олье.  Особенно  сильный
рост  отрядов  начался  после  того,  как  через  подпольные  рации  и
типографии народ  узнал  об  исторической  победе  Красной  Армии  под
Москвой, под Тихвином и Ростовом. За две-три недели количество отрядов
и бойцов партизан увеличилось во много раз.
   - Еще зимой стал у нас вопрос  ребром  о  координации  действий,  -
рассказывал товарищ Бондаренко, комиссар объединенных отрядов Брянской
области. - А к марту обком прислал своих представителей...
   - Товарищ Матвеев позаботился! - подтвердил Сенченко.
   О Матвееве, первом секретаре  Орловского  обкома,  мне  приходилось
слышать  еще  на  Большой  земле.   Его   имя   называли   разведчики,
партработники, радисты, медики. Теперь он был членом  Военного  совета
Брянского фронта и непосредственно руководил  брянскими  и  орловскими
партизанами. Бондаренко по секрету сообщил, что  со  дня  на  день  он
ожидает Матвеева в Брянские леса.
   Совещание для меня было очень  кстати.  Пробыв  несколько  дней  на
территории, занятой партизанами, я еще не совсем ясно представлял себе
принципы организации и управления этого большого  народного  движения.
Кроме делегатов многих отрядов и райкомов, на совещании  присутствовал
председатель обкома товарищ Алешинский и представитель политуправления
фронта старший батальонный комиссар Калинин.
   Докладывал комиссар объединения товарищ Бондаренко:
   - Коммунисты, комсомольцы, передовые рабочие и колхозники, трудовая
интеллигенция нашей области так же, как и  весь  советский  народ,  по
призыву партии стали подавать заявления о зачислении их в партизанские
отряды.
   Обком  ВКП(б)  поставил  перед  партийными  организациями   задачу:
практически возглавить организацию партизанских отрядов; создать такой
орган, который мог бы  организованно  справиться  с  этой  задачей,  а
главное, подготовить кадры, способные в  тяжелых  условиях  вражеского
тыла вести непримиримую борьбу с врагом.
   В тылу противника было сформировано 72 партизанских отряда,  в  том
числе 14 отрядов переброшено в тыл через линию фронта; 90 партизанских
групп и 330 групп, владеющих техникой подрывного дела, были  оставлены
на территории, занимаемой вражескими полчищами.
   С конца лета 1941 года части Красной Армии отходили  на  восток,  а
затем перешли в наступление и громили противника под Москвой и на юге,
в районе Ростова. Партизаны Брянщины  и  Орловщины,  выполняя  решение
обкома ВКП(б), оставались  на  территории, занятой противником. За эти
восемь месяцев они проделали вот какую работу.
   Уже на 1 мая 1942 года, по неполным данным (так как на первых порах
было не  до  учета),  партизаны  области  истребили:  19845  вражеских
солдат, 237 офицеров, 1 генерала, 2090 полицейских и предателей. Взято
в плен  74  офицера  и  172  солдата.  Собрано  много  разведданных  о
противнике и его  передвижении.  Эти  сведения  передавались  военному
командованию фронта.
   Сбито стрелковым оружием, уничтожено в эшелонах и путем налетов  на
аэродромы  44  вражеских  самолета.  Пущено  под  откос  32  вражеских
эшелона, в том числе 5 эшелонов с техникой врага - танки,  самолеты  и
два бронепоезда.  Разрушено  205  километров  железнодорожного   пути;
взорван 41 железнодорожный мост, 84 моста  на  шоссейных  и  грунтовых
дорогах. Разгромлено 9 воинских штабов, 8 управлений полиции. Взорвано
и сожжено 42 танка и бронемашины, 418 автомашин, 6 цистерн с  горючим,
9 тягачей, 21 склад и база с продовольствием и вооружением.
   Взяты трофеи: 10 танков и бронемашин, 14 орудий, 154 пулемета,  400
винтовок, 14 автомашин, 135 лошадей, 146 повозок, несколько сот  голов
продуктивного скота.
   Несмотря на угрозы и репрессии, население  Навлинского,  Брянского,
Трубчевского  и  других  районов  Орловской  области  с  каждым   днем
усиливало борьбу с немецкими поработителями. В партизанские отряды шли
дети, старики, целые семьи.
   Партизанами были изгнаны немцы и их ставленники из  346  населенных
пунктов  со  170  тысячами  населения.  Районы  Навлинский,  Суземский
освобождены  полностью.  Частично  освобождены   районы   -   Севский,
Трубчевский, Брасовский, Комаричский, Выгоничский. В партизанском крае
проведена реорганизация партизанских отрядов.
   В  крае  созданы  районные  и  сельские  органы  Советской  власти.
Образованы  районные  комитеты  партии.  Организованы   органы   НКВД,
милиции.
   Среди населения проводится политико-массовая работа.
   В  селах  партизанами  проводятся  митинги,  собрания,  на  которых
принято   письмо   товарищу   Сталину,   подписанное   партизанами   и
колхозниками.  Собрано  на  заем  и  в  фонд  обороны  свыше  полутора
миллионов рублей. Организован  выпуск  газеты  "Партизанская  правда".
Подготовлен аэродром для принятия самолетов с Большой земли.
   Партизанское  движение  в  некоторых   районах   приняло   характер
всенародного восстания против фашистских  захватчиков  и  приводило  в
страх и трепет фашистских заправил и их ставленников. Наши боевые дела
тревожат не только немецких солдат и жандармов.  Как  увидите,  нашими
успехами  обеспокоено  и  высокое  гитлеровское  начальство.   Генерал
фашистской главной  ставки  фон  Браухич  в  положении  "по  борьбе  с
партизанами" пишет такое:
   "Русские партизаны наносят удары  не  только  по  мелким  войсковым
частям и соединениям действующих войск, но нарушают  снабжение  войск,
разрушают военные сооружения в тыловых районах".
   Генерал Блоцман, со своими солдатами ведущий борьбу с  партизанами,
в приказе Э 1 от 15 февраля 1942 года писал:
   "Разведкой  установлено  большое  количество  партизан.   Партизаны
хорошо обуты, одеты, имеют хороших лошадей,  сани,  достаточно  лыж  и
маскировочных халатов.
   В русских селах население  сочувствует  и  помогает  партизанам.  В
селах ни полиции, ни старост нет. При расположении на отдых 50% солдат
спать не ложатся".
   - Да, теперь спать немцу некогда, - пробасил кто-то в задних рядах.
   Сделав паузу, переждав, пока уляжется смешок, Бондаренко продолжал:
   - Генерал фон Гридус в приказе от первого июля сорок  первого  года
писал:
   "Партизаны лучше стреляют, выбирают лучшие позиции  для  обороны  и
нападения, чем мадьярские солдаты.  Партизанам  доставляют  из  Москвы
самолетами пушки и обмундирование.
   ...Когда крестьянин спрашивает винтовку, не давай - может убить.
   ...Нельзя разговаривать в домах - все будет передано партизанам".
   Противник, чувствуя возрастающую силу  народа,  усиление  боевой  и
диверсионной деятельности  на  основных  его  коммуникациях  и  захват
партизанами значительных территорий в его тылу, поставил  перед  собой
задачу:   уничтожить   партизан   Орловской   области   и   обеспечить
бесперебойное движение поездов, техники и живой силы к линии фронта.
   Но это им не удастся. Если мы не дрогнули осенью, то  теперь,  имея
опыт борьбы, и осенью, и зимой, и весной, - не дрогнем и подавно...
   Бондаренко еще долго говорил о задачах, стоящих перед  партизанским
краем.
   А я думал: "Так вот что значит работа Брянского обкома  на  Большой
земле, вот почему с таким нетерпением  ожидали  его  приезда  сюда,  в
леса, Бондаренко и другие посвященные товарищи".
   Я стал знакомиться с героями-партизанами или, как говорят,  вникать
в курс дела.
   Героями края были не дожившие  до  триумфа  партизанского  движения
бойцы, младшие и средние командиры Красной Армии и среди них лейтенант
Стрелец. Его я уже не застал в живых, но легенды о нем я слыхал из уст
орловского крестьянства. В тылу у противника  самым  верным  критерием
работы партизан является мнение народа  об  отряде  или  об  отдельной
личности - руководителе.
   Прежде чем пойти по партизанской  дороге,  то  есть  до  встречи  с
Ковпаком, а затем и после встречи  с  ним,  я  видел  несколько  сотен
партизанских отрядов - им не было числа в немецком тылу - и понял одну
истину, которая позже была так ярко  выражена  Ковпаком:  надо  делать
так, как народ хочет. Очевидно, лейтенант Стрелец, которого я  никогда
не видел (в начале 1942 года он погиб смертью героя в жестоком  бою  с
немцами в Брянских лесах), делал  партизанское  дело  так,  как  этого
хотел народ. Имя Стрельца было известно во всех деревушках,  в  селах,
на железнодорожных станциях... О его  славных  набегах  на  эсэсовские
эшелоны, на железнодорожные мосты, на формировавшуюся  тогда  немецкую
полицию рассказывали в десятках вариантов.
   Как я представлял себе полицию, готовясь в Ельце к вылету в тыл,  я
уже писал. Действительность оказалась совсем  иной.  Вот  зарисовка  с
натуры, записанная на свежую память в первые дни моего пребывания там.
   К комиссару партизанского  отряда  имени  26  бакинских  комиссаров
вводят невзрачного человека.  На  нем  вылинявшая  ситцевая  рубаха  в
полоску, пестрядинные порты и  опорки.  В  руках  он  мнет  изжеванную
кепку.
   - Как фамилия?
   - Плискунов. Митрофан Плискунов.
   - Полицейский?
   - Чаво?
   - Полицейский, спрашиваю?
   - Я-то?.. Не-е... Я из охраны...
   - Чего охраняешь?
   - Чаво?..
   - Ты что дураком прикидываешься? Отвечай толком  на  вопросы.  Что,
где охранял? И от кого охранял?
   - Дак мы здешние, хуторские. Оно известно,  у  кого  хлеба  хватат,
тому и нужды нет идти  на  службу.  А  как  у  нас  не  хватат,  ну  и
мобилизовался, значит,  по  охоте,  из-за  хлеба,  значит,  в  охрану.
Путейскую охрану. На железной дороге.
   - Винтовку дали?
   - Чаво?.. Извиняйте... Известно, дали.
   - Патроны?
   - Десять штук.
   - Полицейскую повязку тоже дали?..
   - Полицейскую?.. Не... Вот эту дали.
   Он вытаскивает из кармана замусоленный нарукавный знак. Эрзац-репс,
на котором сквозь грязь и пыль проглядывают такие  же  грязные  слова:
"Шуцманншафт. Выгоничи".
   - Что же ты очки тут втираешь? Значит, в полицию поступил, да еще и
добровольно.
   "Шуцман" мнет в руках замусоленную  тряпку  и  затем  в  недоумении
поднимает глаза, невинные глаза дурака.
   - Поступил... Мобилизовался, значит, по собственной  охоте,  потому
как дома жена, деток трое, а хлеба нету... - и он разводит руками.
   - Сколько же тебе хлеба обещали?..
   - Говорили, после войны дадут по двадцать пять га.
   - А сейчас?
   - Обещали до тридцать кил на месяц.
   - А давали?
   - По шашнадцать, а с прошлой недели по двести грамм стали давать.
   - Не жирно кормят.
   - Куда там!.. Совсем омманул германец. Усю Расею омманул... И  меня
тоже...
   - Ты за Россию не распинайся. Вот что скажи: против кого ты шел?
   - Я? Сроду я ни против кого не  ходил.  Я  только  за  кусок  хлеба
дорогу охранял.
   - Дорогу. Ну а по дороге кто ездит? Немцы?
   - Известно...
   - Против Красной Армии танки везут, войска, снаряды?..
   - А везут, известно...
   - А ты дорогу эту охраняешь от кого? От нас... кто эти  поезда  под
откос пускает.
   - Так за кусок же хлеба... Жена, деток трое...
   - Ты мне Лазаря не пой. У всех жена и детки, а это не причина.
   - Известно, не причина.
   - Так почему ты против Советской власти пошел?
   - Я-а? Против? Да ни в жизнь. Я от Советской власти  окромя  пользы
ничего не имел. И чтоб я против Советской власти!.. Да ни в жизнь.
   - Как же нет... Ну вот меня если бы поймали на  дороге,  пристрелил
бы ведь...
   - Нет, я в небо стрелял...
   - Но стрелял же...
   - Раз на службу поступил... мобилизовался, значит...
   - Так и стрелять надо...
   - Известно...
   - А говоришь, не против Советской власти...
   - А ни в жизнь! Вот убей меня бог на этом самом месте, если я  хоть
думкой, или словом, или еще как...
   Мы долго сидели молча, не зная, что же делать  с  этим  "чеховским"
персонажем, возрожденным новейшей  техникой,  танками,  "юнкерсами"  и
жандармами в голубых шинелях.
   Из затруднения нас вывели две бабы, вбежавшие в хату,  несмотря  на
протесты часового.
   - Поймали ирода, душегубца проклятого! - кричала одна, краснощекая,
курносая орловка. - Ну чего хнычешь, чего  стоишь,  али  руки  у  тебя
отсохли? Я бы на ее месте глаза ему из черепка  ногтями  выдрала...  -
сказала она, обращаясь к нам.
   Вторая, бледная, забитая, смотрела большими  голубыми  глазами,  не
моргая. Из них беспрерывно текли слезы. Губы ее шептали одно и то же:
   - Ванюшка, колосок мой... Ой, Ванюшка... Кровушка  моя,  -  шептала
она. Затем медленно подошла к Митрофану, глядя ему в глаза.  Он  вдруг
поднял руки, как бы защищаясь.
   Голубоглазая  подошла  еще  ближе  и,  закричав  истошным  голосом:
"Зверь, волчина проклятый!" - рухнула на землю без чувств.
   Краснощекая женщина  рассказала  нам,  что  с  приходом  немцев  от
Митрофана  Плискунова  житья  не  стало  в  селе.  Он  собственноручно
расстрелял  более  тридцати  бойцов  и   командиров   Красной   Армии,
пробиравшихся к фронту.
   А сыну голубоглазой - Ванятке,  двухлетнему  бутузу,  взяв  его  за
ножки, размозжил голову об угол дома.
   Приговор был ясен.
   Пока курносая приводила в чувство  свою  подругу,  комиссар  вызвал
караул, и полицейского вывели.
   Экземпляр этот человеческий был настолько необычен, что я, по  зову
любопытства, пошел в лес, где его должны были расстрелять.
   Митрофан шел, загребая опорками пыль, и  оглядывал  верхушки  сосен
скучными глазами,  словно  надеясь  улететь  от  нас.  На  опушке  его
поставили возле ямы.
   Он повернулся и жалобно взглянул на нас.
   - Убивать будете? - неожиданно звонко спросил он.
   - А что же, молиться на тебя? - ответил один из партизан, снимая  с
плеча винтовку.
   Митрофан скрипнул зубами и злобно посмотрел  на  меня.  Он  ожидал,
вероятно, встретить такую же звериную злобу и в наших  глазах  и,  как
мне показалось, удивился, увидев только презрение. Я заметил, что  под
низким черепом этой гориллы вдруг с лихорадочной быстротой  заработали
шкивы и шестеренки человеческой мысли в поисках выхода.
   Но было поздно. Бесстрастно поднялись дула винтовок. Я подумал, что
останавливать не всегда  приятный,  но  необходимый  процесс  очищения
земли не стоило... Он видел это и торопился, гнал скудную  мысль,  как
загнанную лошадь... И вот она взяла барьер.
   - Передайте хлопцам, что Митроха погиб собачьей смертью... - хрипло
сказал человек с черепом гориллы.
   Грянули выстрелы. Он упал на полусгнившую  хвою,  подогнув  ноги  и
спрятав голову между колен.
   Выполняя его предсмертную просьбу, я передаю  людям  его  последние
слова.
   Митрофан погиб собачьей смертью.


7

   Обязанности   мои   заключались   в    том,    чтобы    "обслужить"
железнодорожный узел. Нужно было пробираться на  станцию  Брянск-II  и
ежедневно информировать командование - что, сколько и куда  направляет
узел. Работа  простая,  но  кропотливая,  и  когда  я  ею  позанимался
недельки две-три, то увидел,  что  она  для  меня  явно  неподходящая.
Сидеть возле станции и сообщать о  том,  что  через  нее  прошло  пять
эшелонов боеприпасов, зная, что эти  "припасы"  дня  через  два  будут
взрываться  в  наших  окопах,  уничтожать   моих   друзей,   земляков,
соотечественников, - для меня это было  нестерпимо.  Стиснув  зубы,  я
твердил поразившую меня фразу английского разведчика Чарльза  Росселя:
"Разведчик - актер. Он играет в величайшей мировой драме - войне. И от
того, как вы играете свою роль, зависит не только успех  вашего  дела,
но также и жизнь многих ваших товарищей".
   Среди партизан - разведчиков партизанского края - к тому времени  у
меня уже завелись друзья. Им тоже не  терпелось,  но  пока  они  не  в
состоянии были пустить все эти эшелоны под откос, тем более что дороги
тогда уже сильно охранялись. Первой операцией, которую мы совершили  и
которая   категорически   воспрещалась    нам,    разведчикам,    была
"организация"  пробки  "во  взаимодействии  с  авиацией   на   станции
Брянск-II".   Так   мы   с   гордостью   назвали    эту    "операцию".
Партизаны-диверсанты взорвали пути в нескольких километрах с  одной  и
другой стороны узла и таким образом прекратили движение как раз в  тот
момент, когда на узле было скопление поездов с боеприпасами и с  живой
силой. Выполнив эту часть плана, хлопцы прибежали ко мне.
   - Ну, мы свое дело сделали, давай авиацию.
   Мы отстучали раз: "Давайте авиацию". Ее нет. Мы  -  опять.  Авиации
нет. Вот немцы уже направили ремонтные бригады для ликвидации "пробки"
на железнодорожном пути. Авиации все нет. Вот  уже  подходит  к  концу
ремонт полотна. Авиации нет. Партизаны махнули  рукой  на  меня  и  на
авиацию. Я  скрипнул  зубами  и  спросил  радистку:  "Зашифровать  все
можешь?" - "Да". - "Все, что напишу?" - "Все, что напишете", -  сквозь
слезы ответила шестнадцатилетняя девушка.
   И тогда я  послал  радиограмму  командованию.  Смею  заверить,  что
составлена она была отнюдь не в дипломатических выражениях.
   Через три часа более тридцати бомбардировщиков сбросили  свой  груз
на станцию. Все окружающее было сметено с лица земли. Мы  с  радисткой
находились в трех километрах от станции, но от  взрывной  волны  рация
перестала  работать.  Мои  соседи  по  разведке  через  день   донесли
результаты: движение по железной дороге  приостановлено  на  несколько
дней. За день расчистки со станции было убрано  свыше  полутора  тысяч
трупов немецких солдат. Четыре  состава  с  боеприпасами  взлетели  на
воздух, сметая с лица земли все окружающее.
   На  третий  день  я  получил  выговор   за   грубость   от   своего
непосредственного начальства, а на пятый - поздравительную радиограмму
за подписью Рокоссовского. За  удачную  операцию  командующий  фронтом
награждал меня орденом Красного  Знамени.  Так  и  было  сказано:  "За
настойчивость и упорство в достижении цели..."
   Начиная с этого момента, я понемногу  стал  влезать  в  диверсии  и
браться за рискованные  дела,  хотя  это  и  запрещалось  разведчикам.
Воевать в партизанах нужно с шиком, а главное - весело и беззаботно. С
тупым, унылым взглядом и  заунывным  голосом  я  себе  не  представляю
партизана. Без удали в глазах можно  идти  на  такие  дела  только  по
принуждению.  В  партизаны  же  шли  добровольцы,  романтики,  были  и
случайные люди, но первые брали над ними  верх  и  прививали  им  свой
стиль.


8

   В то время  в  Брянские  леса  через  заградительные  оккупационные
отряды, состоявшие из нескольких венгерских полков, ломился из  степей
Украины человек, о котором уже ходила слава в партизанских краях. Одни
говорили, что это цыган, колесивший по немецким тылам,  другие  -  что
это полковник, у которого все рядовые не ниже старшего лейтенанта, что
он имеет танки, самолеты. Но кто бы он ни был, немцы боялись  его  как
огня, а народ рассказывал о нем легенды.  Одним  словом,  молва  несла
весть о человеке, который соответствовал моему идеалу партизана.
   Как только он  появился  вблизи  Брянских  лесов,  я  посадил  свою
радистку на облучок орловской одноконной повозки  и  покатил  к  нему.
Дорога была  длинная,  около  девяноста  километров,  дуга  все  время
сваливалась,  рассупонивался  хомут,  и  мы  никак  не  могли  с  ними
справиться. Я очень обрадовался, увидев пароконные украинские телеги с
люшнями... Это было в сосновом лесу возле Старой  Гуты,  невдалеке  от
Хутора Михайловского, где расположился лагерем Ковпак.
   Лагерь действительно напоминал  чем-то  цыганский  табор. По  всему
чувствовалось, что люди не собираются  обживать  эти  леса.  Группками
стояли повозки с люшнями, странно выглядевшие среди орловских лесов. К
люшням были прикреплены мадьярские, немецкие,  румынские  палатки.  На
всех перекрестках стояли станковые пулеметы и минометы самых различных
систем и армий; часовые на заставах курили ароматный табак или сигары,
презрительно поплевывая через  губу  и  снисходительно  поглядывая  на
местных партизан. Одним словом, еще не доехав до  Ковпака,  я  в  этом
столь отдаленном от днепровских равнин крае почувствовал родной  запах
Украины, аромат как бы возрождавшейся из веков Запорожско