рукой  изящный  полукруги
сунул в карман весьма крупную купюру. На лице  его  появилась  непроницаемая
маска крупье, которую он приберегал для тех немногих, кто,  как  Корсо,  еще
помнил правила игры. Грюбер ремесло свое осваивал в ту пору,  когда  клиенту
достаточно было поднять бровь,  чтобы  служащие  отел"  безошибочно  поняли,
чего именно тот хочет. Но теперь настали иные времена, и дорогой его  сердцу
мир старых европейских гостиниц помнили лишь немногие посвященные.
     - Господин и дама проживают вместе?
     - Не знаю. - Корсо  скривился,  вообразив,  как  Ла  Понте  выходит  из
ванной комнаты в расшитом халате, а вдова Тайллефер полулежит на  постели  в
шелковой рубашке. - Но эта деталь меня тоже интересует.
     Грюбер слегка склонил голову - всего, на несколько миллиметров.
     - Мне понадобится несколько часов, господин Корсо.
     - Знаю. - Корсо прогулялся взглядом вдоль коридора,  соединяющего  холл
с рестораном; девушка стояла там  -  куртка  под  мышкой,  руки  в  карманах
джинсов - и разглядывала витрину с  духами  и  шелковыми  косынками.  -  Что
касается ее...
     Портье достал из-под стойки карточку.
     - Ирэн Адлер, - прочитал он, - британский  паспорт,  выдан  два  месяца
назад. Девятнадцать лет. Адрес: Лондон, Бейкер-стрит, 221б.
     - Вы шутите, Грюбер.
     - - Разве я посмел бы, господин Корсо. Так значится в паспорте.
     Губы старого солдата СС тронула легчайшая, почти  неразличимая  улыбка.
Правда, по-настоящему улыбающимся Корсо видел его лишь однажды: в тот  день,
когда  пала  Берлинская  стена.  Охотник  за  книгами  глянул  на    коротко
подстриженные седые волосы, на неподвижную шею, на  кисти  рук,  симметрично
опущенные на стойку. Старая Европа -  или  то,  что  от  нее  осталось.  Ему
слишком много лет, чтобы, рискнув всем, возвратиться домой и  уже  на  месте
убедиться, что в воспоминаниях многое почему-то было другим -  и  колокольня
в  Загребе,  и  светловолосые  приветливые  крестьянки,  от  которых  пахло:
свежеиспеченным хлебом, и зеленые равнины с  реками,  и  мосты  через  реки,
мосты, которые он дважды видел взорванными  -  в  юности,  когда  убегал  от
партизан Тито, и по телевизору осенью девяносто  первого  (они  взлетели  на
воздух перед самым носом у сербских четников). Именно так он все это себе  и
представлял, когда в своей  комнате  перед  выцветшим  портретом  императора
Франца-Иосифа снимал бордовую куртку с золотыми ключиками на лацканах -  так
же торжественно, как снимал бы мундир австро-венгерской армии. Он  наверняка
ставил пластинку с "Маршем Радецкого", потом наливал  себе  стакан  красного
вина и мастурбировал, смотря по видео фильмы с Сисси.
     Девушка оторвала  взгляд  от  витрины  и  теперь  наблюдала  за  Корсо.
Бейкер-стрит, 221б, мысленно повторил он  и  чуть  не  расхохотался  во  всю
глотку. Его бы ни капли не удивило,  появись  здесь  и  сейчас  посыльный  с
приглашением от леди Винтер на чай в замок Иф  или  во  дворец  Рюритания  к
Ришелье, профессору  Мориарти  и  Руперту  из  Хентцау{2}.  Раз  уж  в  дело
вмешалась литература, и такое запросто могло произойти.
     Он попросил телефонную книгу и отыскал номер баронессы  Унгерн.  Потом,
не обращая внимания на  девушку,  зашел  в  телефонную  кабинку  в  холле  и
побеседовал с баронессой, которая назначила ему встречу на  следующий  день;
После чего Корсо набрал толедский  номер  Варо  Борхи.  Но  его  телефон  не
отвечал.
     По телевизору  шел  фильм  с  выключенным  звуком:  Грегори  Пек  среди
тюленей, драка в танцевальном зале какой-то гостиницы, две  шхуны  бок  обок
летят на всех  парусах  куда-то  на  север,  к  настоящей  свободе,  которая
начинается  в  десяти  милях  от  ближнего  берега.  А  по    эту    сторону
телевизионного экрана на ночном столике  несла  караул  бутылка  "Болеа",  и
содержимое  ее  давно  опустилось  ниже  ватерлинии.  Бутылка  стояла  между
"Девятью вратами" и папкой с рукописью Дюма  и  напоминала  старого  пьяницу
гренадера, который готовится к жаркому бою.
     Лукас Корсо снял очки и потер глаза, покрасневшие от табачного  дыма  и
джина. На постели с археологической  тщательностью  были  разложены  остатки
экземпляра номер Два, спасенные из камина в доме Виктора Фаргаша. Не так  уж
и много: переплет, который благодаря  коже  обгорел  меньше,  и  подпаленные
клочки бумаги с почти нечитаемыми фрагментами текста.  Он  взял  один  такой
кусочек, желтый и ломкий: "...si non obig.nem me. ips.s fecere,  f  .r  q.qe
die, tib. do vitam m.m sicut t.m..." Это явно был нижний  угол  страницы,  и
Корсо после недолгих раздумий отыскал  соответствующее  место  в  экземпляре
номер Один. Страница  89  -  тексты  полностью  совпадали.  Корсо  попытался
проделать  ту  же  операцию  с  каждым    из    клочков,    которые    сумел
идентифицировать, - всего таких  оказалось  шестнадцать.  Еще  двадцать  два
были или слишком малы, или невозвратно испорчены,  так  что  понять,  откуда
они, не  представлялось  возможным.  Одиннадцать  были  остатками  полей,  и
только на одном  из  них  различалась  перекрученная  цифра  7  -  третья  и
единственно читаемая из трех, обозначающих  номер  страницы.  Он  определил,
что речь шла о странице 107.
     Сигарета уже начала обжигать ему губы, Корсо ткнул окурок в  пепельницу
и раздавил. Потом протянул руку, схватил бутылку  и  сделал  большой  глоток
прямо из горлышка. Он сидел в одной рубашке - в старой рубашке цвета хаки  с
большими карманами и завернутыми рукавами, а еще на нем был  галстук,  давно
превратившийся в тряпку. На экране человек  из  Бостона,  стоя  у  штурвала,
обнимал русскую княгиню, оба беззвучно  шевелили  губами  и  были  счастливы
своей любовью под небом техноколор. Единственным звуком,  нарушавшим  тишину
в комнате, было дребезжанье оконных стекол - всякий  раз,  когда  внизу,  по
дороге, ведущей к Лувру, проезжали машины.
     Фильмы со  счастливым  концом!  Когда-то  Никон  тоже  любила  всю  эту
дребедень. Корсо отлично помнил: она радовалась, как восторженная  девчонка,
глядя на финальный поцелуй - под пение скрипок, на фоне облаков,  со  словом
"Конец", наплывающим на лица героев. Иногда они с Корсо ходили  в  кино,  но
чаще  Никон  сидела  перед  телевизором,  набив  рот  кусочками  сыра,    и,
случалось, опускала голову на плечо Корсо, и он  чувствовал,  что  она  тихо
плачет, не произнося ни слова и не отрывая глаз  от  экрана.  Это  мог  быть
Пауль  Хенрайд,  поющий  "Марсельезу"  в  кафе  "У  Рика";  Рутгер    Хауэр,
склонивший  голову,  умирающий  в  последних  кадрах  "Бегущего  по   лезвию
бритвы"; Джон Уэйн с Морин О'Хара{3} перед камином или  Мастрояни,  зашедший
в воду по пояс, чтобы достать  женскую  шляпку,  раскланивающийся  налево  и
направо, элегантный, невозмутимый,  влюбленный,  с  черными  глазами.  Никон
плакала, и была счастлива, и гордилась своими слезами. Ведь это  значит  что
я еще жива, говорила она смеясь, со все еще мокрым  лицом.  Что  я  -  часть
большого мира, и мне нравится быть частью мира. Кино - это для многих:  вещь
коллективная, щедрая, там дети хлопают  в  ладоши,  когда  появляется  агент
007. Кино делает людей лучше; фильмы можно  смотреть  вдвоем,  обсуждать.  А
вот твои книги - эгоисты. И одиночки. Некоторые из них  даже  и  прочесть-то
нельзя. И открыть нельзя, такие они старые.  Кому  интересны  только  книги,
тому никто не  нужен,  вот  что  меня  пугает.  Никон  дожевывала  последний
кусочек сыра и смотрела на Корсо внимательно, словно отыскивала на его  лице
тайные симптомы болезни, которая  очень  скоро  проявится.  Иногда  ты  меня
пугаешь.
     Фильмы со счастливым концом... Корсо  нажал  на  кнопку  дистанционного
управления, и экран погас. Теперь вот охотник за книгами сидел в  Париже,  а
Никон фотографировала детей с печальными глазами где-нибудь в Африке или  на
Балканах Однажды, заглянув в какой-то бар выпить  рюмку  джина,  он  мельком
увидел ее  в  программе  теленовостей:  рядом  рвались  бомбы,  мимо  бежали
перепуганные люди, а она спокойно стояла-волосы заплетены в косу,  на  плече
камера, ж лицу прижат 35-миллиметровый фотоаппарат,  -  и  силуэт  ее  резко
выделялся на фоне дыма и пламени.  Никон.  Среди  тех  грандиозных  обманов,
которым она охотно и слепо  верила,  фильмы  со  счастливыми  финалами  были
самой большой нелепостью. Там герои  ели  куропаток  и  всегда  любили  друг
друга,  и  казалось,  что  результат  уравнения  просто  не  может  не  быть
окончательным и бесспорным. И никаких вопросов  о  том,  сколько  же  длятся
любовь, счастье в этом самом "всегда", которое на самом-то деле дробится  на
жизни, годы, месяцы. И даже на дни. Пока не наступил неизбежный финал, их  с
Никон финал, она и мысли не допускала, что  герой  недели  через  две  может
потонуть на своем корабле,  натолкнувшись  на  подводный  риф  у  Гебридских
островов. Или что героиню через три месяца собьет  автомобиль.  Или  события
будут  развиваться  совсем  иначе:  кто-то   заведет    любовника,    кто-то
почувствует раздражение и  скуку,  кто-то  решит  перечеркнуть  прожитое.  А
сколько бессонных ночей, сколько  слез  и  недомолвок,  сколько  одиночества
последовало за тем поцелуем? Может быть, героя в сорок  лет  свел  в  могилу
рак. А героиня дожила до восьмидесяти в приюте для  престарелых...  Красавец
офицер превратился в развалину, ведь геройские раны неизбежно  оставляют  по
себе уродливые шрамы, а победы его забылись и никого больше  не  интересуют.
Какие драмы переживают они, уже состарившиеся, когда у них  не  хватает  сил
ни на борьбу, ни на сопротивление и их швыряет туда-сюда мировой  ураган,  и
они беззащитны перед людской глупостью, жестокостью и  подлостью.  Порой  ты
пугаешь меня, Лукас Корсо.
     Без пяти минут  одиннадцать  он  раскрыл-таки  тайну  камина  на  вилле
Виктора Фаргаша,  хотя  до  полной  ясности  было  еще  далеко.  Он  зевнул,
потянулся и глянул на часы. Потом снова полюбовался разложенными по  постели
кусочками бумаги и уставился в зеркало, которое висело  рядом  со  старинной
открыткой в деревянной рампе: гусары  перед  Реймсским  собором.  Он  увидел
собственное отражение: встрепанный, небритый, в съехавших на нос очках  -  и
тихонько рассмеялся. Этот волчий смех-коварный и злобный - Корсо  приберегал
для особых случаев. Л теперь был как раз такой особый случай. Все  фрагменты
"Девяти  врат",  которые  он   сумел    идентифицировать,    соответствовали
определенным страницам с текстом из целого экземпляра. От  девяти  гравюр  и
фронтисписа не осталось и следа. Чему могло быть два  объяснения:  первое  -
они сгорели в камине; второе, и более вероятное, - кто-то,  разодрав  книгу,
унёс их с собой, а то, что  ему  не  понадобилось,  швырнул  в  огонь.  Этот
кто-то, кем бы он там ни был; несомненно считал себя очень хитрым.  Или  она
считала себя очень хитрой. Хотя после того как Корсо совершенно  неожиданно,
стоя на перекрестке, увидал Ла Понте и Лиану  Тайллефер,  ему  не  следовало
исключать; и третье  лицо  множественного  числа:  они  считали  себя  очень
хитрыми. Теперь важно  было  разобраться:  случайно  ли  были  оставлены  те
следы, которые обнаружил Корсо, или это была ловушка. Весьма искусная,  надо
сказать, ловушка. Кстати о  ловушках.  В  дверь  постучали,  и  когда  Корсо
открыл, не забыв  прежде  накинуть  покрывало  на  экземпляр  номер  Один  и
рукопись Дюма, он увидал девушку. Она явилась босиком,  в  джинсах  и  белой
футболке.
     - Привет, Корсо. Надеюсь, ты никуда не собрался на ночь глядя.
     Порог комнаты она не переступила, а стояла в  прихожей,  сунув  большие
пальцы в карманы джинсов, которые очень туго обтягивали ее бедра  и  длинные
ноги. Потом наморщила лоб, ожидая дурных новостей.
     - Можешь расслабиться и покинуть пост, - успокоил ее Корсо.
     Она облегченно улыбнулась:
     - До смерти хочется спать. Корсо повернулся к ней  спиной  и  шагнул  к
ночному столику с бутылкой, которая оказалась уже  почти  пустой.  Тогда  он
принялся исследовать мини-бар и наконец победно  выпрямился  -  с  маленькой
бутылочкой джина в руке. Он  выплеснул  ее  содержимое  в  стакан  и  сделал
глоток. Девушка по-прежнему стояла в дверях.
     -  Они  унесли  гравюры.  Девять  штук,  -  Корсо  указал  стаканом  на
фрагменты экземпляра номер Два. - Остальное сожгли - заметали следы;  именно
поэтому уничтожено не  все.  Они  позаботились,  чтобы  кое-что  осталось...
Таким образом, можно официально установить, что книга сгорела.
     Она наклонила голову набок и пристально смотрела на него.
     - А ты умный.
     - Еще бы! Поэтому меня и кинули на это дело.
     Девушка сделала несколько шагов по комнате. Корсо следил за  ее  босыми
ногами, ступившими на коврик у кровати. Она внимательно  изучала  обгоревшие
кусочки.
     - Книгу сжег не Виктор Фаргаш, - добавил Корсо. -  У  него  бы  на  это
рука никогда не поднялась... Что они с ним сделали? Такое  же  самоубийство,
как у Энрике Тайллефера?
     Она помедлила с ответом. Взяла клочок и попыталась  разобрать  печатные
буквы.
     - Вот и ответь на свои вопросы  сам,  -  бросила  она,  не  поворачивая
головы. - Для того тебя и кинули на это дело.
     - А ты?
     Она читала, беззвучно шевеля губами, но с таким видом, будто текст  был
ей знаком. Когда она вернула клочок на постель,  в  самых  краешках  ее  губ
мелькнула печальная улыбка воспоминания, очень странная на юном лице.
     - Ты уже знаешь: я здесь, чтобы охранять тебя. И я тебе нужна.
     - Что мне точно нужно, так это еще джина.
     Он допил то, что осталось в стакане, и процедил  сквозь  зубы  какое-то
ругательство, стараясь  скрыть  тревогу,  а  может,  и  смущение.  Будь  все
проклято!  Изумрудная  зелень,  снежная  белизна,  лучезарный  свет,  глаза,
улыбка на загорелом  лице,  длинная  обнаженная  шея  с  нежно  пульсирующей
жилкой. А пошел ты... Лукас Корсо! Мало  на  тебя  навалилось?  Так  ты  еще
пялишься на эти смуглые  руки,  тонкие  запястья  и  длинные  пальцы.  И  на
прочее." Он уперся глазами в великолепные груди, обтянутые белой  футболкой,
- до сих пор у него не было случая разглядеть их и  оценить.  Он  представил
себе: смуглые, тяжелые - темная кожа под белым хлопком, плоть, сотканная  из
света и тени. А еще он в очередной раз  изумился  росту  девушки.  Она  была
никак не ниже его. Даже чуть повыше.
     - Кто ты?
     - Дьявол, - ответила она. - Влюбленный дьявол.
     И расхохоталась. Томик Казота лежал  на  комоде,  рядом  с  "Мемориалом
Святой Елены" и какими-то бумагами. Девушка глянула на книгу, но в  руки  не
взяла. Потом ткнула в нее пальцем, подняв глаза на Корсо:
     - Ты веришь в дьявола?
     - Мне платят, чтобы я верил. Во всяком случае,  до  тех  пор,  пока  не
доведу эту работу до конца.
     Он увидел,  как  она  медленно  кивнула  головой,  словно  знала  ответ
заранее. Она  наблюдала  за  Корсо  -  с  любопытством,  полуоткрыв  рот,  и
казалось, напряженно ждала какого-то знака  или  жеста,  которые  только  ей
дано было понять и истолковать.
     - Знаешь, чем мне нравится эта книга?
     - Нет. Скажи.
     - Тем, что  герой  ее  искренен.  Для  него  любовь  -  не  примитивная
ловушка, чтобы погубить очередную душу. Бьондетта такая нежная  и  верная...
и помнишь, что ее восхищает в Альваре? Именно то, что дьявол ценит в  людях:
храбрость, независимость... - На миг светлые зрачки скрылись под  ресницами.
- А также - страсть к знаниям и ум.
     - Ты хорошо разбираешься  в  таких  делах.  А  что  еще  тебе  об  этом
известно?
     - Гораздо больше, чем ты можешь себе вообразить.
     - Я ничего не собираюсь воображать. Все мои сведения о том, что  дьявол
любит, а что презирает, почерпнуты исключительно из литературы:  "Потерянный
рай",  "Божественная  комедия"  и,    разумеется,    "Фауст"    и    "Братья
Карамазовы"... - он сделал невнятный, уклончивый жест. - Мой  Люцифер  -  из
вторых рук.
     Теперь она смотрела на него насмешливо:
     - И какого же ты предпочитаешь? Из Данте?
     - Нет уж! Слишком ужасен. Слишком средневековый, на мой вкус.
     - Тогда Мефистофеля?
     -  Тоже  нет.  Слишком  лощеный,  с  замашками  лукавого   и    ловкого
адвоката... К тому же я не доверяю тем, кто вечно улыбается.
     - А тот, что появляется в "Братьях Карамазовых"?
     Корсо сделал вид, что принюхивается, ища, откуда идет дурной запах.
     - Мелковат. И вульгарен, как подручный в лавке  старьевщика.  -  Он  на
миг задумался. -  Скорее  всего,  я  отдал  бы  предпочтение  мильтоновскому
падшему ангелу, - Корсо глянул на нее вопросительно. - Именно это ты  желала
услышать?
     Она загадочно улыбалась. И стояла все так же, сунув  большие  пальцы  в
карманы очень узких джинсов. Он впервые видел, чтобы джинсы  так  на  ком-то
сидели. Вероятно, это из-за  длинных  ног.  Такие  ноги  бывают  у  девушек,
путешествующих автостопом... Они стоят на обочине, рюкзак брошен рядом, а  в
зеленых глазах сквозит несказанный свет.
     - А каким ты представляешь себе Люцифера?
     - Не знаю. - Охотник  за  книгами  задумался,  потом  поспешил  скроить
презрительную и равнодушную гримасу. - Наверно, он угрюмый и молчаливый.  Он
скучает. - Гримаса сделалась кислой. - Сидит  на?  троне  в  пустой  зале  -
посреди безлюдного  и  стылого  царствами  еще  очень  однообразного  -  там
никогда ничего не происходит.
     Какое-то время она смотрела на него, не произнося ни слова.
     - Ты  удивляешь  меня,  Корсо,  -  сказала  она  наконец  с  притворным
восхищением.
     - Почему это? Мильтона всякий может прочесть. Даже я.
     Он наблюдал, как она начала  медленно  двигаться  вокруг  кровати,  при
этом ни на шаг к ней  не  приближаясь,  пока  не  очутилась  между  Корсо  и
лампой, освещающей комнату. Случайно или нет, но встала она  так,  что  тень
ее упала на фрагменты "Девяти врат", рассыпанные по покрывалу.
     - А ведь ты только что упомянул и о цене. - Теперь  лицо  ее  пребывало
во мраке, хотя очертания головы вырезывались на светлом  фоне.  -  Гордость,
свобода... Знание. Всегда и за все приходится платить, кому в  начале,  кому
в конце. Даже за храбрость...  Правда?  Подумай  только,  сколько  храбрости
нужно, чтобы подняться против Бога...
     Слова ее звучали тихо - шепот среди тишины, которая наводняла  комнату,
просачиваясь во все щели - под дверью,  в  окне;  казалось  даже,  что  там,
снаружи, стих шум машин. Корсо смотрел по очереди то на один силуэт,  то  на
другой - то на ее тень, означенную на покрывале и бумажных  клочках,  то  на
фигуру из плоти и крови, заслонившую собой свет. И тут  охотник  за  книгами
спросил себя, какая же из двух девушек реальнее?
     - А все эти архангелы? -  заговорила  Ирэн  Адлер,  впрочем,  возможно,
это была ее тень. В тоне звучали пренебрежение и обида; Корсо уловил  эхо  с
силой выпущенного из легких воздуха, так что  получился  вздох  презрения  и
отчаяния.  -  Они  такие    красивые,    такие    совершенные.    И    такие
дисциплинированные - прямо как нацисты,
     В этот миг она выглядела не такой  уж  и  юной.  Она  несла  на  плечах
вековую усталость - мрачное наследство, чужие  грехи.  И  он,  изумившись  и
растерявшись, не узнавал ее. В конце концов, подумал Корсо, может  быть,  ни
одну из двух не стоит считать настоящей: ни тень на  покрывале,  ни  фигуру,
закрывающую свет.
     - В Прадо есть одна картина...  Помнишь,  Корсо?  Мужчины,  вооруженные
ножами, пытаются выстоять против всадников,  которые  рубят  их  саблями.  Я
всегда воображала, что у падшего ангела, когда он взбунтовался,  были  точно
такие же глаза, такой же потерянный взгляд, как у тех несчастных  с  ножами.
Храбрость отчаяния.
     Тем  временем  она  чуть  сдвинулась  с  места,  всего  на    несколько
сантиметров, но тень ее при этом быстро метнулась вперед  и  приблизилась  к
тени Корсо, словно действовала своевольно, по собственной прихоти.
     - А что ты-