ська.
   Следом за промчавшимся эскадроном  мимо  нас  пробежали  разведчики
Бережного и Черемушкина, веселые и  возбужденные.  А  скромная  пехота
Матющенки шире расчищала прорыв.  Тихо  поднимали  с  моста  убитых  и
раненых и относили в сторону.
   Медсестры  наложили  жгуты,  сделали  перевязки.  Ранен  в  руку  и
комбат-три Матющенко.
   А назад, к штабу, вихрем пролетел Михаил Кузьмич Семенистый.
   - Товарищ генерал-майор! Командир эскадрона приказал вам  доложить,
что мост взят!
   И добавил:
   - ...лихим кавалерийским наскоком!
   - Так и сказал доложить командир эскадрона? - переспросил Руднев: -
"лихим кавалерийским наскоком"?
   - Нет, это я от себя, - уже  тише  ответил  Михаил  Кузьмич.  -  Не
удержався... товарищ комиссар, - добавил он виновато.
   Он знал -  не  любит  комиссар  пышных  слов.  Не  хочет  смышленый
Семенистый подводить своего любимого командира.
   Позади уже слышна команда. Затарахтели  колеса.  Обоз  двинулся  по
занятому мосту через Днестр.
   Я вспомнил мельком прочитанные в дневнике Руднева  слова:  "А  люди
все идут и идут... Вот уже два года, не имея ни  крова,  ни  землянок.
Идут все вперед".
   Вот они идут через Днестр. Он бежит, извиваясь, туда, на родину.
   Уже светает.
   Смотрю вперед:  голова  колонны  с  конниками  Ленкина  исчезла  за
туманным  поворотом  извилистой  реки.  Равномерно  проходили  возы  с
боеприпасами, тачанки с ранеными. Они медленно выползали на мост,  как
бы рождаясь из предрассветной дымки Заднестровья.
   Семен Тутученко замешкался на мосту, он  собирал  трофеи:  ящики  с
гранатами,  патроны.  Обыскивал  убитых  по  долгу   службы:   штабной
архивариус!
   Мы ехали рядом. Всегда веселый Тутученко был  сейчас  задумчив.  Он
смотрел на загорающуюся зарю, изредка оглядываясь назад.
   - Ты что, Сэмэн? Чего зажурывся?
   Взглянув на меня недоверчиво, Тутученко  потрепал  по  ушам  своего
конька.
   - Хотите, скажу. Увидел город. За два года - в первый  раз.  Это  -
моя стихия. Я ведь архитектор! Я же  мечтал  строить  красивые  уютные
дома, клубы, театры, парки, санатории, дворцы. Новые советские города.
   Солнце выглянуло из-за Днестра. Оно осветило его возбужденное лицо.
"Он не пьян ли? - почему-то подумал я. - Да  нет,  не  похоже.  Что-то
очень нужно высказать человеку".
   - Говорят, Киев разрушают. Я знаю его планировку,  хотя  никогда  в
нем не был. Я изучил много городов мира;  я  не  заблужусь  в  Париже,
Лондоне, Риме, Венеции, Милане,  Генуе  -  я  знаю  их  планировку  до
мельчайших деталей. Но Киев! Это же город-сад. Хоть вырос я в  Москве,
но если останусь жив, то обязательно  Киев  буду  строить!  Ох,  какие
удобные и уютные дома я буду строить. Для наших людей, что идут и едут
перед  нами...  Честное  слово,  товарищ   подполковник,   они   этого
заслуживают!
   И снова задумался. Я смотрел, как его руки, руки будущего  зодчего,
перебирали гриву коня. Дождутся ли они своего дела?
   И уже совсем другим, веселым голосом архитектор продолжал:
   - ...А на мосту было  жарко.  Вот  еще  чего  придумала  фашистская
сволочь... рогатки. Поливал их пулемет жарко. Старшина эскадрона рядом
упал. Прямо в сердце. А меня - чиркнула.
   Он показал простреленную полу черного клеенчатого плаща.
   Воздух сотрясли взрывы.
   - Все в порядке.  Все  наши  переправились,  -  совсем  уже  весело
заключил Тутученко. - Все в порядке. Пускай теперь  львовские  полицаи
сидят на своих рубежах! Пускай...
   Люди устали. Но все были возбуждены и веселы. На ходу - разговоры.
   Володя  Лапин,  задержавшийся  на  мосту   со   своим   отделением,
пристроился  к  штабу.  Он  торопился   рассказать   радистке   Анютке
Маленькой, как брали мост.
   А люди все идут и идут.


25

   Кроме  гитлеровцев  и  прочей  швали,  с  которой  приходилось  нам
схватываться, был у партизан еще один враг. Руднев называл его:  "враг
номер два". Выпьет партизан перед боем лишнее, то ли для храбрости, то
ли просто подвернулась она, проклятая, не вовремя, и погибнет  нелепой
смертью. Да оно и понятно. Бежит  пьяный  человек  вперед  смелее,  но
видит врага хуже, глаза  у  него  неверные,  внимание  рассеяно,  слух
притуплен. Трудно "под мухой" заметить замаскировавшегося  противника.
Вот почему называл комиссар водку - "враг номер два".
   Особенно требователен он был  к  командирам.  С  них  взыскивал  за
пьянку вдвойне.
   Когда после боя в обоз санчасти принесли раненого,  распевавшего  в
бреду пьяные песни, судорога гнева исказила лицо комиссара. Он  вызвал
командира роты и строго ему выговаривал:
   - Не командиром тебе быть, шляпа. Не умеешь людей воспитывать. Если
у тебя бойцы пьяные идут в бой, значит,  трусят.  Только  трусы  хотят
водкой одурманить себя.
   В дремучем бору, на берегу Днестра,  мы  хоронили  убитых  конников
Саши Ленкина. Хоронили без слез. Только  "мессеры"  завывали  на  этой
тризне.
   В этот день по просеке медленно проезжали три повозки  с  ранеными.
На четвертой, словно обнявшись, лежали два  убитых  партизана.  Руднев
остановил повозку. Он приподнял голову старшины эскадрона Гриши, долго
смотрел в  его  мертвые  глаза.  Затем,  резко  повернувшись  к  уныло
стоявшему рядом Ленкину, процедил сердито сквозь зубы:
   - Если еще раз от бойца спиртом разить будет,  я  с  тобой  не  так
поговорю! - и пригрозил ему плетью.
   Ленкин отшатнулся. Как будто  не  взмахнул  плетью,  а  ударил  его
Руднев. Твердо глядя в лицо комиссара, Ленкин крикнул:
   -  Оставьте,  Семен  Васильевич!  Не  тревожьте  душу.   Не   надо,
понимаете, не надо...
   Они стояли  друг  против  друга,  оба  высокие,  стройные,  один  с
черными, другой с каштановыми пышными усами. Казалось, услышь Усач еще
одно слово упрека  -  и  сдадут  его  измотанные  нервы:  не  выдержит
своенравный кавалерист.
   Мы замерли, увидев глаза Ленкина. Но в этот миг  над  лесом  возник
быстро нарастающий звук. На нашу длинную, узкую просеку с  воем  несся
бомбардировщик.
   - Ложись, - крикнул комендант Петро Скрыльников. - Пикирует.
   Четырехголосым визгом нарастал смертельный звук. Все шарахнулись  в
лес.
   Лишь два усатых человека застыли друг против  друга.  Вдруг  Ленкин
ловкой подножкой сбил комиссара с ног. Шепнув или крикнув  "лежи",  он
прикрыл его собой. Треск  веток  раздался  почти  одновременно  с  его
словами. Рядом с просекой, повалив две ели  и  вырыв  четыре  воронки,
грянула серия бомб. Удивленно ахнуло и пошло перекатами  по  лесу  эхо
разрыва. Несколько секунд падали комья лесного чернозема  и  срезанные
ветки. А хвоя еще долго осыпалась дождем, покрывая ровным  зеленоватым
инеем лица двух убитых на возу.
   Ленкин и комиссар поднялись на ноги. Постояв немного, не глядя друг
на друга, разошлись каждый в свою сторону.
   Комиссар молча шел лесными квадратами к штабу.
   "Мессеры" обнаружили только приблизительное место нашей  стоянки  и
взяли на прицел окружающие четыре-пять квадратов.  Они  бесновались  и
бомбили лес по  "площадям",  и  без  особого  эффекта.  Правда,  бомбы
ложились близко, но благодаря хорошей маскировке лагеря - мимо цели!
   Шагая рядом со мной по лесу, Руднев говорил смущенно:
   - Нервы, понимаешь, нервы.  Не  столько  вреда  и  потерь  от  этой
авиации... Но выматывает, сволочь, людей. Видно, не привыкли мы еще  к
такому виду войны. Вот набросился я на Усача напрасно. Оскорбил его...
   - А ведь он... Мост взял сегодня...
   - Знаю. Тем более досадно. Не сдержался...
   Мы забрели в гущу леса. К штабу из  батальонов  приводили  пленных.
Нужно было заниматься своим делом.
   Спросил коменданта:
   - Пленных много?
   - Хватит, - самодовольно отвечал Петя Скрыльников, комендант штаба,
высокий, складный, всегда веселый сержант  из  керченского  окружения,
попавший в наш отряд месяцев десять назад.
   Поручив Мише  Тартаковскому  выслушивать  вранье  всех  пленных,  я
отобрал себе только двух. Один был лакей  из  букачевского  ресторана,
неизвестно почему задержанный  кем-то  из  наших  партизан.  Второй  -
лысенький австриец небольшого роста, без кителя, в "мирных" подтяжках.
На подтяжках висели полувоенные штаны, все в карманах с металлическими
кнопками.
   Хлопцы уже сообщили первые сведения о нем: это был шофер,  ездивший
в последние дни между Львовом и Станиславом. Разъезжал он неспроста. В
первую мировую войну он был у нас в плену и сносно говорил  по-русски.
Погоняв австрийца-шофера различными, ничего  не  значащими  вопросами,
так просто, чтобы запутать его, я быстро спросил:
   - Войска возил?
   - Яволь! - торопливо ответил австрияк.
   - Много? - не сбавляя темпа допроса, продолжал я.
   - Яволь.
   "Не дать ему передохнуть и одуматься", -  была  мысль.  И  сразу  в
упор:
   - Какие части?
   - Четвертый и  шестой  эсэсовские  полки,  -  без  запинки  отвечал
шофер.
   - Смотрите, говорите только правду, - пригрозил я.
   - Яволь, только правду.
   - Почему вы скрыли тринадцатый полк?
   Прямо глядя мне в глаза, австриец ответил:
   - Тринадцатый полк разбит под Тернополем.
   - Разбит? - облегченно выдохнул я.
   - Яволь.
   - Откуда вам известно это?
   - Мне говорили шоферы. Они пешком пришли в Тернополь.
   - Где они сейчас?
   - Их пересадили на наши машины. Они работают на смену с нами.
   "Попробовать схитрить, проверить".
   - Вы говорите, третий  и  восьмой  полки  перевозили  из  Львова  в
Станислав?
   - О нет. Я сказал - четвертый и шестой эсэсовские охранные полки.
   - Где они расположены сейчас?
   - Четвертый полк выехал из Станислава на юг. Село Рус... Рус... - и
он запнулся. -  Не  помню  точного  названия.  Оно  начинается  слогом
"Рус"...
   "Ты делаешь на этом "рус" передышку! Нет, я тебе ее не дам!"
   - ...и остановился там?
   - Яволь.
   - А шестой?
   - Кажется, остался в Станиславе.
   - Попробуйте вспомнить название села.
   Он честно рылся в памяти.  Напряженно  раздумывал.  Даже  испариной
покрылась лысина. Виновато развел руками.
   - Не могу вспомнить.
   - Вы были в этом селе?
   - Яволь. Два раза.
   - Опишите мне его.
   - В глубокой лощине большое село.  Справа  огромный  лес.  Слева  и
впереди - синие горы.
   - Село у подножия Карпат?
   - Да, да! Карпаты видны оттуда.
   Я отошел в сторону, лег под елью, развернул карту  и  стал  искать.
"Вот зачем неизвестный еще нам генерал выматывал нас авиацией все  эти
дни. Тринадцатый эсэсовский полк, разгромленный партизанами,  заставил
его призадуматься. Уже наперехват,  а  не  вдогонку  бросает  он  свои
полки. Пока что их два - четвертый и шестой. А сколько этого  добра  у
него еще в кармане? Этого пока не узнаешь.  Теперь  выпытать,  где,  в
каком селе остановился четвертый полк. Карта. Впереди на нашем пути  в
пятнадцати  -  двадцати  километрах  южнее  Днестра  областной   город
Станислав. Западнее его, огромным зеленым языком облизывая  коричневые
хребты Карпат, тянется лес. "Чарны ляс" - написано на  карте.  Поперек
проходит красная артерия шоссейной дороги, по бокам - синие вены  рек.
"Быстрица" - написано на одной. Вокруг черная россыпь сел. Сколько  их
здесь? Двадцать один населенный пункт. В каком-то или во многих из них
расположился четвертый эсэсовский полк. Он где-то здесь поджидает  нас
у предгорий Карпат. Какое же  село  начинается  страшным  для  фашиста
слогом "рус"? Ах, вот оно? Только  немного  по-старинному  звучит  это
слово: не "рус", а "рос". Есть такое село Россульна. А рядом -  Черный
лес.
   Снова подошел к австрийцу:
   - Вспомнили название села?
   Он опять виновато развел руками. Не сводя с него глаз, я спросил:
   - Может быть... Россульна?
   Обрадовавшись, он кивнул головой.
   - Яволь, яволь! Россульна!
   - Отведите! - сказал я часовому.
   Еще две-три минуты. Привел в порядок свои мысли. Не дойдя до  штаба
несколько шагов, я понял, что иду с радостной вестью.  Наконец-то  она
появилась,  немецкая  пехота!  Теперь  не  будет  неизвестный  генерал
выматывать нам нервы. Теперь - в бой с этими полками!
   Ковпак обрадовался не меньше меня. На  радостях  он  даже  приказал
отпустить австрияка на все четыре стороны.


26

   Самолеты к полудню отвязались от наших кварталов  и  стали  бомбить
западнее.
   Ковпак и комиссар торопились. Впереди еще одна  река  -  надо  было
ловить каждый миг короткой летней ночи. Сегодня мы  сделали  последний
напряженный рывок.
   В Черный лес, который зеленеет западнее Станислава! И хотя рядом  с
ним в Россульне сосредоточен полк немцев - не беда!  В  лес  стремимся
мы, в большой лес: там можно будет дать передышку людям. День, два.  А
там еще один рывок и - Карпаты! Карпаты - это  горы,  это  -  нефть  и
туннели на железных дорогах.
   Это, может быть, новый партизанский край.
   Еще днем, под вой самолетов, Базыма и Руднев,  Ковпак,  Горкунов  и
Войцехович с  тревогой  поглядывали  на  карту.  Несколько  километров
южнее, параллельно Днестру,  протекает  Ломница  -  горная  речушка  с
высокими берегами. Тропы и узкие дороги  ущельями  сбегают  в  долину.
Мостов на реке нигде не было. Одни  броды.  Штабники  отметили  их  на
карте крестиками.
   - Что будем делать, если немцы поставят у бродов сильные заставы? -
тревожно спрашивал Базыма несколько раз у комиссара.
   - Значит, снова на прорыв! - жестко прокартавил Руднев.
   Сидевший задумчиво Ковпак повернул голову.
   - Дило крепко запохаживает на "мокрый мешок".
   - Только в отличие от припятского он гораздо меньше, -  вымерил  по
карте Войцехович.
   - Да, всего ширины - десяток километров.
   - Не разгуляешься, -  ворчал  командир.  -  Маневрировать  в  мешке
негде.
   - Да и некогда. Противник посильнее.
   - Сколько его? Разведка?
   Я ответил, что два полка изучены.
   - А сколько их у него еще?
   - Неизвестно... - вслух подумал комиссар.
   - Поглядим, что даст сегодняшняя разведка, и тогда решать будем.  -
Ковпак хлопнул плетью по голенищу и пошел по  лагерю  -  поглядеть  на
людей, потолковать с ездовыми.
   По  шоссейной  дороге  южнее  реки  весь   день   шло   интенсивное
передвижение противника. Машины быстро проносились  мимо  разведчиков.
Выгружали солдат и скрывались в лесу... Было замечено несколько  машин
с пушками на прицепах. Враг, видимо, ни за что не хотел пропускать нас
на юг.
   В сумерках с группой  Черемушкина  по  оврагу  спустились  в  село,
раскинувшееся на  северном  берегу  реки  Ломницы.  У  села  еще  днем
разведчики нащупали брод.  Следом  за  ними  по  дну  оврага  поползла
колонна. Голова ее уже втянулась в узкие улочки села. В это  время  от
берега ударила немецкая артиллерия.  Немцы  стреляли  наугад,  снаряды
ложились и за селом и в селе. Но все же  часть  из  них  доставала  по
колонне; стиснутая ущельем, лишенная возможности двигаться, колонна на
миг оцепенела.
   - Остался только один выход - на прорыв! Я  как  можно  быстрее!  -
доложил я командованию.
   Прорыв Ковпак и Руднев поручили восьмой, девятой, шестой, четвертой
и третьей ротам и разведке под моим командованием.
   Пока позади подходили повозки, а  по  огородам,  проскакивая  через
ворота и заборы, подтягивались роты, мы изучали  место,  где  придется
вброд  форсировать  реку.  Ритмично  чередовались  вспышки   орудийных
выстрелов на вражеском берегу, сопровождаемые воем снарядов и  резкими
взрывами у нас за спиной.
   До сих  пор  мы  еще  не  показывали  врагу  нашего  "бога  войны".
Понаблюдав  за  гористым  берегом  противника,  мы   определили,   что
обстреливает нас батарея из четырех  орудий.  Яша  Михайлик,  командир
пушки, ловкий артиллерист, подавил врага. Резво мигавшая  смертельными
вспышками южная гора удивленно замолчала. Только разрыв наших снарядов
эхом и басовитым гулом отозвался за рекой.
   - Заткнулись! Надо ловить момент, - обрадованно крикнул Михайлик.
   Перебежал по садам к концу улицы,  где  роты  уже  подготовились  к
броску.
   - Бережной, Карпенко - справа! Бакрадзе, Сережа Горланов  -  слева!
Бегом! В атаку! Захватите брод!
   Не оглядываясь и не пригибаясь, люди двинулись с места бегом.
   Через три минуты  роты,  достигнув  брода,  станут  видны  немецкой
засаде. По рядам ударят немецкие стрелки и  пулеметы.  На  том  берегу
видна была узкая полоска воды, а за ней одинокое дерево. А может быть,
это немецкая машина?
   На фоне неба и реки выделялась черная точечка. Рискованно, но  надо
было поддержать ребят.
   - Яша! Перенеси огонь ближе! Вон к этой точке!
   - К этой?
   - Нет, правее! Вот!
   - Там залегла немецкая засада?
   Что ответить: да или нет?
   С реки донеслось "Ура!",  -  словно  детские  голоса,  приглушенные
шумом реки. В ответ заговорили немецкие стрелки.
   Яша, тщательно целясь, выпустил по указанной точке пять снарядов.
   Роты уже были на другом берегу. Широким  веером  расходясь  во  все
стороны, они захватывали шоссе. От Бережного мчался связной.
   - Захватили шоссе. Только что снялась на передки немецкая пушка.
   С этого берега слышен был сухой  треск.  Это  Карпенко  и  Бакрадзе
ломились на запад, в Черный лес, сквозь  валежник  немецких  застав  и
заслонов.
   И уже через брод, по ступицу в воде, двинулся обоз.
   Одной из первых шла тачанка Ковпака. Дед,  кажется,  подремывал  на
своем ложе. Но все же он заметил меня и приподнялся на локте.
   - Меняй маршрут! Время потеряли два часа. Поняв?  Шпарь  по  шоссе!
Напрямки!
   По взволнованному голосу командира я понял, что ленивая,  дремотная
его  поза  тоже  "стратегическая".  Раз  Ковпак  спит  -  значит,  нет
опасности, значит, нет  тревоги  в  обозе,  не  паникуют  в  хозчасти,
спокойнее на душе у раненых, следующих за штабом.  Ведь  недаром  даже
тяжелораненый за ночь спросит десяток раз приставленную к нему сестру:
   - Ковпака видишь?
   - Бачу.
   - Ну шо?
   - Едет.
   - Верхи? С автоматом? - и если ответ утвердительный, раненый  лезет
рукой под подушку, нащупывает холодную сталь пистолета.
   Поэтому только  в  самые  рискованные  минуты  хватался  Ковпак  за
автомат. А чуть прошла опасность, он уже снова на тачанке.
   - Ну, що командир?
   - На тачанку сел.
   - Що робыть?
   - Задремав.
   - А ты добре видишь?
   - Ага. Ось чуть даже як хропе...
   И раненый успокоенно закрывает глаза.
   Вот почему "дремал" Ковпак даже тогда, когда ему совсем не до  сна.
Дремал и из-под рукава все видел и закричал нам вслед:
   - Шпарь по шоссейке, хлопцы! Напрямки!
   Обогнав  роту  Карпенки  и  Бережного,  я  передал  им   приказание
командира.
   Гремит по щебню шоссейки  Станислав  -  Калуж  наша  колонна.  Кони
непривычно ступали по камням.  С  тревогой  поглядывали  командиры  на
восток. Вот-вот забрезжит рассвет. Мало ночного времени, ох, как мало!
Медленно двигалась колонна, и нет сил подогнать ее. Рассвет застал нас
в селе, оно  тянется  к  Черному  лесу  длинным  рядом  опрятных  хат.
Ободренные свежим воздухом, кони и люди сами, без  приказания  перешли
на рысь.
   Мимо удивленных  гуцулов,  поглядывавших  из-за  заборов,  калиток,
окон, пронеслась, вздымая пыль, эта сказочная рать. И хотя уже полчаса
шло движение по селу, никто из партизан не  промолвил  с  жителями  ни
слова - некогда. Из  переулка  на  дорогу  выскочил  велосипедист.  Он
изумленно остановился недалеко от моей тачанки. Колеса сильно запылены
- видимо, ехал издалека. Я подозвал  его.  Выяснилось,  что  он  вчера
вечером выехал из Станислава. Поляк, родом из этого села.  Работал  на
паровозоремонтном заводе. Еще вчера рабочие бросили работу на заводе и
разбежались по домам. В городе паника. Гестапо  то  ловило  людей,  то
выпускало их. Наиболее важные гестаповцы на легковых  "автах"  укатили
куда-то. Всю ночь в городе никто не спал.
   Позади моей тачанки гарцевал неутомимый Базыма.
   -  Так.  Интересно.  Да  оно  и  понятно.  Артиллерийскую  канонаду
услыхали тут впервые, - сказал он.
   Это верно. Война в сорок первом году прошла  мимо.  Она  не  только
пощадила, а совсем не затронула стоящий  в  стороне  г