ять...
   - Чем ты кормишь птицу? - спросил Гуго, глаза которого уже  разгорелись
от предвкушения будущей забавы.
   - Лучше всего ее кормить мясом диких животных, когда  оно  еще  теплое.
Или подогревать его. Можно давать и сыр.  Только  не  забудьте,  что  надо
всегда держать ловчих птиц грудью против ветра.
   Жак де Монтегю тоже слушал наставления старого охотника. Ему не повезло
в жизни. Его отец был бедным рыцарем. Их сюзерен, граф де Пауту,  отнял  у
семьи замок и земли. Вернее, отец Жака должен был перед  смертью  завещать
графу поместье в награду за покровительство сыну. Монтегю  сделался  одним
из графских оруженосцев. Однако вскоре покинул сеньора и отправился вместе
с матерью искать счастья у Вильгельма, в город Руан. Там вдова  поселилась
в монастыре, а Жака вскоре возвели в рыцарское достоинство, и  он  не  мог
без волнения вспоминать ночь, проведенную  перед  посвящением  в  холодной
церкви, едва озаренной светом красной лампады. Бакалавр часто  рассказывал
об этом Анне.
   - Какую же присягу ты произнес? - спрашивала она.
   - Меня опоясали мечом, и я  должен  был  поклясться,  что  не  буду  ни
замышлять против жизни своего сюзерена, ни выдавать его тайн,  ни  вредить
его чести, а, наоборот, во всем оказывать помощь и давать  совет...  Потом
паж привязал мне шпоры.
   По молодости лет Жак де Монтегю не получил никакого  земельного  феода,
хотя ему были обещаны в будущем  золотые  горы.  Очевидно,  Вильгельм  уже
тогда помышлял о завоевании Англии.
   - Когда я отправлялся на первый пир Вильгельма,  мать,  вытирая  слезы,
учила меня, как я должен вести себя за столом. Помню,  она  говорила:  "Не
съедай хлеб еще до того, как принесут мясо! Не  ковыряй  в  ухе,  не  чеши
спину, не очищай нос при помощи пальцев, но всегда имей при себе платок".
   Анна смеялась.
   - Не смейся, госпожа. Моя мать была достойной женщиной  и  благородного
рода.
   - Я смеюсь не над твоей достопочтенной матерью.
   - А над чем?
   - Над тем, что тебя учили не чесать спину.
   - Этому каждый должен учиться. Но помню, что в тот день пиршество  было
великолепное. Мы сидели на скамьях за устроенными  на  козлах  столами,  и
перед каждым гостем лежал ломоть хлеба, ложка и нож.  Так  бывает  лишь  у
епископов и во дворцах.
   - Даже в Мондидье дают каждому ложку и нож.
   - Но разве ты не королева? - сказал Жак де  Монтегю,  и  в  голосе  его
послышалась нежность.
   Чтобы не переводить разговора на скользкую почву, Анна спросила:
   - Что же подавали на том пиру?
   -  Оленину,  пироги  с  различной  начинкой,  жареных  каплунов.  Потом
принесли форелей, лещей и щук. Подавали и другие блюда. Чтобы отбить  вкус
жира, мясо было приправлено имбирем и  мускатными  орехами.  Я  впервые  в
жизни сидел за таким столом...
   В поле веял весенний ветер. Анна с удовольствием вдыхала  сырой  воздух
и, запрокинув голову, следила, как высоко в небе летал  сокол,  выпущенный
на проносившийся над рощей косяк диких уток, прилетевших из-за моря. Птицы
отощали в долгом полете, но годились для соколиной науки. Еще мгновение, и
сокол камнем упал на тяжко махавшую крыльями утку, и птица, перевертываясь
в воздухе, стала стремительно падать на землю.  Охотники  поскакали  туда,
где, по их предположениям, должна находиться добыча.
   Граф Рауль кричал на скаку Анне:
   - Как он налетел! Не разучился за зиму бить птиц!
   Все радовались удаче, хвалили удар железного соколиного  клюва.  Только
бледный и молчаливый Симон не был захвачен этой древней, как жизнь, жаждой
крови,  победы,  пищи.  Анна  видела,  как  серо-голубой  селезень  лежал,
распластав крылья, и судорожно поджимал желтые лапки. Его голова  и  перья
на спине были окровавлены,  кровь  текла  струйкой  из  широко  раскрытого
клюва. Рядом сидел на земле сокол и злыми глазами смотрел на бросившихся к
добыче  людей.  А  недалеко,  на  лужайке,  блестевшей  весенними  лужами,
голубели незабудки.
   Жак де Монтегю, по прозванью Железная Рука, одевался теперь как щеголь,
получив от Анны многочисленные подарки - плащ  из  белой  шерсти,  верхнее
длинное одеяние с медными пуговицами, кожаный пояс  с  серебряной  бляхой,
войлочный головной убор. Хотя  от  этой  одежды  бакалавр  не  стал  более
красивым. Иногда его звали наверх, разделить ужин с графом и его супругой,
так как он занятно рассказывал о своей жизни и о Вильгельме. Обычно же  он
насыщался вместе с оруженосцами, и им подавали не вино, а домашнее пиво  и
черный ячменный хлеб. Таково было распоряжение графа Рауля.
   На обратном пути в замок к Монтегю подъехал оруженосец  Гуго  и  сказал
погруженному в глубокую задумчивость бакалавру, что с ним  хочет  говорить
графиня. Жак тотчас направил своего коня в ту сторону, где рядом с  графом
сидела на серой кобылице бывшая королева.
   - Я здесь, госпожа, - прохрипел рыцарь, снимая шляпу.
   - Послушай меня, Жак, - заговорила  Анна,  как  будто  бы  рядом  и  не
существовало мужа. -  Я  знаю,  что  у  тебя  благое  намерение  совершить
путешествие к гробу Христа. Мне самой хотелось  бы  побывать  там.  Однако
знай, что когда вернешься или если на твоем пути  возникнут  непреодолимые
препятствия, то ты всегда найдешь в нашем замке кров и пищу. Не забудь  об
этом во время странствия...
   Рядом с Анной ехал граф Рауль и насвистывал какую-то песенку, и  рыцарь
еще раз удивился той власти, которую красота дает женщине над  королями  и
графами. Анна распоряжалась в Мондидье, как королева, не потрудившись даже
спросить у мужа, можно ли дать приют в доме Жаку де Монтегю.
   Впрочем, разве не сияла в течение  многих  лет  королевская  корона  на
голове Анны? Бакалавр слышал много рассказов о  графине,  о  ее  щедрости,
милосердии и любви к книжному  чтению.  Обычно  о  ней  рассказывали  Жаку
оруженосцы, знавшие каждый шаг своей госпожи. Сидя за столом,  они  иногда
ссорились, поднимали  невероятный  шум,  и  тогда  из  верхнего  помещения
спускался по лестнице граф Рауль и грозил, что отошлет невеж  на  конюшню,
чтобы они жили там вместе с конюхами.
   Однажды такая ссора произошла у молчаливого Эвда с горячим и скорым  на
худое слово Бруно, не очень почтительно отозвавшимся о прелестях  графини.
Жак всегда считал, что  женщина  создана  для  того,  чтобы  удовлетворять
желания мужа, и ничего обидного в  словах  рыцаря  не  нашел.  Но,  к  его
удивлению,  Эвд  кинулся  вдруг  к  мечу,  висевшему  на  стене,  с  явным
намерением убить товарища. Драчунов с трудом разняли. Глядя  на  их  лица,
искаженные от гнева и ненависти, как будто бы люди были оскорблены в самых
своих дорогих чувствах, Монтегю впервые понял, что на земле существует  не
только мужская похоть, а и нечто иное, подобное тому чувству, какое он сам
испытывал к графине Анне, но так смутно, что он не мог бы сказать, что это
такое.



5

   Вскоре Жак де Монтегю, по прозванию Железная Рука, сел на коня, оставил
замок  Мондидье  и  в  сопровождении  верного  оруженосца   отправился   в
Бургундию, а оттуда еще дальше,  держа  путь  в  далекую  Палестину.  Анна
видела из окна, как рыцарь, которому теперь  никто  не  хотел  дать  феод,
считая его калекой, медленно ехал по извилистой тропинке и вслед  за  ним,
на своей рыжей лошади, следовал  Шарль.  Бакалавр  иногда  оглядывался  на
замок, прикрывая глаза рукою от солнца.  Когда  раздобревший  на  графских
кормах конь поднялся на холм, за которым дорога направо вела  в  Шалон,  а
налево - в Аррас, Монтегю помедлил некоторое время на  перевале  и  затем,
точно не решаясь расстаться с местом, где прожил такую приятную зиму, стал
медленно спускаться по склону, и вскоре исчез за холмом.
   Оруженосец не оглядывался, хотя навеки покинул хорошенькую  Лизон.  Его
уже влекли новые  приключения,  а  бедняжка  с  утра  тихонько  плакала  в
птичнике, куда каждую ночь к ней поднимался по скрипучей лесенке  красивый
провансалец.
   Прошел мало чем примечательный год.  Люди,  приезжавшие  из  Нормандии,
рассказывали, что Вильгельм окончательно покорил остров  и  короновался  в
Вестминстере.
   Миновал еще один год, более памятный, потому что был  отмечен  в  жизни
замка Мондидье необыкновенно удачной охотой. В  течение  трех  дней  убили
множество вепрей, оленей и косуль. Об этом лове шли разговоры целый месяц.
   В  следующем  году  случайно  забредший  в  посад  пилигрим   из   Рима
рассказывал, что греческие  мастера  построили  в  некоем  городе  Венеции
замечательный храм, сияющий золотом и мозаиками, и что нигде в Италии  нет
подобной красоты. Слушая благочестивый рассказ, Анна с грустью подумала  о
том, как много есть на земле городов, которых она никогда не увидит.
   Спустя некоторое время дошли слухи о восстании  славян  против  кесаря.
Король Филипп радовался, когда мятежники разрушили  Гамбург,  считая,  что
этим нанесен ущерб немецкому могуществу.
   Восстания в  Германии  не  прекращались.  Доведенные  притеснениями  до
отчаяния, саксы тоже разрушали один за другим  замки,  построенные  на  их
земле Генрихом III, в том числе прославленный Гарцбург.
   В тот год папой сделался Гильдебранд, сын простого плотника,  принявший
имя Григория VII. Он составил новый молитвенник  для  священников  и  стал
вводить  целибат,  или  безбрачие,  для  духовенства  и  отлучал   женатых
священнослужителей от церкви. Об этом тоже немало говорили в замке,  если,
конечно, не было за обедом или ужином чего-нибудь  более  интересного  для
разговора - предстоящего выезда на охоту или  очередной  драки  оруженосца
Гуго с кюре, которые в последнее время почему-то не  ладили  между  собой.
Что же касается охотничьих забав, то Анна уже  не  садилась  на  кобылицу:
давали себя  знать  годы,  и  вместе  с  возрастом  приходила  потребность
спокойствия. Известную роль сыграл в этом отношении  аббат  Леон.  Он  все
более и более забирал власть в замке, изгонял из  капеллы  Антуана,  когда
тот являлся туда в неподобающем виде, и намекал Анне, что уже настала пора
подумать о спасении души...
   Минул в вечность еще один год,  засушливый  и  неурожайный,  оставивший
после себя бедность и голод в селениях. Только города  богатели  с  каждым
днем и жены горожан стали одеваться не хуже графинь, а денариев в графских
кошелях становилось все меньше и меньше. Гости в замке Мондидье появлялись
редко. К Раулю тихими  стопами  подкрадывалась  старость,  и  он  сделался
по-стариковски брюзглив. Анна молча выслушивала его ворчание:  не  все  ли
равно было теперь, когда лучшее время в жизни прошло, растаяло как дым,  и
мечты, обуревавшие ее, оказались пустыми призраками. Нет, не  мечтания,  а
она сама  обманула  себя,  ожидая  чего-то  необыкновенного,  хотя  вокруг
тянулось самое обычное существование...
   Граф Рауль все чаще жаловался на боли в сердце, и хотя врач  шалонского
епископа, крещенный еврей, по его словам учившийся в знаменитой Салернской
академии, запрещал графу  есть  жареное  мясо,  сало  и  жирных  гусей,  а
особенно не злоупотреблять вином, тем не менее  он  съедал  за  столом  по
нескольку кусков говядины и выпивал кувшин крепкого вина, отчего его  лицо
становилось багровым, теряя последние следы былой красоты.
   Шел 1074 год... В одну из темных ночей граф Рауль де Валуа и  де  Крепи
скончался, и Анна вторично осталась вдовой. Все продолжало на  земле  идти
своим чередом, по-прежнему кишели дичью санлисские рощи, ржали нетерпеливо
кони на графской конюшне, а могущественный сеньор лежал на смертном  одре,
на том самом ложе под балдахином, на котором ласкал Анну и  многих  других
женщин.
   В замке наступила тревожная тишина,  запахло  фимиамом.  Люди  говорили
шепотом.  У  изголовья  усопшего  горели  две  высоких  церковных   свечи.
Безмолвный рот мертвеца был плотно сжат. Уже никогда эти уста не  прикажут
ловчим преследовать оленя, а воинам - сжигать селения мятежных сервов.  Но
и мертвый граф вызывал страх у людей.
   Анна стояла на коленях у смертного одра, и ей не верилось, что мужа уже
нет больше среди живых, а потом ей начинало казаться, что вообще ничего не
было, ни Рауля, ни их встречи и страсти и многих  лет  успокоенной  жизни.
Все прошло как сон...
   По другую сторону ложа молился коленопреклоненный  аббат  Леон;  сложив
ладони рук, он шептал латинскую молитву. Позади него опустился  на  колени
Антуан. Красноносый священник сделал это не без труда,  -  сказывалось  на
его раздобревшем теле невоздержание всякого рода. Тут же  находились  дети
покойного графа, Готье и Симон, и сын Анны Гуго, по прозванию  Большой.  В
дверях опочивальни толпились рыцари,  оруженосцы,  конюхи,  псари,  воины,
служанки. Они тихо переговаривались между  собою  и  старались  разглядеть
лицо господина, который уже никогда теперь не будет наказывать и гневаться
на провинившегося только за то, что недостаточно вычищен  скребницей  конь
или сломалась рукоятка у плуга.
   Аббат поднялся с колен и сказал Анне, как бы утешая ее, проникновенным,
соответствующим обстановке голосом:
   - Твой супруг принял христианскую кончину!
   Этим он хотел сказать, что  граф  успел  сделать  все,  что  полагалось
благочестивому христианину, чтобы обеспечить себе место в  райских  садах.
Действительно, перед тем как отдать  богу  душу,  Рауль  пожелал  завещать
некоторые угодья аббатству  св.Мартина,  покровителя  храбрых  французских
воинов, надеясь в предсмертном смятении, что этот святой не оставит его  в
трудную минуту среди адского пламени. В последние часы жизни перед  Раулем
промелькнуло лицо графа Эвда де Блуа, построившего ради  вечного  спасения
мост через Луару, по которому путники  могли  переходить  реку,  не  платя
никакой пошлины. Разве за такое деяние святой Мартин  не  спасал  графскую
душу, спрятав ее от когтей сатаны в  складках  французского  знамени?  Да,
никто не знал, где теперь витает и дышит горная душа графа Рауля и что  ей
уготовано. Казалось бы, не  было  большего  грешника  на  земле.  Но  ведь
пожертвования и дары церквам и молитвы епископов...
   Замковые рыцари и оруженосцы находились в крайнем унынии, сожалея,  что
уже не будет больше пышных пиров и волнующих  ночных  набегов  на  селения
соседних сеньоров, когда так весело горят  крестьянские  хижины  и  такими
заманчивыми  кажутся  на  соломенных  постелях   заплаканные   деревенские
красотки. Конец военным утехам. А ведь возможность получить удар  мечом  и
желание  пронзить  врага  заставляют  сильнее   биться   сердце!   Молодые
оруженосцы опасались, что если графом Валуа станет богомольный  Симон,  то
погонит всех на утрени и вечерни, а если Раулю унаследует младший сын,  по
имени Готье, то из скаредности заставит обитателей Мондидье  есть  вареную
репу и пить воду из замкового  колодца.  Антуан  тоже  вздыхал,  в  полной
уверенности, что его теперь окончательно выгонят, как старую собаку, и  на
склоне лет он останется без крова и  куска  хлеба.  Встречаясь  с  ним  на
лестнице или в каком-нибудь помещении,  аббат  Леон  еще  строже  поджимал
тонкие синие губы.
   Неясно было, что станется и с  самой  Анной.  Все  любили  графиню,  но
отлично знали о неладах в графской семье.  Симон  ненавидел  мачеху  всеми
силами своей христианской души, и аббат Леон разделял эту неприязнь.
   Анна не отрываясь смотрела на лицо мужа. Смерть сделала особенно хищным
орлиный нос Рауля, но рот уже провалился  и  стал  жалким,  потому  что  в
последние годы один за другим выпадали зубы, некогда с таким  наслаждением
разрывавшие твердое мясо вепря. Она не испытывала  никакого  волнения  при
мысли, что ведь в объятиях этого человека впервые узнала яростное  женское
счастье.
   Со двора доносились мерные удары резца  о  камень.  Это  каменотес  уже
терпеливо выбивал на плите, под которой должен был  лежать  владетель  сих
мест, его титулы:

   Граф де Валуа и де Крепи,
   Граф де Перрон,
   Граф де Вексен,
   Граф де Вермандуа,
   Сеньор де Бар на реке Об...

   Горделивый потомок Карла Великого стал бездыханным, и участь его теперь
должна превратиться в прах.
   В горнице, где Анна часто беседовала с Жаком де Монтегю и  паломниками,
возвращавшимися из Иерусалима, стоял ларь. В нем она хранила свои  книжные
сокровища, привезенные много лет тому назад из Киева. Благодаря  стараниям
епископа  Готье  бывшая  королева  сносно  изучила  латынь,  но  не  могла
привыкнуть к латинским писаниям и предпочитала  им  славянские  книги.  Ей
доставляло большое удовольствие порой поставить на хартии русскую подпись.
   Когда закончилась заупокойная месса, Анна поднялась с  колен,  оставила
на некоторое время замковую капеллу, где стоял гроб, освещенный  лампадами
и свечами, и тихо побрела в заветную горницу.  Присев  на  скамеечку,  она
открыла крышку сундука и стала перебирать книги. Под  руку  попадалось  не
то, что ей было нужно сегодня, в  эти  горестные  часы.  Вот  столько  раз
перечитанные "Приключения Дигениса Акрита",  сыгравшие  такую  роль  в  ее
жизни, в тот день, когда они сидели с графом на поваленном бурей дубе. Вот
"Песнь Бояна" - несколько пергаменных листков, сшитых струной, может  быть
от тех гуслей, на которых играл прославленный певец, этот русский соловей.
На  каком  пиру  порвалась  она?  В  Чернигове  или  в  Тмутаракани?   Вот
"Громовник" Путизла, обитавшего в таинственной пещере недалеко  от  города
Русы. Вот "Александрия", из которой она узнала о подвигах великого  героя.
Вот Псалтирь с ее красивыми словами. На  дне  ларя  Анна  нашла  еще  одну
большую книгу, искусно переписанную в Киеве, с украшениями  в  виде  птиц,
хвосты  которых  причудливо  переплетались  с  заглавной  буквой  или   со
сказочным цветком, изображенным киноварью. От нее пахло  затхлостью  давно
не читанных страниц. Но стоило только перелистать их,  и  уже  вставали  в
воображении величественные образы. Смуглая  дщерь  фараона  с  упоительным
книжным именем Фермуфь обрела в нильских тростниках  плетеную  корзинку  с
младенцем... Началом каких потрясающих событий оказалась эта находка!
   Да, был Египет, поражаемый тьмой, песьими мухами,  жабами  и  избиением
первенцев.  Потом  играл  на  кифаре  пророк  Давид,  царствовал  Соломон,
влюбленный в пастушку Суламифь... Однако сегодня  не  эту  книгу  хотелось
прочитать Анне и найти в ней утешение. Она продолжала искать  и  рыться  в
своем богатстве. Вот опять попалась на  глаза  книжечка,  по  которой  она
училась грамоте, и в ней стихи:

   Геенны меня избави вечныя,
   и грозы, и черви неусыпающа...

   Наконец она нашла то, что искала. Книга называлась "Златоструй". В  ней
Илларион черпал вдохновенные слова для своих  речей  и  проповедей,  когда
учил паству милосердию или прославлял Русскую землю. Пресвитер подарил это
творение Ярославне перед ее отъездом из  Киева,  завещая  не  забывать  на
чужбине родную речь. Анна раскрыла наугад книгу и прочла, беззвучно шевеля
губами:
   -  "Ныне  они  душатся  дорогими  благовониями,  а  наутро  смердят  во
гробе..."
   И ей показалось, что она слышит  гневный  голос  Иллариона  в  киевской
Софии, где она слушала утрени за завесой кафизмы...


   Анна похоронила мужа в Мондидье. Но,  зная  отношение  к  себе  Симона,
ставшего после смерти Рауля графом де Валуа, да  и  неприязнь  многих  его
приближенных, она покинула замок, с которым  было  столько  связано  в  ее
жизни, и перебралась в Париж, к сыну Филиппу.
   Король неустанно трудился на пользу Франции, был  деятельным  и  полным
сил, хотя заметно толстел с каждым годом.  Заметив  однажды,  что  мать  с
огорчением рассматривает его молодую, но уже  отяжелевшую  фигуру,  Филипп
всколыхнул живот, поднимаясь с сиденья, и беззастенчиво рассмеялся.
   - Что ты смотришь на меня? Я стал тучен? Это правда.  Скоро  мне  будет
трудно взбираться на коня. Кто тогда поведет в  бой  французских  рыцарей?
Брат Гуго?
   Король знал, что брат не предаст его.
   В парижском дворце наступал  вечер.  Анна  сидела  на  скамье  у  окна,
смотрела на туманный Париж  и  размышляла,  вспо