Корсо что-то записывал. Позднее один его  знакомый  скажет  о  нем  при
случае: такой же  обидчивый,  непредсказуемый  и  смертоносный,  как  черная
мамба. У него была особая манера вести беседу - он  глядел  на  тебя  сквозь
перекошенные очки и медленно кивал головой в знак согласия,  хотя  в  кивках
этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие  моменты  он
напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает  свой  монолог  сонетом
во славу Купидона. Он словно давал тебе  возможность  -  пока  не  поздно  -
внести коррективы в твои выводы.
     Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову.
     - Но ведь вы занимались не  только  популярными  романами.  Известны  и
другие ваши работы... - он помедлил, подыскивая нужное  слово,  -  на  более
серьезные  темы.  Ведь:  и  сам  Дюма  называл  свои  произведения    легкой
литературой...  Хотя,  согласитесь,  в  таком  определении  сквозит    явное
пренебрежение к публике.
     Подобный обманный маневр отлично характеризовал моего  гостя.  Это  был
один из его коронных приемов, как валет  в  руках  Рокамболя.  Он  вел  игру
исподтишка,  внешне  сохранял  нейтралитет,  а  на  самом  деле    постоянно
устраивал  изматывающие  противника  партизанские   вылазки.    Раздраженный
человек  может  легко  проговориться,  он  начинает  оправдываться,   сыпать
аргументами в свою пользу, а.  это  -  дополнительная  информация.  Наверно,
именно поэтому - я ведь не вчера родился на свет и тактику  Корсо  прекрасно
понял - мне стало досадно.
     - Вы повторяете избитые вещи, - бросил я,  не  скрывая  раздражения.  -
Да, в этом жанре было написано много однодневок, но Дюма тут ни  при  чем...
Для литературы время - как для кораблей  шторм,  и  Господь  спасает  только
тех,  кого  любит;  попробуйте  назовите  других  книжных  героев,  которые,
подобно д'Артаньяну и его товарищам,  целыми  и  невредимыми  прошли  сквозь
годы. Разве что Шерлок Холмс Конан  Доила...  Да,  цикл  о  мушкетерах,  вне
всякого сомнения, - "роман  плаща  и  шпаги",  легкое  чтиво;  так  что  вы,
естественно, обнаружите там все пороки жанра. Но есть и  одно  отличие:  это
великие авантюрные романы, книги особого уровня, и потому  обычные  жанровые
критерии к ним применять нельзя. Это рассказ о дружбе, о  головокружительных
приключениях, и он сохраняет свежесть несмотря на то, что вкусы  с  тех  пор
переменились, несмотря на то,  что  нынче  к  действию  как  таковому  стали
относиться с глупейшим  пренебрежением.  Кажется,  после  Джойса  мы  должны
смириться с Молли Блум и забыть о Навсикае -  на  берегу,  после  бури...{6}
Вам не доводилось  читать  мои  заметки  "Пятница,  или  Морской  компас"?..
Короче говоря, если вести речь  об  Улиссе,  то  я  выбираю  того,  которого
придумал Гомер.
     Тут я чуть повысил голос,  зорко  следя  за  реакцией  Корсо.  Он  едва
заметно улыбался, но хранил молчание, не желая выдавать свои мысли. Но  я-то
помнил, какое  выражение  мелькнуло  в  его  глазах,  когда  я  процитировал
"Скарамуша", так что путь мною был выбран верный.
     - Я понимаю, о чем вы, - выдавил  он  наконец.  -  Ваша  точка  зрения,
сеньор Балкан, хорошо известна, хотя и не бесспорна.
     - Моя точка зрения известна, потому что я сам о том позаботился. А  что
касается пренебрежения к  публике,  как  вы  изволили  выразиться,  то  вам,
возможно,  неведомо,  что  автор  "Трех  мушкетеров"  во  время    революций
восемьсот тридцатого и сорок восьмого годов участвовал  в  уличных  боях,  а
еще переправлял Гарибальди купленное  на  собственные  деньги  оружие...  Не
забывайте, отец Дюма был известным генералом  Республики,..  И  писатель  не
раз доказывал свою любовь к народу и свободе.
     - Хотя с историческими фактами он обращался куда как вольно.
     - А разве это так уж важно? Знаете, что он отвечал  тем,  кто  говорил,
будто он насилует Историю?.. "Я ее насилую, истинная правда. Но я  делаю  ей
очаровательных детишек".
     Я положил ручку на  стол,  поднялся  и  подошел  к  одному  из  книжных
шкафов, которые почти целиком закрывали стены моего кабинета. Открыл  дверцу
и вытащил том в переплете из темной кожи.
     - Как и все великие  рассказчики,  Дюма  был  вралем.  Графиня  Даш{7},
хорошо  его  знавшая,  пишет  в  воспоминаниях,  что  стоило  ему   услышать
какую-нибудь явно выдуманную историю, как он начинал  выдавать  небылицу  за
истинный факт... Возьмем кардинала Ришелье -  он  был  величайшим  человеком
своего времени, но его облик, пройдя через ловкие руки  Дюма,  исказился  до
неузнаваемости, и нам предстала  порочная  личность  с  довольно  гнусной  и
подлой физиономией... - Держа  книгу  в  руках,  я  повернулся  к  Корсо.  -
Известно ли вам  вот  это?  Книгу  написал  Гасьен  де  Куртиль  де  Сандра,
мушкетер,  живший  в  конце  семнадцатого  века.  Это  мемуары  д'Артанъяна,
настоящего д'Артаньяна: Шарля де  Батц-Кастельморе,  графа  д'Артаньяна.  Он
был  гасконцем,  родился  в  одна  тысяча   шестьсот    пятнадцатом    году,
действительно был мушкетером, хотя жил не в эпоху Ришелье, а  при  Мазарини.
Умер он в тысяча шестьсот семьдесят третьем во  время  осады  Маастрихта-как
раз в тот момент, когда должен был, как и его романный однофамилец,  вот-вот
получить  маршальский  жезл...  Так  что,  согласитесь,  насилуя    Историю,
Александр Дюма давал жизнь действительно очаровательным  детишкам...  Никому
не  известного  гасконца  из  плоти  и  крови,  чье  имя  История  позабыла,
гениальный писатель сумел превратить в героя великой легенды.
     Корсо неподвижно сидел в кресле и слушая. Я протянул ему  книгу,  и  он
осторожно, но с большим интересом  полистал  ее  -  медленно,  едва  касаясь
самого края  страниц  подушечками  пальцев.  Время  от  времени  взгляд  его
задерживался на каком-нибудь имени или быстро пробегал  целую  главу.  Глаза
за стеклами очков работали быстром уверенно.  Затем  он  вдруг  отвлекся  от
книги,  чтобы  записать  в  блокнот:  "Memoires  de  М.  d'Artagnan,  G.  de
Courtilz, 1704, P. Rouge, 4 тома 12°, 4-е  изд.  ".  Потом  закрыл  книгу  и
уставился на меня.
     - Вы верно сказали: он был вралем.
     - Да, - подтвердил я, возвращаясь на место и усаживаясь.  -  Но  вралем
гениальным. Где другие ограничились бы плагиатом, он выстроил целый  мир,  и
мир этот стоит до сей поры... "Человек не крадет, он  завоевывает,  -  любил
повторять Дюма. - Каждую  завоеванную  провинцию  он  присоединяет  к  своей
империи:  навязывает  ей  свои  законы,  населяет  темами  и    персонажами,
распространяет там свое влияние... " В данном случае история  Франции  стала
для него золотой жилой. Он проделал неслыханный трюк:  почтительно  сохранил
раму и подменил саму картину - то  есть  без  малейших  колебаний  разграбил
открытую им сокровищницу...  Главных  действующих  лиц  Дюма  превращает  во
второстепенных, скромных статистов - в героев первого плана,  много  страниц
отдает описанию событий, которым  в  исторических  хрониках  посвящена  пара
строк... Никакого договора о дружбе д'Артаньян и  его  товарищи  никогда  не
заключали - хотя бы потому, что друг друга  не  знали...  Не  было  никакого
графа де Ла Фер. Вернее, их было много, но ни  один  не  носил  имени  Атос.
Правда, Атос существовал, и звали его Арман де Силлек д'Атос, а умер  он  от
раны, полученной на дуэли, еще  до  того,  как  д'Артаньян  вступил  в  ряды
королевских мушкетеров... Арамис - это Анри де Арамитц,  дворянин,  светский
аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в тысяча шестьсот сороковом году  в
мушкетерскую роту, которой командовал его дядя. В конце жизни он удалился  в
свои владения вместе с женой и четырьмя детьми. Что касается Портоса...
     - Вы хотите сказать, что был и некий Портос?
     - Был. Звали его Исаак де Порто, и он не  мог  не  знать  Арамиса,  или
Арамитца, потому что стал мушкетером всего на три года  позже,  чем  тот,  в
тысяча шестьсот сорок третьем. Известно только, что умер  он  до  срока,  и,
наверно, причиной тому стала болезнь, война или дуэль, как у Атоса.
     Корсо слушал, постукивая  пальцами  по  "Мемуарам  д'Артаньяна",  потом
тряхнул головой и улыбнулся.
     - Ну а теперь вы скажете, что существовала и некая миледи...
     - Именно. Но звали ее вовсе не Анна  де  Бейль,  и  она  не  была  леди
Винтер. И на плече у нее не было никакой лилии, хотя агентом Ришелье  она  и
в самом деле являлась. Да, некая графиня де Карлейль  и  вправду  украла  на
балу алмазные подвески у герцога Бекингэма. И не смотрите на  меня  так!  Об
этом рассказал в своих "Мемуарах" Ларошфуко{8}. А Ларошфуко  слыл  человеком
очень серьезным и заслуживающим доверия.
     Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого  можно  легко
чем-то поразить, особенно когда  речь  шла  о  книгах;  но  услышанное  явно
ошеломило его. Позднее, узнав Корсо  лучше,  я  задумался:  а  было  ли  его
тогдашнее  изумление  искренним,  или  он    пустил    в    ход    очередной
профессиональный трюк, разыграл  передо  мной  хитроумную  комедию?  Теперь,
после того как все закончилось, у меня не осталось и тени  сомнения:  я  был
для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал.
     - Все это очень интересно, - сказал он,
     - Если вы отправитесь в Париж, Репленже расскажет  вам  гораздо  больше
моего. - Я глянул на рукопись, все  еще  лежащую  на  столе.  -  Хотя  я  не
уверен, что расходы на поездку оправдают себя... Сколько  может  стоить  эта
глава при нынешних ценах?
     Он  снова  принялся  грызть  ластик  на  конце  карандаша,    изображая
скептицизм:
     - Немного. На самом деле я поеду туда по другому делу.
     Я улыбнулся грустной и понимающей улыбкой. Ведь все, чем владею я  сам,
вся моя скудная собственность - это "Дон Кихот" Ибарры{9}  и  "фольксваген".
Надо ли пояснять, что автомобиль обошелся мне дороже книги.
     - Догадываюсь, о чем речь, - сказал я.
     Корсо скорчил гримасу - что-то вроде кислого смирения,  -  и  при  этом
стали видны его кроличьи зубы.
     - Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог  и  Пикассо  не
встанут  у  японцев  поперек  горла,  -  заметил  он,  -  тогда  они  начнут
вкладывать деньги исключительно в редкие книги.
     Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула:
     - Спаси нас от такого Господь.
     - Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. - Он  лукаво  смотрел  на  меня
через перекошенные очки. - А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать.
     Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую  сумку  на
плечо.  И  я  еще  раз  подивился  его  показной  беззащитности,  его  вечно
сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в  окружении  своих
и чужих книг, и  был  не  только  наемным  охотником  за  библиографическими
редкостями, но еще любил игры по моделированию наполеоновских  войн  -  мог,
например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы,  случившейся
накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная  история,  довольно
странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы  кое-что
пояснить. По тому, как я описал Корсо, может  сложиться  впечатление,  будто
он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я,  рассказывая  всю
эту историю, стремлюсь быть прежде  всего  честным  и  объективным,  поэтому
должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика,  именно  в  той
самой неуклюжести, которая - уж не знаю, как он  этого  добивался,  -  могла
быть разом злобной и беззащитной, наивной и  агрессивной,  крылось  то,  что
женщины называют "обаянием", а мужчины - "симпатией". Да, он мог  произвести
благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам  сунуть  руку  в
карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл.
     Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей.  В  вестибюле
он остановился, чтобы пожать  мне  руку.  Здесь  висели  портреты  Стендаля,
Конрада и  Валье-Инклана,  а  рядом  -  отвратительная  литография,  которую
несколько месяцев назад жильцы  нашего  дома  общим  решением  -  при  одном
голосе "против" (моем, разумеется) - постановили повесить для  украшения  на
стену.
     И тут я рискнул задать ему вопрос:
     - Честно признаюсь, меня мучает любопытство: а где все-таки  отыскалась
эта глава?
     Он  замер  в  нерешительности  и,  вне  всякого  сомнения,  прежде  чем
ответить, быстро взвешивал все "за" и "против". Но ведь я оказал  ему  самый
любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же  я  мог
снова ему понадобиться, так что выбора у него не было.
     - Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись.
     Я не сдержал возгласа изумления:
     - Энрике Тайллефер?..  Издатель?  Взгляд  Корсо  рассеянно  блуждал  по
вестибюлю. Наконец он мотнул головой - сверху вниз.
     - Он самый.
     Мы оба замолчали. Корсо пожал  плечами,  и  мне  было  понятно  почему.
Объяснение легко было  отыскать  в  любой  газете,  в  разделе  криминальной
хроники: ровно неделю назад Энрике Тайллефера нашли повесившимся в  гостиной
собственного дома - на поясе от шелкового халата, а  прямо  под  его  ногами
лежала открытая книга и валялись осколки разбитой фарфоровой вазы.
     Много  позже,  когда  история  эта  закончилась,    Корсо    согласился
рассказать  мне,  как  все  развивалось  дальше.  Так  что  теперь  я   могу
относительно точно восстановить даже те события, свидетелем которых не  был,
- цепочку обстоятельств, которая привела  к  роковой  развязке  и  раскрытию
тайны Клуба Дюма. Благодаря позднейшим откровениям  охотника  за  книгами  я
могу сыграть в этой  истории  роль  доктора  Ватсона  и  сообщить  вам,  что
следующий акт драмы начался через час после нашей с Корсо встречи -  в  баре
Макаровой. Флавио Ла Понте  стряхнул  капли  дождя  с  одежды,  устроился  у
стойки рядом с Корсо и тотчас заказал рюмку каньи. Потом сердито, но не  без
тайного удовольствия  глянул  на  улицу,  словно  ему  только  что  пришлось
пересечь открытую местность под прицельным  огнем  снайперов.  Дождь  лил  с
библейской неукротимостью.
     - Так вот, коммерческие фирмы "Арменгол и сыновья",  "Старые  книги"  и
"Библиографические редкости" намерены подать на тебя в суд, -  сказал  он  и
погладил рыжую кудрявую бороду,  потом  вытер  пивную  пену  вокруг  рта.  -
Только что звонил их адвокат.
     - В чем меня обвиняют? - спросил Корсо.
     - В том, что ты обманул некую старушку и разграбил ее  библиотеку.  Они
клянутся, что по поводу тех книг у них была с ней железная договоренность.
     - Спать надо меньше...
     - Я им сказал то же самое, но они рвут и мечут. Еще  бы...  Явились  за
своей долей, а "Персилес" и "Королевское право Кастильи"{10} уже  уплыли.  К
тому же ты научил ее, какие цены запросить за оставшиеся  книги,  -  и  цены
сильно завысил. Теперь владелица отказывается им  хоть  что-нибудь  продать.
Заламывает вдвое против того, что они предлагают...  -  Он  глотнул  пива  и
весело подмигнул Корсо. - Заклепать библиотеку  -  вот  как  называется  эта
красивая комбинация.
     - Это ты  мне  будешь  объяснять,  как  она  называется?  -  Корсо  зло
ухмыльнулся, показав клыки. - А уж "Арменголу и сыновьям"  это  известно  не
хуже моего.
     - Эх, жестокий ты человек, - бесстрастно  припечатал  Ла  Понте.  -  Но
больше всего им жаль "Королевского права". Они  говорят,  что  ты  нанес  им
удар ниже пояса.
     - А я, разумеется, просто  обязан  был  оставить  книгу  для  них...  И
привязать к ней бантик!
     Как же! С латинской глоссой Диаса де  Монтальво!...{11}  На  книге  нет
типографской марки, но  напечатана  она  точно  в  Севилье,  у  Алонсо  дель
Пуэрто, предположительно в тысяча четыреста восемьдесят втором году... -  Он
подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля. - Смекаешь?
     - Я то смекаю. А они почему-то очень, нервничают.
     - Пусть пьют липовый чай - помогает. - В такие вот  предобеденные  часы
бар всегда бывал полон,  и  посетители  стояли  у  стойки  плечом  к  плечу,
стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов  и  клубы  сигаретного
дыма дополняли картину.
     - И думается мне, - добавил Ла Понте, - что, "Персйлес"-то  этот  самый
- первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка.
     Корсо отрицательно покачал головой:
     - Нет, Харди. Сафьян.
     - Показал бы! Но учти, я им поклялся, что ни  сном  ни  духом  о  твоих
делах не ведал.  Ты  ведь  знаешь  -  у  меня  аллергия  на  любые  судебные
разбирательства.
     - А на свои тридцать процентов? Ла Понте,  словно  защищая  собственное
достоинство, поднял руку:
     -  Стоп!  Не  путай  божий  дар  с  яичницей,  Корсо.  Одно  дело  наша
прекрасная дружба, другое - хлеб насущный для моих детишек.
     - Нет у тебя никаких детишек! Ла Понте скорчил смешную рожу:
     - - Подожди! Я еще молодой.
     Он был невысок, красив,  опрятно  одет  и  знал  себе  цену.  Пригладив
ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в  зеркало  над  стойкой,  чтобы
проверить  результат.  Потом  побродил  вокруг  наметанным  глазом:  нет  ли
случайно поблизости  представительниц  женского  пола.  Бдительности  он  не
терял нигде и никогда. А еще он имел привычку  строить  беседу  на  коротких
фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать,  диктуя  тексты
Асорина{12}. Теперь уже мало кто помнил, кто такой Асорин, а  вот  Ла  Понте
до сих пор старался кроить предложения на его манер - чтобы  они  получались
очень емкими и логичными, накрепко сцепленными меж  собой.  И  это  помогало
ему  обрести  диалектическую  устойчивость  в  тотчас,  когда    приходилось
уговаривать клиентов, заманив их  в  комнату  за  книжной  лавкой  на  улице
Майор, где он хранил эротическую классику.
     -  Кроме  того,  -  продолжил  он,  возвращаясь  к  изначальной    теме
разговора, - у меня с "Арменголом и сыновьями" есть незавершенные дела.
     И весьма щекотливого свойства. К тому же судящие верный доход  в  самые
короткие сроки.
     - Но со мной-то у тебя тоже есть дела, - вставил Корсо, глядя  на  него
поверх пивной кружки. - И ты - единственный бедный  букинист,  с  которым  я
работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе.
     - Ладно, - Ла Понте легко пошел на попятную. - Ты же знаешь, я  человек
практичный. Прагматик. Приспособленец - низкий и подлый приспособленец.
     - Знаю.
     - Вообрази себе, что мы  с тобой - герои  фильма,  вестерна.  Так  вот,
самое большее, на что я  согласился  бы  -  даже  ради  дружбы,  -  так  это
получить пулю в плечо.
     - Да, самое большее, - подтвердил Корсо.
     - Но это к делу не относится. - Ла Понте рассеянно покрутил головой  по
сторонам. - У меня есть покупатель на "Персилеса".
     -  Тогда  ты  угощаешь.  Закажи  мне  еще  одну  канью.  В  счет  твоих
комиссионных.
     Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной  и  джин
"Болс", разлитый в морские бутылки из темной  глины;  но  больше  всего  они
любили антикварные книги и аукционы  в  старом  Мадриде.  Они  познакомились
много  лет  назад,  когда  Корсо  шнырял  по   книжным    лавкам,    которые
специализировались на испанских авторах, - выполнял  заказ  одного  клиента,
пожелавшего заполучить экземпляр-призрак - "Селестину", ту, что  по  слухам,
успела выйти ещё до всем известного издания 1499 года{13}. У Ла  Понте  этой
книги не было, и он о ней даже  не  слыхал.  Зато  у  него  имелся  "Словарь
библиографических редкостей  и  чудес"  Хулио  Ольеро,  где  та  "Селестина"
упоминалась. Во  время  беседы  о:  книгах  между  ними  вспыхнула  взаимная
симпатия, и она заметно укрепилась, после того как Ла  Понте  повесил  замок
на дверь лавки и оба двинули  в  бар  Макаровой,  где  и  начались  взаимные
излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях  Мелвилла,  ведь  юный
Ла Понте воспитывался на борту его "Пекода"