ожно: везде  колючая  проволока.  Словом,  гарнизон  полустанка,
почти  полностью  перебитый  и  обладавший  лишь  одним  пулеметом   и
несколькими автоматами, взять все же не удавалось.
   На  рассвете  противнику  стали   подбрасывать   подкрепления.   Но
небольшие составы, в пять-шесть вагонов, подходившие к  полустанку,  в
упор расстреливались батальонами и ротами, к утру  введенными  нами  в
бой.
   Патронов мы не  жалели,  так  как  были  ими  снабжены  хорошо,  и,
казалось, лес уже перестал отзываться эхом на бесчисленное  количество
выстрелов и очередей, на гуканье бронебоек и взрывы ручных гранат.
   Вырывался пар из трех подбитых и продырявленных паровозов,  кричали
раненые фашисты; большинству из  них  не  удавалось  даже  вылезть  из
вагонов.  Их  крошили  перекрестным  огнем  восьмая  и  третья   роты,
находившиеся по другую сторону пути. Но все это было только  половиной
победы. Чем выше поднималось  солнце,  тем  яснее  становилось  нам  с
Базымой, что это  первая  железная  дорога,  которую  нам  не  удалось
перейти.
   Немцы удивили нас своим упорством в стремлении разбить отряд. Скажу
прямо: мы не ожидали от них такой прыти.
   Часов в десять утра из обоза, остановившегося  в  полукилометре  от
полустанка, переползая от дерева  к  дереву,  к  нам  пробирался  Миша
Семенистый. Не дойдя метров тридцати, он крикнул:
   - Товарищ  начальник  штаба,  товарищ  подполковник,  вас  командир
вызывает!
   Мы лежали в валежнике на опушке леса. Базыма  взглянул  на  меня  и
спросил:
   - Как думаешь, Петрович, отходить?
   - Да, пожалуй, - ответил я.
   Туман, до этого  времени  скрывавший  нас  от  немцев  и  проклятый
полустанок от нас, рассеялся, все стало видно как на ладони. Метрах  в
семидесяти пяти впереди еле заметно, грибом вросло в  землю  маленькое
деревянное здание, засыпанное до крыши землей. Вот оно-то,  как  кость
поперек горла, стало на нашем пути.
   Чем  дальше  затягивался  бой,  чем   детальней   выяснялись   силы
противника, тем больше  наше  первоначальное  удивление  переходило  в
тревогу. Дело принимало серьезный оборот.
   За ночь и на рассвете мы успели изучить всю  опушку  леса  и  знали
каждое дерево на ней. Отползать стали быстро и смело.
   Но, видимо, не все  позволенное  ночью  можно  делать  и  днем.  За
проволочными заграждениями у противника уже было несколько  пулеметов,
и не успели мы с  Базымой  подняться  для  перебежки,  как  пулеметные
очереди снова прижали нас к земле.
   Нервы,  отвыкшие  за  время  полуторамесячной  мирной  стоянки   на
аэродроме, не выдержали напряжения. Помню, как сейчас: мы  залегли  за
старой, раскоряченной, как  рукоятка  гигантской  рогатки,  сосной,  и
каждый из нас спрятал за ее ствол лишь голову и часть туловища.  Щепки
летели от сосны, осыпая нас корой  и  смолистой  хвоей,  прижимая  все
ближе и ближе к земле. Почти касаясь щекой мягкой,  усыпанной  желтыми
хвойными иглами земли, я взглянул на Базыму, а он на меня - и вдруг мы
весело заржали, два старых дурака.
   Еще полгода нам пришлось воевать вместе, часто встречаемся мы с ним
и сейчас, но этот смех под раскоряченной сосной мы всегда вспоминаем в
первые минуты свидания.
   - А помнишь, как мы лежали под сосной на полустанке?
   - Ну, еще бы...
   Когда мы подошли к обозу, оказалось, что и  там  было  небезопасно.
Хотя штабные повозки находились в середине, но и туда залетали шальные
пули и мины.  Убило  комиссарову  лошадь,  красавицу,  белую  арабскую
полукровку, прошедшую с нами весь путь от Брянских лесов.
   Ковпак лежал на повозке, закутавшись с  головой  в  воротник  своей
мадьярской шубы, и курил цигарку за цигаркой.
   Возле комиссара  толпились  представители  Большой  земли,  товарищ
Демьян сидел на тачанке с прутиком в  руках;  Сергей  Кузнецов  что-то
оживленно объяснял Панину.
   По сконфуженным лицам Руднева и Базымы (это ведь был первый  бой  в
присутствии Демьяна), по тихим многоэтажным словам Ковпака, которые он
цедил сквозь новые зубы, по подчеркнуто спокойным репликам товарищей с
Большой земли было ясно, что положение серьезное.
   Связным было передано приказание выводить роты из боя.
   Не знаю, понимали ли это все, но товарищ Демьян,  Ковпак  и  Руднев
понимали. Неудача на полустанке означала, что надо поворачивать назад,
на юг. Места для двух- или трехдневного маневра  было  достаточно,  но
уже становилось ясно, что противник снимается с железки и пойдет вслед
за нами, все более  и  более  загоняя  нас  в  тесный  "мокрый  угол",
загребая нас, словно рыбу неводом.
   Начало операции ему удалось. Нашу попытку выйти из мешка  он  отбил
успешно.
   - Завертай, Политуха, - сказал Ковпак, спрыгнув с тачанки.
   Обоз уже двигался по  дороге  в  обратную  сторону.  Назад  ушли  и
повозки штаба, уехали товарищ Демьян и Руднев.
   Ковпак присел  в  придорожной  канавке.  Мы  с  Базымой  передавали
краткие словесные приказания и сообщали порядок отхода.  Дед  сидел  и
ворчал:
   - О це мени морока с цым гарнизоном.
   Я подошел к нему и расстелил карту. Он рассвирепел еще больше:
   - Ну, що ты з картою зараз? Тут треба думать, як вылазыть. Не казав
я, раниш выходыть в рейд, а от тепер далы время немцю  гузно  у  мишка
завьязаты. От тепер попробуй вылизай. - Затем кинул мне через плечо: -
Щоб мени  до  вечера  той  Ковалев  не  попадався  пид  горячу   руку.
Пристрелить можу. Поняв?
   И вдруг легко, на ходу, прыгнул в проезжавшую мимо обозную  тачанку
и скрылся за поворотом лесной дороги.
   Многие роты уже вышли из боя, но не было двух: третьей - Карпенко и
восьмой - Сережи Горланова. Они оказались отрезанными  по  ту  сторону
насыпи.
   Кроме первых  трех  подбитых  нами  на  полустанке  составов  немцы
пригнали еще несколько. Им удалось разгрузить их в стороне. И, судя по
выстрелам, раздававшимся  то  тут,  то  там,  и  лаю  собак,  они  уже
двигались цепью по лесу, заходя нам в тыл. Надо было уносить ноги.
   Базыма оставил  несколько  пулеметных  расчетов  прикрывать  отход.
Сзади еще задержалась пушка Ефремова и несколько  повозок,  вывозивших
раненых.
   Немцы обходили нас, все глубже забирая в лес.
   Мы уже собрались уносить ноги, когда со стороны полустанка  галопом
прискакала оседланная лошадь. Базыма выскочил на просеку и  поймал  ее
под уздцы.
   Только тогда мы увидели Костю Дьячкова: он  лежал,  склонившись  на
шею лошади, весь окровавленный. Мы переложили его на Базымову повозку.
От головы до ног он весь был в  крови.  Я  сел  на  извозчика.  Базыма
пробовал выяснить, куда он ранен, поговорить с ним, но парень, видимо,
агонизировал. Когда мы догнали обоз и поехали шагом,  начальник  штаба
сказал: "Конец!" А потом вдруг нагнулся над телом  Кости,  разжал  его
кулак и вынул смятую в  комок  бумагу.  Разгладил  ее  и  вытер  полой
кожанки Костину кровь, проговорив:
   - Письмо. Возьми! Приедем, на месте разберемся.
   Конверт был в крови, к нему прилипли песок и пожелтевшие иглы хвои.
Это был конверт с подложкой из толстой сиреневой бумаги. Вскрыв его, я
увидел, что письмо сохранилось. Я спрятал исписанные листки в  полевую
сумку вместе со  своим  дневником  и  письмами  украинских  девчат  из
Германии.
   Отойдя километров десять на юг от  железной  дороги,  мы  раскинули
лагерь в лесу, выставив заставы, и простояли до вечера,  надеясь,  что
роты Горланова и Карпенко все же нагонят нас. Но они так и не  пришли.
Медлить  мы  не  имели  права.  Сейчас   нас   могли   спасти   только
решительность, быстрота движения; нам помогало  и  то,  что  вражеский
мешок был относительно велик.
   Пока междуречье еще давало нам возможность выбирать самим то место,
где удобней всего было бы вылезать из мешка.  Не  дождавшись  сумерек,
двигаясь  лесом,  скрывавшим  наше  движение  от  авиации,  мы  начали
стремительный марш на юг, почти по той же дороге, по которой и пришли.
На месте нашей десятичасовой стоянки  осталась  лишь  одинокая  могила
Кости Дьячкова да где-то на линии железной дороги две  лучшие  роты  -
Карпенко и Горланова. Судьба их нам была неизвестна...


37

   Рассвет застал отряд южнее Хойников, недалеко от места, где еще три
дня назад мы принимали самолеты.
   Разведать Аревичи и близлежащие шоссейные дороги  мы  не  успели  и
поэтому решили два дня стоять в лесу.
   Начиная от Тульговичей, Припять была хорошо разведана нами  еще  во
время стоянки и разгрома флотилии. Русла и  бесчисленные  "старики"  и
"старицы" обхожены разведчиками-рыболовами. Переправляться через  реку
можно было только здесь.
   Для  того  чтобы  построить   мало-мальски   пригодную   переправу,
следовало выгадать два-три дня. Южнее села  Тульговичи,  у  громадного
заливного  луга,  стоял  некогда  большой   сенопрессовальный   завод.
Конечно, он зря носил громкое  название  -  "завод":  это  был  просто
громадный деревянный сарай, чуть ли не  в  полкилометра  длиной,  а  в
сарае несколько станков, прессующих сено. Да еще на километра  полтора
протянулась к заводу и от завода к реке узкоколейка.
   Завод  сейчас  не  работал.  Станки  были  разбиты,  большая  часть
рельсов, сорванная со шпал, лежала в стороне.
   Стены прессовального завода мы решили использовать как материал для
наплавного моста.
   У нас уже был опыт постройки наплавного моста через речку  Тетерев;
завелись  и  кадры  сплавщиков,  возглавляемые  Яковенко  из   Блитчи,
носившего громкое название "командира отделения саперов-понтонеров".
   Когда Ковпак привез Яковенко на своей тачанке к  сенопрессовальному
заводу,  тот  долго  ходил  вокруг  сарая,  заложив  руки  за   спину,
останавливаясь и почесывая всякие места, начиная от потылицы  и  ниже,
которые  надлежит  почесывать  настоящему  потомственному  украинцу  в
затруднительные моменты, и  пытался  убедить  Ковпака,  что  в  Блитче
лесоматериал  был  другой:  толстые  сосны  и  ели,  река  поменьше  и
знакомая. Но дед упрямо настаивал на своем.
   - Речка незнакомая? - говорил Ковпак. - Ты что ж,  думал  только  в
знакомых местах воевать? Раз вже решився - я ж тебе силою не  брав,  -
так у нас, брат, дисциплина.
   Последний аргумент Ковпака, видимо, убедил "сапера", и он, еще  раз
почесав потылицу, замолчал.
   Но, потерпев поражение в вопросах технических, Яковенко  попробовал
было отыграться на тактических соображениях.
   Километрах в трех от сенопрессовального завода, на  противоположном
берегу, в чаще леса,  скрывалось  село  Тешков.  Уже  около  недели  в
Тешкове стоял эсэсовский батальон.
   Выторговав около полутора  суток  на  постройку  наплавного  моста,
Яковенко поставил вопрос прямо:
   - А дадут нам тешковские построить мост?
   - А то не твое дило. Мост будемо строить в кустах  за  насыпью,  по
кускам. За ночь сведете в одну линию и утром переправымось.
   Яковенко, подняв было руку к  потылице,  не  дотянул  ее  и  двинул
плечом:
   - Ну, тогда возражениев не имею.
   - Так бы и давно. Но тильки помятай, у нас так: не  давши  слова  -
крепысь, а давши - держысь.
   Яковенко получил под свое  техническое  руководство  несколько  рот
первого батальона, и постройка началась.
   Но с севера от Аревичей уже подошли немецкие части, которые  начали
загонять нас в мешок. Пока это были два полка пехоты и восемь  танков.
Но, кроме них, нам следовало  учитывать  еще  два  полка  -  словаков,
которые до сих пор, по  договору  с  подполковником  Иозефом  Гусаром,
сохраняли нейтралитет; однако, с подходом крупных немецких сил, и  они
могли быть брошены против нас.
   В это время нас  догнала  рота  Карпенко,  отставшая  за  железкой.
Карпенко подтвердил скопление больших сил на севере. На шляху Гомель -
Хойники, он  сам  видел,  всю  ночь  двигались  автомобили,  танкетки,
бронемашины, артиллерия.
   Ковпак взял на себя постройку моста.  Руднев  должен  был  удержать
противника и не дать ему прорваться. На карту мы ставили все. Пока что
инициатива по-прежнему была у нас. Но  если  немцам  удастся  прорвать
нашу оборону, или же Ковпак затянет постройку моста, или же тешковские
наблюдатели разгадают место и точку нашей переправы,  -  нам  придется
туго.
   К концу первого дня начался бой. Стычки носили характер авангардных
боев. Заставы, сбив передовые отряды немцев, сразу же отходили в  лес.
Правда, на одну из застав навалилось три танка, и отход ее был  больше
похож на бегство. Выручили минеры, подорвавшие передний танк на  узкой
лесной дороге.
   По присутствию танков на этом участке  мы  определили,  что  именно
здесь намечается основной удар  гитлеровцев  по  шляху,  вдоль  левого
берега Припяти, к югу. Они вели разведку боем, но вели ее и мы.
   К концу первого  дня  стало  ясно,  что  завтра  противник  готовит
большое наступление на разгром.
   Правила партизанской тактики и  опыт,  уже  становившиеся  каноном,
подсказывали нам, что именно здесь, вдоль опушки  леса,  надо  строить
оборону. К счастью, в штабном сундуке Тутученко оказалась кнлометровка
этой местности. Руднев долго изучал ее, прикидывая  циркулем,  намечал
что-то  карандашом.  За  час  до  захода  солнца  он  оставил   Базыму
руководить боем застав, взял с собой Матющенко, Кульбаку, Анисимова  и
меня и помчался к селу. Мы едва поспевали за ним,  не  понимая,  зачем
ему нужно было так спешить.
   На  юго-восточной  окраине  села,  куда  мы   прискакали   галопом,
оказалась большая, заросшая кустарником высота, полого уходящая вверх.
На ее макушке чернел сосновый  бор.  Когда  мы  взлетели  на  высотку,
солнце уже заходило. Едва мы  повернули  коней  на  северо-запад,  как
сразу поняли, куда так спешил Руднев.
   Впереди расстилалось поле завтрашнего боя.
   Ни слова не говоря, Руднев  только  показал  нам  широкую  равнину,
косым  углом  уходящую   к   селу,   ограниченную   справа   речушкой,
перерезающей Тульговичи пополам, слева шляхом из Юрович и Припятью.
   - Ну как? - спросил комиссар.
   Кроме Руднева, здесь не  было  ни  одного  военного  профессионала.
Колхозник Матющенко, кооператор  Кульбака,  снабженец  Анисимов  и  я,
смиренный служитель муз, - ни один из нас ни разу в жизни не слушал ни
одной лекции ни  по  топографии,  ни  по  тактике.  Но  если  мы  хоть
что-нибудь понимали в слове "позиция", то это была она.
   - Вот тут завтра будем давать бой, - сказал Руднев и слез с коня.
   Мы вытащили ноги из стремян.
   - Куда? - спросил Руднев. - Ловите момент.  Вы  не  увидите  больше
всей этой позиции в целом, так  запоминайте  ее  сейчас.  Изучайте  на
местности каждый овраг, куст и бугор. Все пригодится вам завтра.
   Солнце уже зашло. Со стороны реки и леса набежали тени и  -  словно
губка рисунок с грифельной доски - стирали пригорки, бугорки,  овражки
и речки.  С  Припяти  вставал  туман,  над  Тульговичами   поднимались
хозяйственные дымки из труб.
   - Матющенко будет на левом фланге. Кульбака - на  правом.  Изучайте
свои участки и участки соседей. Обоз и раненых расположим  в  бору,  -
комиссар указал на восток. - В кустах  -  батарея.  Анисимов  стрелять
будет с закрытых позиций. На этом месте - наблюдательный пункт.
   До сих пор наши  партизаны  привыкли  ночью  либо  двигаться,  либо
спать.  Эта  же  ночь  перевернула  все  наши  привычные  партизанские
представления об этом времени суток. С высоты мы спустились вниз и  на
местах, выбранных и указанных Рудневым, целую ночь рыли окопы  полного
профиля.  Большая  часть  нашего  рядового  состава  была  знакома   с
примитивным   фортификационным   делом.   Многие   служили    младшими
командирами в армии, пришли к нам из окружения  и  плена,  но  все  же
стоило немалых трудов заставить людей  серьезно  отнестись  к  окопным
работам. Тем не менее к  рассвету  подходы  к  Тульговичам  опоясались
глубокими  канавами,  были  отрыты  одиночные   ячейки   для   бойцов,
пулеметов, бронебоек. От них - ходы сообщения к реке, оврагам. Словом,
в шесть часов утра противник начал наступление на несколько километров
севернее нашего настоящего  переднего  края.  Проведя  предварительную
подготовку, вошел в лес и никого там  не  обнаружил.  Подготовка  ушла
впустую. Часть дня мы выиграли без выстрела.
   Лесные дороги были нами заблаговременно  подминированы,  и  на  них
взорвался еще один танк и  несколько  автомашин.  Немцы  шли  по  лесу
цепями,  прочищая   его.   Только   к   двенадцати   часам   дня   они
сосредоточились на южной опушке леса, провели разведку и лишь  к  двум
часам дня начали наступление на Тульговичи.
   Не  меньше  двух  полков  пехоты  и  пятнадцати  танков   пошли   в
наступление против нас и были отбиты с большими потерями двумя  нашими
батальонами. Пушечки Анисимова тоже хорошо поработали.
   Конечно, это не так просто - отбить даже одну атаку  немцев.  А  мы
отбивали их трижды в этот день.
   В бою за Тульговичи и Кожушки  я  до  конца  понял  Руднева.  Какой
командир! Ясный  ум,  командирский  темперамент,  умение  одновременно
видеть все этапы и фазы боя и его развитие и  кульминационный  момент.
Не партизанский вожак, а генерал регулярной армии. Как жаль,  что  ему
пришлось растрачивать свой талант, командуя несколькими  пушчонками  и
двумя батальонами, насчитывавшими  в  совокупности  не  более  трехсот
человек, тогда как ему было бы по  плечу  руководить  десятками  тысяч
бойцов.
   Главное в этом бою было  то,  что  позиция,  выбранная  Рудневым  и
показанная  нам  накануне   в   лучах   заходящего   солнца,   надежно
обеспечивала фланги шестикилометрового участка нашей обороны.
   Ковпак строил в кустах  мост,  через  который  к  утру  должен  был
переправить всю свою армию; а это как-никак - полторы тысячи  человек,
два 76-миллиметровых и восемь 45-миллиметровых  орудий,  десятки  тонн
груза, сотни повозок и тачанок.
   К рассвету наступил критический момент. На лодках и  частью  вплавь
мы перебросили две роты на противоположный  берег,  чтобы  обезопасить
себя со стороны Тешкова, но переправу основной массы наших сил  нельзя
было начинать. Яковенко просчитался и построил мост метров на двадцать
короче. Надо было дотачать его, но не хватило материала  и  людей.  Не
спавшие несколько ночей хлопцы уже впали в состояние апатии.
   Противник отошел вчера с большими  потерями.  Оборону  мы  сняли  и
подтянули все силы  к  реке.  Но  сегодня  немцы  должны  были  начать
наступление с новым ожесточением.
   Оставшийся в Тульговичах взвод  конницы  всю  ночь  швырял  в  небо
ракеты всех цветов, имитируя оставшуюся на местах оборону.  Надо  было
торопиться. Но люди совсем выбились из сил.
   И вот, когда уже почти совсем рассвело, в  воду  вошел  в  хромовых
сапогах и коверкотовых бриджах товарищ Демьян. Вместе  с  ним  в  реку
полезли по одну сторону - Павловский, по  другую  -  я,  и  мы  начали
таскать к переправе бревна,  хворост,  траву...  Сейчас  же  в  работу
включилась рота Бакрадзе, воодушевленная своим командиром. Давид бегал
в одних кальсонах, похожий на огромного утопленника, крича  совершенно
непонятные  грузинско-русско-украинские   слова.   Наконец   последние
двадцать  метров  моста  на  мелком  песчаном  берегу   были   кое-как
достроены. Вернее говоря, тут была навалена куча досок, бревен, гнилых
пней и все забросано  песком,  камышом,  кустарником  и  в  довершение
присыпано сверху землей. Мы и сами не могли бы точно  определить,  что
это такое, но теперь появилась хоть некая видимость почвы под ногами -
и это  было  главное.  К  счастью,  река  с  нашей  стороны  оказалась
неглубокой.
   К восходу солнца отряд стал переправляться. Одновременно  передовые
роты, переплывшие на лодках, начали бой.
   В Тешкове проснулись, обнаружили нас.
   Но по мосту уже бежали старики,  девушки,  мальчишки  с  патронными
ящиками на плечах, поднося боеприпасы.
   Рота за ротой с ходу бросалась в бой.
   На том берегу, у столетнего, снесенного грозой дерева,  к  которому
был привязан трос, державший мост, стояли  Руднев  и  товарищ  Демьян.
Жестами, словами, шуткой они подбадривали бегущих