как пришли самолеты из Москвы... Это я лечу  через  фронт.  Но  почему
лечу? Ведь не было вызова? А-а-а... Это я был ранен в кодринском  бою,
и меня везут на Большую землю вместе с Володей Шишовым. Да, но  почему
же нас не сняли с тачанки, а погрузили в "дуглас" вместе с лошадьми? И
теперь тачанку покачивает на воздушных ухабах...  Наверное,  мы  летим
выше трех  тысяч  метров,  холод  пощипывает  щеки,  пальцы  на  ногах
окоченели, а лошади пофыркивают на морозе. Вот машина круто  переходит
в пике, и внизу  я  вижу  город.  Москва?  Нет,  это  же  Киев.  Видно
изогнутое  колено  Крещатика  и  дальше   Красноармейская,   Сталинка,
Соломенка...  Машина,  взвыв  моторами,  уходит  ввысь.   Под   крылом
мелькнула фигура, высоко  держащая  крест  над  головой.  Владимирская
горка и Днепр. Да, но ведь посадка запрещена. Надо прыгать, прыгать...
Первым будет прыгать Коробов, за  ним  я,  а  вот  Коженков,  ведь  он
никогда в жизни не прыгал с самолета. Ничего. Парашют  автоматический.
Но тогда мне надо прыгать последним; я вытолкну Сашку пинком ноги, как
меня когда-то толкал майор Юсупов. Но как же с  лошадьми?  Они  стоят,
весело помахивая хвостами, а на спинах, как громадные  вьючные  седла,
привязаны парашютные мешки. Наконец прыжок! Мы приземляемся  где-то  в
районе Аскольдовой могилы, и вот я уже иду по улицам Киева.  Крещатик.
Посреди улицы маршируют немецкие войска, шныряют тупорылые машины,  на
тротуарах группами и в одиночку разгуливают эсэсовцы. Странно, что они
как бы не замечают меня. Навстречу идет  немец-бухгалтер,  тот  самый,
что позавчера на рассвете шел на свидание к "русская Маруся".  Неужели
хлопцы из комендантского взвода выпустили  его?  Он  смотрит  на  меня
пристально и подходит все ближе и ближе. Кажется, узнал?! Да, ведь  на
мне  его  теплый,  зеленого  драпа,  пиджак   с   кожаными   плетеными
пуговицами. Толпа окружает нас. Рядом я слышу голос: "Это я,  Маруся!"
Немец орет, страшно раскрыв пасть со  вставными  зубами:  "А,  русская
девочка Маруся!" Я бросаюсь в  толпу,  бегу,  падаю  и...  просыпаюсь.
Тачанка едет медленно. Коробов трясет меня  за  плечо.  На  облучке  -
неизменная спина Саши Кожевникова, а рядом с ним, лицом к нам, неясная
фигура, говорящая: "...а  звать  меня  Маруся".  Я  протираю  глаза  в
недоумении. Коробов говорит:
   - Никак не добудишься тебя. Ты так кричал. А тут девушку привели.
   - Какую девушку?
   -  Черемушкин  и  Мычко  ходили  в  разведку  по   следу   разбитых
батальонов. Сведения они уже доложили комиссару, а вот ее...
   - Русская девушка Маруся? - еще не проснувшись окончательно, говорю
я.
   - А кто ее знает, русская она или украинка. Вот садись на мое место
и в приятном визави начинай разговор тет-а-тет. Саша, - обратился он к
нашему кучеру, - помни, мы оглохли и онемели, - и, откинувшись в  угол
сиденья, Коробов притворно захрапел.
   Все еще не понимая, сон это или явь, я буркнул непрошеной визави:
   - Ну что ж, давайте знакомиться, что ли.
   - Я Маруся, - громко сказала она.
   - Какая Маруся?
   Лица не было видно. Я судил по голосу - он принадлежал женщине  лет
сорока, и по шершавой руке - это была рука труженицы.
   Вместе с улетевшим сном прошло и минутное раздражение, а  на  смену
ему пришло любопытство - верховой конек разведчика.
   Я  постарался  подавить  его  и  с  нарочитым   безразличием,   уже
искусственно зевая, стал задавать обычные вопросы.
   - Кто, куда, зачем, почему, откуда?
   Да, это была простая украинская женщина  Маруся,  она  очутилась  в
тылу у немцев с семьей, детьми: большими, которые ушли в партизаны,  и
маленькими, которые остались дома и хотели пить, есть и жить...
   Ответив на мои вопросы, она продолжала:
   - Я подпольщица, товарищи.  Меня  прислал  комиссар  Могила...  Тут
отряд такой действует. Мы уже три  дня  как  о  вас  слыхали,  шли  на
соединение по вашему следу, да немцы помешали - те, что от вас  тикали
из Кодры.
   - Большой у вас отряд?
   - Человек тридцать. Они в бою задержались. Есть раненые и убитые. Я
связная...  Товарищ  Могила  приказал   с   вами   связаться   и   вас
предупредить. Дорога, по которой вы сейчас идете, заминирована. Еще  с
сорок первого года мины лежат. Бои тут большие  шли  за  Киев.  Ох,  я
болотом шла, по воде. Боялась - утопну, и задание товарища Могилы...
   - Постой, Маруся... Дай сообразить. Где минные поля?
   Она быстро и толково объясняла мне приметы  и  ориентиры,  и  мы  с
Коробовым в свете электрофонаря лихорадочно засекали  минные  поля  на
карте. Выходило, что всего лишь несколько сот метров отделяет  нас  от
них. "Если только они есть", - шепнул мне Коробов.
   Я хотел  что-то  спросить  Марусю,  но  почувствовал,  что  женщина
склонилась ко мне на  плечо  и  тело  ее  обмякло.  Она  спала...  или
притворялась, что спит. Юбка у нее была мокрая до колен.
   - Догоняла нас, - сказал Коробов. - Черемушкин подобрал.
   Я крикнул Черемушкина, ехавшего с группой связных.
   - Где подобрали? - облокотившись  на  луку  его  седла,  спросил  я
шепотом.
   - Да возле Кодры. Мне ее скотогоны передали.
   Еще раз взглянув на карту, я понял, что времени оставалось в обрез.
Голова колонны уже подходила к минным полям.
   - А может быть, только  для  того,  чтобы  задержать  нас?  Украсть
время?
   - Надо доложить Ковпаку.
   - Некогда, - не успеем!
   Я  подозвал  Семенистого,  приказал  скакать  в  голову  колонны  и
остановить ее. Хлопец птицей  понесся  вперед.  Знал  ли  пацан,  что,
обгоняя колонну, он скачет по минам?
   Думаю, что знал.
   Несколько минут прошло в томительном ожидании, будет ли  взрыв.  Но
вот движение стало замедляться с небольшими перерывами.  Это  колонна,
растянувшаяся, как мехи  двухрядки  у  лихого  гармониста,  сжималась,
подтягивая  середину  и  хвост  к  остановившейся  голове.   Бессильно
склонившись ко мне на колени,  спала  женщина.  А  я  думал.  Конечно,
одновременно с Семенистым  был  послан  другой  связной  к  Ковпаку  и
Рудневу с донесением, но колонну  остановил  я,  и  решать  надо  было
самому. Возвращаться обратно? Минует ночь,  и  завтра  снова  придется
принимать  бой  у  Кодры.  Или  гнать  колонну  на  мину?  Решение  не
приходило, а время шло. Вот уже полчаса, как стоит колонна, а  связной
все еще не вернулся от Ковпака. "Чего молчит  старик?"  -  думал  я  с
обидой, забывая о том, что у Ковпака было для раздумья на десять минут
меньше времени, чем у меня. А я сам так и не мог ничего  придумать.  Я
уже собирался гнать второго связного к  командиру,  но  за  нами,  все
приближаясь, раздавались рев и мычание скота. Впереди скакал  связной.
Он сказал, запыхавшись:
   - Дед приказал: "Идти по маршруту, не останавливаясь, впереди гнать
скот".
   Еще через четверть часа колонна двинулась. Ехали молча. Колонна шла
тихо, тише, чем обычно, люди ступали осторожно по вытоптанной коровами
земле. Мы с Коробовым ждали взрывов, но их не было. Уже  прошли  более
километра. Маруся все спала. Ну, что ж. Провокаторы и  изменники  ведь
тоже могут уставать.
   Но мины  были.  Несколько  взрывов  раздалось  впереди.  Мины  были
небольшие и рвались не все. Так двигались мы  по  минному  полю  около
часа. Шли, как по раскаленной сковороде. Люди жались узкой  ленточкой,
стараясь ступать ногой в  след  повозок.  Все  обошлось  благополучно.
Подорвалось несколько коров, которых тут  же  пристрелили.  Павловский
заставлял старшин рот свежевать их на ходу, грозясь не выдавать неделю
мясного пайка тем, кто отказывался брать готовое мясо. Не меньше сотни
коров разбрелось в стороны, но даже скупому Павловскому не  взбрело  в
голову  посылать  людей  загонять  их  в  гурт.  Он  только   ахал   и
чертыхался.
   - Пропадае добро, черти його батькови в печинку. Ох, пропадае...  -
жалобно говорил он мне, со вздохом показывая на маячивших  среди  поля
коров. Они, никем не подгоняемые, бродили по полю, копытами  разгребая
подмерзшую землю и выкапывая из нее коренья с зелеными побегами.
   Словом, все обошлось благополучно. Только история  с  минным  полем
украла у нас по крайней  мере  два  часа.  Маруся,  спасшая  несколько
жизней,  свернулась  на  облучке,   который   ей   уступил   Коженков,
устроившийся где-то на крыле  тачанки.  Она  не  просыпалась  даже  от
глухих взрывов, расчищавших  наш  путь.  К  переезду  железки  колонна
подошла незадолго до рассвета, а мы рассчитывали форсировать ее ночью.
Может, это и было к лучшему. Охрана спала, а трех патрульных с  ручным
пулеметом Федя Мычко уничтожил одной гранатой.  Разведка  ворвалась  в
будку и в несколько минут расчистила путь.  Главные  силы  форсировали
переезд уже засветло. Коробов, обрадовавшись свету, щелкал  аппаратом,
я тоже не мог удержаться от соблазна. Но у меня  была  другая  работа.
Разведчики не успели перебить всю охрану, и  уже  при  дневном  свете,
когда подошел обоз, ездовые, забегавшие в будку, вытаскивали по одному
фашисту то с чердака, то из бочки, из которой торчали ноги  в  кованых
ботинках, то из кустов. Но это были не немцы, а эльзасцы. Батальон  их
охранял этот участок железной дороги и  большой  железнодорожный  мост
через Тетерев.
   Миша Тартаковский беспомощно разводил руками. Пленные  либо  совсем
не говорили по-немецки, либо говорили на таком диалекте, который моему
переводчику был явно не под силу.
   Эльзасцев нам все же удалось кое-как допросить тут же на  переезде,
через который на галопе неслась колонна. Я, кончив допрос,  подошел  к
Коробову. Через переезд прошла на рысях батарея, а затем пошли повозки
штаба. Новая тачанка Ковпака, подаренная ему Карпенко еще в  Ровенской
области  из  имений  князя  Радзивилла,  подпрыгивала  на  рельсах   и
подмостках  переезда.  Дед  в  мадьярской  шубе  восседал  на  кожаных
подушках, как китайский бог. Его ездовой,  Политуха,  щелкал  бичом  и
держал вожжи по-ямщицки. Эта  забавная  картинка  мелькнула  в  визире
моего фотоаппарата и исчезла раньше, чем я успел нажать спуск.
   За штабом  всегда  двигалась  санчасть  -  медперсонал,  повозки  с
медикаментами и ранеными.
   Сегодня вслед за  обозом  санчасти  шла  повозка,  где  покрытые  с
головой лежали Колька Мудрый, лихой автоматчик третьей роты, и  Володя
Шишов. Их не успели похоронить в Кодре и везли с собой.


27

   За  железной  дорогой  начались  сплошные  леса.   Они   дали   нам
возможность двигаться днем. К полудню колонна вышла под  село  Блитча.
Выход к населенному пункту среди бела дня заставил меня  принять  меры
для соблюдения особой  осторожности  и,  как  мы  говорили,  "добавить
внезапности". Взвод конников под командованием Саши Ленкина я послал в
обход села, и, таким образом, все дороги были перехвачены. На  выходах
поставили посты. Из села никто не мог выйти. Это давало  мне  надежду,
что киевская группа, которой мы все же опасались, хотя  бы  до  вечера
потеряет наш след. Немцы засекли нас на железной дороге возле станции.
   Но после Кодры у противника, видимо, пропала охота ходить по  нашим
следам лесными дорогами. Значит, можно было на  время  остановиться  в
открытом месте. Село Блитча, расположенное на берегу реки  Тетерев,  -
типичное украинское село на  Киевщине.  Проверив,  что  все  возможные
выходы прикрыты конниками, я стал искать квартиру, и тут мое  внимание
привлекли телефонные  столбы,  тянувшие  по  улицам  села  бесконечную
железную проволоку. Проволока эта привела меня  к  площади,  в  центре
которой был красивый домик под черепицей; в  селах  Киевщины  в  таких
домиках обычно помещаются сельсоветы и правления колхозов. К  этому-то
дому и шел телефонный провод. Сейчас здесь была сельская управа. Кинув
повод на столбик "ганочка", я вошел в дом. Близ стола  висел  телефон,
похожий на  старинные  стенные  часы  с  боем.  Деревянное  коричневое
сооружение с блестящей  ручкой,  огромной  черной  трубкой  и  зеленым
шнурком! Конники и квартирьеры уже успели  перевернуть  в  управе  все
вверх дном. Со стены глядела фигура Гитлера;  узнать  его  можно  было
лишь по прическе -  шутники  уже  выкололи  ему  глаза  и  подмалевали
бакенбарды. На  полу  валялись  бумаги  и  дела  управы.  Все  было  в
хаотическом беспорядке. Один только телефон был на месте  и  в  полной
исправности. Рядом с ним, как охотничий  лягаш  на  стойке,  сидел  на
табуретке Михаил Кузьмич Семенистый и никого не подпускал к  аппарату.
Видимо, ему до сих пор памятна была дедова "прочуханка" за  новогодний
разговор с давид-городковским гестапо.
   - Товарищ подполковник! Никого не допускаю.  Что  прикажете  с  ним
делать?
   Я остановился перед сооружением, соображая,  нельзя  ли  как-нибудь
использовать этот предмет культуры.
   В коробке заурчали звонки.
   - О, опять звонит, - с детской наивностью проговорил Семенистый.  -
Вы сразу не снимайте. Я уже  слухав.  Там  всякие  разговоры  идут  из
району. А только когда шесть раз дзенкнет, тогда будет  нас  вызывать:
"Блитча, Блитча..." Только я не отзывался.
   - А говорил что-нибудь?
   - Не, я ж понимаю теперь это дело. Я  вон  трубку  платком  носовым
замотал, щоб не засмеяться. Я только слухал все. От комедия...
   - Так, говоришь, Блитча - шесть звонков?
   - Ага! Как шесть звонков, так сразу кричить: "Блитча, Блитча..."  А
пять - Леоновка. Только Леоновка отвечает, а я молчу.
   - А что отвечает Леоновка?
   -  Он  говорит:  "Леоновка,  выслали  сметану  в  район?  Вахмайстр
требовал двойную порцию". Готовят бал какой-то.  Будут  на  мосту  бал
справлять со сметаной.
   - На мосту? Бал со сметаной? Ты чего-то привираешь, Кузьмич?
   - Ей-бо! Так и говорили! Это первый раз. А другой - все  спрашивали
Леоновку, почему Блитча не отвечает.
   Больше ничего я не добился от Михаила Кузьмича. Но из его  рассказа
я понял, что на одном проводе есть несколько  аппаратов,  и  это  дает
возможность слушать все разговоры, во всяком случае до тех пор, пока в
районном центре Ивановке, находившемся от нас километрах  в  десяти  -
двенадцати, еще не знают о нашем пребывании здесь. А  это  не  так  уж
плохо для нового вида  получения  разведданных.  Я  понял  также,  что
поспать уже не удастся, а надо вооружаться терпением  и  сидеть  энное
количество времени с телефонной трубкой и слушать. Неизвестно почему я
вспомнил Крылова:

                  Навозну кучу разрывая,
                  Петух нашел жемчужное зерно... -

и, прикрыв  для  верности еще ладонью  трубку, обмотанную  тряпкой,  и
цыкнув на возившихся конников и связных, отпустил кивком  Семенистого.
Хлопцы поняли и на цыпочках, по  одному,  вышли  из  немецкой  управы,
бывшей конторы колхоза, а в  настоящее  время  помещения  2-го  отдела
штаба Ковпака.
   Через несколько мгновений деревянная бандура опять нежно  заурчала,
и я услышал грузный низкий голос, хрипевший в мембране:
   - Блитча, Блитча! Та слухай, Блитча. От бисовы диты, знов самогонку
пьють.  Скильки  раз  наказував,   хоч   виконавця   оставляйте   коло
телефону... А тут...
   И снова заурчала нежно коробка. Я считал: раз, два... Пять звонков.
   - Леоновка, Леоновка? Що там Блитча не видповидае?
   - Не знаю, - отвечала Леоновка сонным фальцетом.
   - А сметану послали?
   - Я ж говорыв, послалы.
   - Ну, посылай ще!..
   Похоже было, что обладатель баска собирался утопить в сметане  весь
районный центр во главе с  вахмайстром  жандармерии.  Через  несколько
минут телефон зазвонил снова.  Разговор  шел  о  всяких  хозяйственных
мелочах. И если бы не часто упоминаемая  высокая  персона  вахмайстра,
можно было бы подумать, что никакой войны нет и не было, а мы  слушаем
нудную телефонную болтовню райзо с периферией в передышках между двумя
текущими кампаниями, когда начальники звонят своим подчиненным  только
со скуки и по мелочам.
   Я уже стал  подремывать  у  трубки,  как  вдруг  в  обычные  сонные
разговоры вплелась нотка тревоги.
   - Блитча, Блитча!.. От черт! Леоновка... А  ну,  срочно  коменданта
полиции к телефону. Вахмайстр буде говорить.
   "Ага, - отметил я про себя первое полезное разведданное, полученное
при помощи этой бандуры. - Значит, в Леоновке есть полиция.  Послушаем
еще нежный голосок вахмайстра".
   Через  несколько  минут  в  трубке  послышался  голос,   пытавшийся
подражать немецким интонациям:
   - Комендант полицайшафту, дорфу Леоновка, Мазуренко слухае.
   К моему  удивлению,  с  ним  заговорил  женский  голосок.  Это  уже
интересно... Ого!..
   - Герр Мазуренко, вернулись ли люди из леса?
   - Вернулись.
   - И что же?
   - А ничего. Пишлы по хатам.
   Теперь я  начинал  понимать.  Где-то  за  спиной  девичьего  голоса
зарычала, взвизгивая и подвывая,  немецкая  речь.  Девушка-переводчица
после паузы сказала внушительно:
   - Герр Мазуренко. Герр вахмайстр говорит, что вы осел!
   - Що такое ос-сел?
   - Ну, ишак. Кинь такий с вухами.
   Молчание. Снова немецкая речь.
   Нежный голосок:
   - Вахмайстр говорил: немедленно собрать  всех  людей,  прибежавших,
слышите, прибежавших из леса...
   -  А  це  вирно.  Действительно,  люди   прибиглы.   А   я   и   не
разошолопав...
   - Ай, Мазуренко, Мазуренко!  Собрать  всех  и  допросить,  что  они
видели в лесу. Какое войско?
   - Войско?
   Снова рычит немец.
   - Послали, Мазуренко?
   - Ни ще!
   - Посылайте. А сами не отходите от телефона.
   Теперь  мне  уже  не  до  сна.  Базыма,   заинтересовавшись   моими
сообщениями, положил передо мной чистый лист бумаги и  всунул  в  руку
карандаш. Я стал записывать.
   - Послали?
   - Вже. Ну, ище що?
   - Слушайте внимательно.  Снарядите  своего  человека  и  немедленно
посылайте в Блитчу. Надо  выяснить,  что  там  и  почему  не  отвечает
Блитча.
   - Добре.
   Проходит  полчаса.  На  заставы   полетели   распоряжения   Базымы.
Задерживать всех идущих из Леоновки и доставлять в штаб.
   По линии прекратились всякие сельскохозяйственные разговоры.
   - Леоновка. Послали?
   - Послав.
   - Кого?
   - Кривого Микиту.
   - Верхом?
   - Не-е...
   - На подводе?
   - Не-е...
   - А как же? - нервничает девица-вахмайстр.
   - Пишки...
   Не кладя трубку, она переводит это по-немецки. И сразу же в  трубку
несется оглушительная  немецкая  ругань.  Я  успеваю  передать  трубку
Ковпаку, Базыме, Войцеховичу, стоявшим за моей спиной  и  до  сих  пор
следившим за моим карандашом, протоколировавшим  на  бумаге  разговор.
Сейчас дело принимает веселый оборот.
   - Молодец Михаил Кузьмич, - говорит Ковпак.
   - Почему? - спрашивает Базыма.
   - А що захватив в плен оцю бандуру, - отвечает командир.
   Семенистый, торжествуя, вытягивается, и глазенки его смеются.
   Снова  начинает  говорить   переводчица.   Из   ответов   я   точно
устанавливаю все приметы Кривого Микиты: он черноусый, на  левой  ноге
деревяшка, за поясом топор, в шапке; и  Семенистый  летит  на  заставу
сообщить приметы.
   Часа через полтора в штаб  приводят  Кривого  Микиту.  Все  приметы
сходятся.
   - Здоров, Мыкыта, - говорит ему Ковпак, как старому знакомому.
   Тот с недоумением смотрит на нас всех.
   И тогда Ковпак, наслаждаясь, продолжает:
   -  Ну,  Мыкыта,  пидийди  сюда.  Расскажи,  куда  тебе   Мазуренко,
комендант полиции Мазуренко, посылав. В  Блитчу?  А  чого  посылав?  В
розвидку? Вийшов ты из Леоновки и думаешь, пиду я, все узнаю, а  потом
назад вернусь. А того не думав, що ты ще з Леоновки не выйшов,  як  мы
все чисто зналы, - даже якой у тебя ноги нема.
   Микита смотрит на Ковпака и молча плюхается на пол.
   - Не погубите, пане товарищу, чи хто вы будете...
   - В комендантскую, - машет плетью Ковпак.
   Через час Иванково требует  послать  новую  разведку.  Теперь  идет
женщина. Затем верховой. К концу дня пять посланных в разведку сидят у
нас.
   Под вечер мы узнаем, что в Иванково из Киева прибыли мотоциклисты и
одна машина.
   Вот он, Киев! Я поручаю свой пост  у  трубки  Тартаковскому,  а  мы
удаляемся с Базымой на квартиру командира. Надо  обсудить  создавшееся
положение. Надо приго