его:
   - Всего на двадцать километров разработай маршрут. Поняв?
   - Понятно, товарищ командир Герой Советского Союза!
   - Нам сейчас не так на врага надо  оглядаться,  как  на  физическую
нагрузку хлопцив. И коней. Поняв? А полицайчики эти - чепуха.  У  меня
зараз одна забота... Довгенько мы простояли в этих припятьских лесах и
болотах. Надо, щоб люди втянулись в темп похода.
   Руднев  подмигнул  Базыме.  Базыма  улыбнулся,   тихонько   ответив
комиссару любимым словцом Кольки Мудрого:
   - Морокует командир.
   А Ковпак увлекся рассуждениями о рейдовой тактике:
   - Рассчитать силы тысячи людей, восьмисот коней. На учете все,  все
в уме иметь. Беречь. Расходовать экономно, с толком. Поняв? Это, брат,
рейдовая партизанская тактика. Поняв?
   Существовала  еще  одна  причина,  заставившая  сделать   небольшой
переход:  движение  наше   шло   по   "нейтральной"   территории.   Мы
продвигались, прощупывая все дороги и перелески. Пауза  нужна  была  и
для  разведки,  шнырявшей  вокруг.  В  районных   центрах   Городница,
Костополь стояли гарнизоны немцев по триста -  четыреста  человек,  но
они боялись высунуть нос из города. Окопавшись, немцы  держались  там,
как на островах среди бушующего вокруг моря. Связь поддерживали только
по радио. Телефонные провода  давно  были  перерезаны  и  даже  столбы
выкорчеваны. Командиры немецких  гарнизонов  для  докладов  летали  на
самолетах связи. Подброска  боеприпасов  и  питания  совершалась  так:
обозы или машины ползли по большаку в сопровождении  по  крайней  мере
батальона немецких солдат; цепи прочесывали дорогу, следом шел обоз, а
позади обоза еще охрана. И все  же  добрая  половина  немецкого  добра
попадала в руки партизан.
   Кроме, немцев и полицаев здесь же  бродили  два  или  три  польских
отряда: войско с неясными целями.
   К советским партизанам они  относились  нейтрально.  Лояльность  их
была вызвана главным образом уважением к нашему оружию.
   В район стоянки небольшого польского отряда и наметил маршрут  Вася
Войцехович. Это была та самая Старая Гута, в которой весной  бесследно
исчезли наши разведчики во главе с Гомозовым.
   Батальоны стали лагерем в километре от Старой  Гуты.  У  меня  были
дела в этом селе, и я поместился в крайней хате. Через несколько часов
я дознался, что случилось  с  разведкой,  бесследно  исчезнувшей  пять
месяцев назад. Офицера из Люблина, попавшего в эти края через Лондон и
известного  нам  под  псевдонимом  Вуйко,  здесь  уже  не   было.   Он
благоразумно скрылся, пронюхав о приближении Ковпака.
   - Пошел на запад, проше пана, - говорили мне жители Старой Гуты.
   Я уже знал, что наш разведчик Гомозов погиб от  предательской  пули
этого лондонского вояки.
   Знал и о том, что в селе есть националистская организация, но  знал
также и о том,  что  здесь  действуют  поляки-комсомольцы.  Возглавлял
националистов ксендз пан Адам. Зайдя к нему, я спросил  без  обиняков,
не желает ли  он  собрать  народ  поговорить  с  нами.  Ксендз  охотно
согласился. По его приглашению  Ковпак  и  Руднев  на  следующий  день
приехали в Старую Гуту. Было воскресенье. Звонили колокола.
   Кинооператор Вакар, прилетевший к нам в отряд перед  самым  началом
рейда, торжествовал. До сих пор все дела в отряде совершались ночью, а
днем люди спали.
   - Не могу же я снимать только спящих людей! Получится такой  фильм,
знаете... что всю войну вы проспали.
   А сейчас, среди бела дня, в красивом  селе,  торжественный  обед  у
ксендза, митинг, на котором выступят два генерала.
   - Это настоящие кадры...  Партизанская  экзотика!  -  потирал  руки
Борис Вакар.
   Действительно, все было так, словно кто  специально  готовил  кадры
для кинофильма. И обед, и митинг, и речи двух  советских  генералов  -
Ковпака и Руднева. Они призывали польское население с оружием в  руках
подняться против немецких  оккупантов.  Митинг  заключил  своей  речью
ксендз Адам.
   Как  он  понял  генеральские  выступления,  я  не  знаю.  Но   наше
пребывание здесь ксендз трактовал очень оригинально.
   Жалею, что не записал тогда эту проповедь дословно.
   Я много читал  об  иезуитах,  но  никогда  не  думал,  что  книжное
знакомство с ними по романам Дюма и Сенкевича может  мне  пригодиться.
Да еще на войне.
   В длинной сутане, с  бритой  головой,  с  немецким  парабеллумом  в
кобуре,  висящим  под  сутаной,  ксендз  говорил  о  своей  дружбе   к
"советским панам", называл исторической нашу встречу,  призывал  народ
свято хранить реликвии этой встречи. Стол на четырех колышках,  вбитых
в  лесу,  за  которым  обедал  "пан  Ковпак",  он  объявил   святыней.
Действительно, вернувшись в эти места поздней осенью, мы  узнали,  что
стол сохранился.  Если  бы  вкопан  был  он  не  в  дремучем  лесу,  а
где-нибудь у перекрестка дорог, то наверняка у  стола  уже  стояла  бы
мадонна и держала в руках кружку  для  монет.  В  конце  речи,  хорошо
помню, ксендз пан Адам закатил глаза к небу:
   - Hex паны колпаки идут  и  бьют  германа!  А  мы  будем  возносить
молитвы пану Езусу и дожидать того божьего дня, когда  армия  польская
придет и освободит эти земли Речи Посполитой от врагов...
   Я перевожу взгляд на своих.
   Ковпак  с  интересом  слушает  проповедь  ксендза.  Глаза  генерала
блестят. Две-три паненки из шляхты в  лицемерном  усердии  взирают  на
воздетые руки ксендза, закатывают глазки к небу. В паузах  они  игриво
скользят взглядами по блестящим погонам. Ковпак косит глаза на Руднева
и пощипывает  бородку.  По  ухмылке  Ковпака  вижу:  дед  не  доверяет
ксендзу. Его интересует народ.
   Митинг происходит  в  деревне,  недалеко  от  реки  Случь.  Ее  нам
предстоит форсировать не сегодня завтра.  За  Случью  уже  хозяйничают
немцы и их наймиты. Часто проходят здесь  всякие  вооруженные  группы.
Одни  воюют  с  немцами,  другие  делают  вид,   что   воюют,   третьи
сотрудничают и с нашим заклятым врагом  и  ищут  связей  с  нами.  Вот
почему митинг проходит на открытом месте, у костела, в ясный  июньский
день.
   - Никакие летчики не разберутся с воздуха в этих  дебрях:  кто  тут
за, а кто против. Тут и на земле трудно  что-либо  понять,  -  говорит
Базыме кинооператор Вакар.
   Он доволен светом, солнцем,  митингом  и  обстановкой,  дающей  ему
возможность заснять "мировые кадры".
   Но я вижу, что и Руднев  давно  раскусил  иезуита.  Руднев  слушает
внимательно, немного угрюмо. Взоры паненок отскакивают  от  черноусого
лица, как мячик от стенки.
   Комиссар понимает, в каком дремучем лесу социальных, национальных и
политических отношений начинается этот новый наш поход.
   Но еще не кончился митинг,  как  к  толпе  подскакал  связной  Саши
Ленкина. Ковпак вышел из круга. Паненки заволновались.  Ксендз  сделал
паузу не в  положенном  месте.  Руднев  успокоительно  поднял  руку  к
козырьку. Ксендз продолжает речь.
   Но уже к комиссару протиснулось несколько молодых поляков.
   - Они просятся в отряд, - сказал комсорг Миша Андросов.
   Ковпак прочел донесение и  кивнул  комиссару.  Тот,  вежливо  прося
посторониться,  уже  выбирался   из   толпы.   Паненки   разочарованно
вздохнули.
   - Кавалерийская разведка Саши  Ленкина  нащупала  брод.  Во  второй
половине дня двигаться дальше,  -  отдал  команду  Руднев  подошедшему
Базыме. - Займись пополнением, Петрович!
   Базыма вскакивает на коня. Уже  в  седле,  о  чем-то  вспомнив,  он
рукояткой плети кивает кинооператору Вакару.
   - Ну що, разобрался, кто тут за, а кто против?
   - Разобрался, товарищ начштаба, - ответил тот, весело  козырнув  не
то  Базыме,   не   то    молодому    польскому    пополнению    нашего
интернационального отряда.
   А   тем   временем   комиссар   вместе   с   комсоргом   Андросовым
инструктировал комсомольцев.
   - Вы, хлопцы, в отряд хотите?
   Ребята радостно закивали.
   - Нет. Не примем, - сказал Руднев. Затем, оглядывая их потускневшие
лица, продолжал: - Ваш долг оставаться и работать среди своего народа.
Понятно? А чтобы работа спорилась - мы вам литературу оставим.
   - А оружие? - спросил самый молодой.
   - Это тоже будет. Всему свое время, хлопцы. Миша, задержись с ними.
И обо всем дотолкуйся.
   Когда мы отошли, комиссар сказал мне:
   - Не оставить ли нам здесь связников? По всем правилам конспирации?
   - Попробуем...
   Мы с Мишей Андросовым остались часа на два. Уладив всю  техническую
часть, на галопе помчались в обгон двигавшейся колонны.


5

   Быстра река Случь!
   Как она не похожа на реки, недавно оставленные нами на севере: те -
с желтой  водой,  коричневыми  торфяными  берегами;  эта  -  бежит  по
каменистому дну прозрачной, голубоватой струей.
   За рекой, на  высоком  западном  берегу,  разбросаны  хутора.  Леса
кончаются. Там, на западе, уже начинается холмистая Ровенщина.
   Ленкин докладывает Базыме:
   -  Крупных  сил  немцев  нигде  не  обнаружено.  На  хуторах  наших
разведчиков обстреляли.
   Базыма встревожен.
   - Потери есть?
   - Царапнуло Костю Стрелюка...
   - Куда?
   - Содрало кожу со лба. Выше бровей, - показывает Ленкин.
   Задумался начштаба.
   Противник применял за Случью  новую  тактику  мелких  гарнизонов  и
лжепартизанских отрядов-провокаторов. По всему  берегу  реки  во  всех
селах разбросаны мелкие гарнизончики - от отделения до  взвода  разных
эрзац-батальонов  -  мадьяр,   словаков,   павельчевцев,   бельгийцев,
голендерцев,  так  называют  голландцев  перебежчики  с  того  берега.
Согнанная со всей Европы разная шваль, мусор  народов,  ошметки  пятых
колонн, они несут тут караульную службу вместе с  местными  полицаями.
Падкие на украинскую пшеницу, сало и колбасу,  они,  давно  потерявшие
родину, продались фашистам. Но и служат они  хозяину,  как  приблудные
псы. Серьезного сопротивления даже одному отряду партизан они  оказать
не в состоянии. Но их присутствие было серьезной угрозой для небольших
диверсионных групп и для наших разведчиков.
   - Вот еще одна смерть прошла на сантиметр  мимо.  А  сколько  их  -
беззубых - не промахнется? - ворчливо спрашивал начштаба Сашу Ленкина.
   - Не  знаю,  -  удивившись  такому  неделовому  вопросу  и  поэтому
усиленно откозыряв, ответил бравый комэск.
   - До сих пор была у нас смерть разрывная - от арийской пули. Теперь
добавляется ржавая от всякой мрази, - продолжает Базыма.
   Ленкин пожимает плечами.
   - Какие будут указания, товарищ начштаба?
   - Указания? Вперед! Глазки вперед! Ушки  на  макушке.  Навостриться
всем и язычок прикусить... Понятно?
   Ленкин шагом отъезжает.
   Эскадрон, как по  команде,  поворачивает  головы.  Небывалое  дело!
Чтобы их командир чертом не отлетел от высшего командования? Чтоб  еще
большим чертом не подскочил к своему  любимому  эскадрону?  Задумались
хлопцы...
   - Выговор получил?
   - А за что? Брод нашли...
   Ленкин, бросив повод на шею коня, задумчиво  едет  впереди.  Затем,
подобрав повод, приподнимается на стременах.
   - Эскадрон, смирно-о! Слушай команду! Глазки вперед! За мной!
   - Вот это совсем другое дело!  -  восхищенно  поддакивает  старшина
Сашка Горобец...
   - И язычок пр-р-рикусить... За мной!
   Вслед эскадрону вздымается столб пыли.
   Двигаться дальше мы решаем днем.
   - С усиленным охранением! Колонну держать в руках! - Руднев  верхом
скачет вперед.
   Вторая разведывательная группа  под  командованием  Швайки  еще  не
вернулась. А именно она должна была разведать намеченный нами маршрут.
   Главные силы колонны подошли к реке. Лошади сбились в кучу. Ездовые
не могли оторвать их от  воды.  В  этот  момент  с  хуторов  раздались
выстрелы. Конная разведка быстро разогнала стрелявших, но все же  есть
раненые.
   Колонна не останавливается.
   День ясный, безветренный.  Лишь  небольшие  белые  облака  висят  в
голубом небе. Но вот им навстречу поднимаются облака черного дыма. Это
сигнал  немецких   холуев   на   заставах.   Они   поджигают   хутора,
принадлежавшие когда-то полякам.  Еще  недавно  те  мирно  жили  здесь
вперемешку с украинцами и русскими. Сейчас  на  польских  хуторах  нет
никого. Население их либо вырезано, либо бежало на восток - под  крыло
советских партизан. Дым подымается толстыми  смерчами  в  безветренное
небо. Вверху он расползается черным грибом, плывет по холмам. К запаху
степи присоединяется запах гари.
   Рядом  со  мной  шагал  разведчик  Костя  Стрелюк.  Голова  у  него
забинтована: из-под витков марли  выглядывает  один  глаз,  делая  его
похожим на древнее изображение Иеговы. Костя пытался что-то втолковать
мне о новой тактике врага, о нападениях из-за угла.
   - Они засадами действуют. Это очень неприятная штука. Только теперь
я понял, почему немцы так боятся засад... - сказал мне Костя.
   - А, может быть, надо с ними бороться хитростью?
   - Только мы в улицу въехали, из домов стреляют.  А  вдоль  переулка
пулемет режет... Вроде дзота у них там...
   Не хотелось перебивать Костю. Пусть говорит.  Он  очень  возбужден.
Такая ли уж пустяковая у него рана?..
   Костя,    Костя...    Высокий,    еще    по-юношески     угловатый,
семнадцатилетний  парень  из  Воронежа.  Бывший  редактор   пионерской
газеты. Доброволец Отечественной войны.  Красноармеец.  К  нему  очень
привязан капитан Бережной. Заядлый ругатель, он любит Костю именно  за
то, что тот краснеет, как девушка, когда слышит грубую брань...  И  за
храбрость, конечно...
   А Костя все  говорит.  Замечаю,  как  теряет  он  нить  мысли.  Ну,
конечно, у него жар. Подзываю санитарку разведки Лиду.
   - Костенька! Тебе надо на повозку. Обожди - в санчасти посадят...
   - Нет! Я могу идти, товарищ подполковник. Зачем же?.. - И  я  вижу,
как в его глазу блестит предательская слеза.
   Только для того, чтобы скрыть ее, юноша согласился сесть в повозку.
Выйдя из строя, он, пошатываясь, идет на обочину дороги и  вдруг,  как
срезанный колос, падает лицом в цветущую рожь. Санитарка хлопочет  над
ним.
   "Неужели не промахнулась и эта - ржавая?"
   Выделив четырех бойцов на помощь Лиде, я шагаю вслед за эскадроном.
Молча  движемся  около  часа  среди  стеной  стоящих  хлебов.  Мириады
серо-зеленых  колосьев  тихо  колышутся  по   сторонам.   Переливаются
волнами,  перекатами.  Прилив,  отлив,  прилив,  отлив...  До   самого
далекого горизонта. Кажется, что и небо полно колосьев...
   Только небольшое зеленое пятно рощицы впереди радует и  успокаивает
глаз. Поворот  дороги.  У  леска,  в  придорожной  канаве,  столпились
эскадронцы. В канаве лежали  двое  убитых.  Разведчики  узнали  в  них
бойцов третьего батальона из разведгруппы Швайки. Самого  Швайки  нет.
Ленкин, привстав на стремени,  острым  взглядом  окинул  дорогу,  лес,
хлеба.
   - Место для засады выбрали удачно, сволочи!
   Дорога круто поворачивает влево. Метрах в  двадцати  от  ее  изгиба
начинаются кусты. Оттуда Семенистый  уже  тащил  гильзы  и  пулеметную
ленту. Ленкин осмотрел их внимательно.
   - Всё?
   - Больше ничего не обнаружено, товарищ командир.
   - Куда же все-таки делся Швайка? И его взвод?
   Никто не может сказать нам этого. Ни колосья ржи,  стоящие  дружной
стеной у шляха, ни мертвые товарищи. Колосья  вокруг  срезаны  пулями.
Они уткнулись своими мертвыми головками вниз, в серую землю...
   Швайка пропал.
   Базыма командует:
   - Придержать колонну на полчаса!
   Дав время новой  разведке  выдвинуться  на  полтора-два  километра,
колонна продолжала путь.


6

   Уже первые дни рейда показали, что  совершается  он  не  в  обычной
обстановке.
   Рейд за Днепр мы совершали осенью; рейд  на  Киевщину,  Житомирщину
проходил зимой и ранней весной. Сейчас - лето в самом разгаре.
   Знойное марево с утра зыбкой волной дрожит на горизонте. К  полудню
в бирюзовом  небе  вырастают  белые   парашютики   облачков.   Вначале
жиденькие, прозрачные, крохотные, они вскоре торжественно  снизятся  к
земле, станут плотнее, гуще. И вот уже на  макушку  облака  невозможно
смотреть: белизна его режет глаз, как снег в горах. Еще  немного  -  и
брюхо облака подбивается синевой. Оно темнеет, сливается с  другими  в
грозовую  тучу.  Минута-другая,  и  дождь  ровными  полосами  штрихует
горизонт. Зеленая полоса хлебов,  слившись  с  синей  грозовой  тучей,
широким фронтом стремительно  наступает  на  холмы  Ровенщины.  Лавина
ветра, дождя и грома бушует в Полесье.
   Это - на севере, там, где  остались  леса.  На  западе  -  багровые
облака только силятся закрыть солнце. А на юге -  все  то  же  голубое
небо да безмятежные облачка-разведчики. Они  тихо  висят  над  степью.
Лишь столбики  пыли  вдоль  полевых  дорог  взвиваются  им  навстречу,
осторожно прощупывая путь грозе.
   Ночи сейчас самые короткие.  Движемся  мы  в  долгие  знойные  дни.
Кромка леса темной полоской прочерчена на горизонте. Чтобы  совсем  не
потерять ее, мы в третий переход держим направление строго  на  запад.
Но, разгадывая направление, куда  ведут  нас  Ковпак  и  Руднев,  ясно
представляю себе: рано или поздно мы свернем  к  югу.  Туда,  где  нет
лесов. В степь! Вот только угадать бы, где свернем? В каком месте?
   И снова, как тогда, при первой встрече, Ковпак хмурится, поглядывая
на хлеба.
   - Урожай богатый, а придется жечь, уничтожать...
   Урожай действительно богатый. Хлеба стоят  высокой  ровной  стеной.
Рожь уже  наливается.  Пшеница  отцветает.  Она  служит  нам  неплохой
маскировкой.  По  крайней  мере  от  наземного   противника.   Авиации
опасаться пока нет нужды. Главное дело сейчас - разведка. Мы разбиваем
их гарнизоны и банды полицейских только там,  где  они  мешают  нашему
продвижению. Ввязываться в серьезные бои с ними нам теперь нет смысла.
Потери в боях неизбежны. Дальний же прицел  рейда  требует  как  можно
более экономного расходования сил. Мы используем всю свою ударную мощь
только тогда, когда достигнем цели. Правда, до цели еще далеко.
   А сейчас - разведка, разведка и еще раз разведка.
   Справится  ли  она  с  этими  новыми  задачами?   Старые,   опытные
разведчики - Черемушкин, Мычко, Кашицкий,  Володя  Лапин,  Землянко  и
другие - часто пасуют.  Сказывается  незнание  местного,  украинского,
языка. В западных областях часто на  все  село  не  найдешь  человека,
понимающего русскую  речь.  Уже  в  первые  дни  разведчики  приходили
обескураженными. Иногда, сами того не подозревая,  приносили  неточные
сведения.
   Черемушкин и Мычко еще кое-как справляются. Их излюбленный метод  -
боем прощупать противника - дает некоторый результат. К тому же  Мычко
знает  украинский  язык.  Но  не  может  один  взвод  обеспечить   всю
разведку.
   Володя  Лапин  ругается.  Передавая  свой   разговор   с   местными
крестьянами, он изображает в лицах,  как  они  не  могли  понять  друг
друга.
   - Стучу в окно. Баба подходит. "Бабка, открой,  буть  так  ласкова,
фортку!" Молчит. "Ну, открой фортку, милая". Опять  молчит...  "Открой
фортку, а то окна побью..." Тут она как начнет голосить, плакать:  "Вы
же, -  говорит,  -  через  фортку  во  двор  вошли",  и   на   калитку
показывает... Я смеюсь: "Какая же это фортка - это же калитка".  Тогда
она меня на смех подняла: "Калытка, - говорит, - для денег, хвиртка  -
для людей, ворота - для худобы, а ты не турок  будешь?.."  Вот  так  и
проговорили с час. Молока принесла, хлеба, масла... А толком ничего не
узнал.
   Полустепная  полоса  требовала  усиленной  кавалерийской  разведки.
Взвод Саши Ленкина был преобразован  в  эскадрон.  Саша  торжествовал.
Комиссар скрепя сердце подписал приказ о  реорганизации  подразделения
Усача.
   Руднев  -  принципиальный  противник  партизанской  кавалерии.   Он
называл  войско  Ленкина  "иисусовой  конницей",  что  обижало   наших
кавалеристов.
   На пятый день марша, огибая Ровно с севера, мы проходили  небольшое
сельцо. Дорога вывела нас к роще.
   У рощи - кладбище.
   Выскочившую  вперед  на  подводах  разведку  с  кладбища  встретили
шквалом огня. Разведчики успели соскочить с подвод. Карпенко со  своей
рото