжело вздохнула, вспомнив, что ярл не умеет читать. Бесполезно
было посылать ему письмо. Попросить Ингу, чтобы передала на словах о  том,
что переживает Ярославна? Тогда весь Киев будет знать о  ее  любви,  может
быть, станет смеяться над нею. А ведь ей суждено стать королевой Франции.



6

   Перед  тем  как  принять  послов  франкского  короля,  Ярослав   позвал
митрополита Феопемпта на совещание. Оно происходило в  глубокой  тайне,  в
присутствии двух  любимцев:  княжича  Всеволода  и  пресвитера  Иллариона,
которого старый князь очень уважал за благочестие, ученость и беспокойство
о Русской земле.  На  другой  же  день  на  торжище  стало  известно,  что
греческий митрополит недоволен приездом посольства и  укорял  Ярослава  за
его стремление выдавать дочерей замуж за латынян.
   Ярослав не питал большой  нежности  к  константинопольским  владыкам  и
только ждал удобного случая, чтобы избавиться от Феопемпта и поставить  на
его место своего  любимца  Иллариона.  Митрополит  вызывал  неудовольствие
князя склонностью к соглядатайству, а  также  покровительством  корсунским
купцам, товары которых находили беспошлинное убежище  за  каменной  стеной
митрополичьего двора, неподалеку от храма св.Софии.
   Дело было, конечно, не только в этом. Достойно удивления то упорство, с
каким Византия навязывала славянам мысль  о  всемирной  власти  василевса.
Даже сами греки знали, что это была совершенная  фикция.  Но  она  утешала
константинопольских идеологов среди той печальной действительности,  какая
их окружала.
   На совещании митрополит Феопемпт имел неосторожность еще раз  напомнить
Ярославу, что он должен чтить греческого царя как своего  духовного  отца.
Но  даже  этот  богомольный  князь  хмурился  в  праздник  положения  риз,
установленный в память победы греков над  руссами,  когда  буря  разметала
скифские ладьи. Феопемпт доказывал князю:
   - В этот день в христианских церквах празднуется не победа  греков  над
русскими, а христиан над язычниками.
   Обычно  из  Константинополя  присылали  на  Русь   епископов,   знавших
славянский язык, и князь и митрополит понимали  друг  друга.  Но  Ярославу
были не по душе подобные рассуждения. Только постоянный, не покидающий его
ни днем, ни ночью страх перед мыслью, что, убегая апостольской церкви,  он
может погубить свою бессмертную душу и обречь ее на вечные муки, удерживал
князя от  разрыва  с  греками.  Были  у  князя  причины  и  более  земного
характера: он собирал в виде дани огромное  количество  пушного  товара  и
обычно сплавлял его в Херсонес и Константинополь,  а  ссора  с  василевсом
лишила бы его этой возможности. Митрополит Феопемпт  тоже  отправлял  туда
меха, полученные в Полоном, отданном ему в кормление, и на  этой  почве  у
князя и греческого  митрополита  расхождений  не  было.  Но  Феопемпт  был
сребролюбец и прятал свои деньги в тайнике, Ярослав же  на  вырученные  от
продажи мехов деньги покупал товары, доставляемые из Царьграда, - парчу  и
шелк, бумагу и благовония,  вино  и  сухие  фрукты.  Из  Греции  приходили
художники, учителя четырехголосого пения, строители  церквей,  и  им  тоже
надо было платить. Без этих  людей  Русь  еще  не  могла  обходиться.  Это
связывало  русских  князей  по  рукам  и  ногам,  и  Всеволод,  наделенный
пониманием политической обстановки, многому научившийся у греков, старался
смягчать напряженное положение и не доводить дело до кровопролития.


   Но одно из вооруженных столкновений с царьградскими  греками  произошло
незадолго до описываемых событий. Анна была тогда еще совсем юной и вместе
с сестрами смотрела с высокой башни, как  при  огромном  стечении  народа,
собравшегося на Подолии, многочисленные ладьи и  челноки,  полные  русских
воинов, отплыли воевать в далеком море.
   Иллариона и многих других книжников на Руси раздражали выспренние слова
царьградских витий, вроде той речи, что в самоупоении по поводу победы над
печенегами произнес Иоанн Евхаит