для большей связности использовал первое лицо; ведь нелепо  цитировать  себя
самого, называя при этом "он", - рекламный трюк,  который,  правда,  неплохо
поработал на имидж Гая Юлия Цезаря во время военной кампании в Галлии; но  в
моем случае  такой  прием  выглядел  бы  -  и  не  без  основания  -  пустым
педантизмом. Есть и еще  одна  причина,  на  посторонний  взгляд,  может,  и
странная: рассказывать историю  так,  как  это  делал  доктор  Шеппард{2}  в
беседе с Пуаро, ход, по-моему, не столько остроумный  -  сейчас  этот  прием
используют все кому не лень, - сколько забавный. Ведь,  в  конце-то  концов,
люди пишут ради развлечения, чтобы пережить новый опыт, чтобы  покрасоваться
и полюбить себя еще больше, а также  чтобы  завоевать  любовь  других.  И  у
меня, в общем-то,  цели  такие  же.  Как  писал  старина  Эжен  Сю,  злодеи,
вырубленные, так сказать, из одного куска камня, явление очень редкое.  Если
предположить - а такое предположение, наверно, грешило бы преувеличением,  -
будто я на самом деле злодей.
     Дело в том, что это я, то есть пишущий эти строки Борис  Балкан,  сидел
в библиотеке, ожидая гостя, и вдруг увидел на пороге Корсо с ножом в руке  и
со  взором,  пылающим  праведным  гневом.  Я  заметил,  что  он  явился  без
сопровождающих, и это меня встревожило, хотя я постарался сохранить на  лице
приличную  случаю  маску  невозмутимости.  В  остальном  я  хорошо  продумал
эффект: полумрак библиотеки, свет канделябров, стоящих на столе, за  которым
сижу я - с  томом  "Трех  мушкетеров"  в  руках...  И  даже  одет  я  был  -
совершенно случайно, но как  нельзя  более  кстати  -  в  красную  бархатную
куртку, которая напоминала пурпур кардинальского облачения.
     Мое большое преимущество заключалось в том, что я-то  знал,  что  увижу
Корсо - одного или с кем-то, а вот он никак не  предполагал  увидеть  именно
меня; поэтому я и решил воспользоваться эффектом  неожиданности.  Но  нож  и
грозное выражение его лица мне не понравились. Поэтому я не  стал  тянуть  с
объяснениями.
     - Поздравляю вас, -  сказал  я,  захлопнув  книгу,  словно  его  приход
прервал чтение. - Вы смогли довести игру до конца.
     Он стоял у порога и смотрел на меня. Не стану скрывать:  я  искренне  и
от всей души наслаждался изумлением, застывшим у него на лице.
     - Игру? - выдавил он из себя хриплым голосом.
     -  Да,  игру.  Напряжение,  поиски  нужного  варианта,    находчивость,
ловкость...  Знаете,  свобода  действий  в  рамках  неукоснительных   правил
самоценна и  щекочет  нервы,  радует  возможностью  поступать  не  так,  как
принято в повседневной жизни... - Честно говоря, все это придумал  не  я,  о
чем Корсо незачем было знать. - Устраивает  вас  такое  определение?..  Ведь
сказано во второй книге Самуила: "Пусть явятся дети и играют  пред  нами..."
Дети живут  игрой,  и  они  -  самые  лучшие  читатели:  они  все  делают  с
величайшей серьезностью. По сути,  игра  -  это  единственная  по-настоящему
серьезная вещь; в ней нет места скепсису, не так ли?.. Верь -  не  верь,  но
коли хочешь участвовать, будь добр подчиняться  правилам.  Только  тот,  кто
соблюдает эти правила или по  крайней  мере  знает  их  и  учитывает,  может
уповать на победу... То же самое происходит при чтении книги: надо  поверить
и в интригу, и в персонажей, чтобы повествование доставило  удовольствие.  -
Я замолк, полагая, что поток моего красноречия произвел на него  нужный  мне
успокаивающий  эффект.  -  Кстати,  вы  ведь  не  могли  добраться  сюда   в
одиночку... А где же тот, другой?
     - Рошфор?.. - Корсо зло скривил губы.  -  С  ним  произошел  несчастный
случай.
     - Вы зовете его Рошфором?.. Остроумно и весьма уместно.  Вижу,  что  вы
из числа тех, кто принимает правила... Хотя чему уж тут удивляться...
     Корсо засмеялся, но смех его меня не успокоил.
     - А вот он вроде бы очень удивился, когда я его покидал.
     -  Вы  пугаете  меня,  -  фальшиво  улыбнулся  я,  и  на  самом    деле
встревожившись. - Надеюсь, с ним не случилось большой беды?
     - Он упал с лестницы.
     - Да что вы!
     - Ага! Но можете не беспокоиться. Когда я уходил, ваш агент еще дышал.
     - Слава богу! - Я попытался опять улыбнуться,  чтобы  скрыть  волнение;
все это выходило за рамки намеченного плана. - Значит,  вы  слегка  проучили
его?.. Перехитрили? Что ж... - я великодушно развел руки. - Не переживайте.
     - А я и не переживаю. Зато у вас повод к тому имеется.
     Я сделал вид, что не расслышал его реплики.
     -  Самое  важное  -  добраться  до  финиша,  -  продолжал  я,   ухватив
прерванную было мысль. - А что касается всякого рода уловок, то у  нас  есть
замечательные предшественники... Тесей выбрался из лабиринта благодаря  нити
Ариадны, Ясон похитил  руно  с  помощью  Медеи...  Кауравы  в  "Махабхарате"
хитростью выиграли игру в шашки, а ахейцы облапошили троянцев,  подсунув  им
деревянного коня... Так что ваша совесть может быть спокойной.
     - Спасибо. О своей совести я позабочусь сам.
     Он вытащил из кармана сложенное  вчетверо  письмо  миледи  и  кинул  на
стол. Я, разумеется,  сразу  узнал  собственную  руку  -  слишком  тщательно
выведенные прописные буквы. "Все, что сделал предъявитель сего,  сделано  по
моему приказанию..." и т. д.
     - Надеюсь, - сказал я, поднося лист бумаги к пламени свечи, - игра  вас
по крайней мере позабавила.
     - В отдельные моменты.
     - Рад, очень рад. - Мы оба смотрели, как  письмо  горит  в  пепельнице,
куда я его кинул. - Если все  замешано  на  литературе,  то  умный  читатель
может получить удовольствие даже от таких сюжетных ходов, где он  становится
жертвой. А  я  из  числа  людей,  полагающих,  что  желание  поразвлечься  -
отличный повод для игры. Как и для того, чтобы  взяться  за  чтение  истории
или чтобы написать ее.
     Я встал, не выпуская из рук "Трех мушкетеров", сделал  несколько  шагов
по комнате и глянул исподтишка на часы - до двенадцати  оставалось  двадцать
долгих минут. Золоченые корешки старинных переплетов тускло поблескивали  на
полках. Я полюбовался ими, делая вид, что забыл о Корсо, потом повернулся  к
нему.
     - Вот они, - я обвел рукой библиотеку.  -  Можно  подумать,  что  книги
стоят себе тут недвижно и беззвучно,  но  ведь  они  переговариваются  между
собой, хотя и кажется, что друг  друга  не  знают.  Поддерживать  беседу  им
помогают их авторы - так яйцо  использует  курицу,  чтобы  получилось  новое
яйцо.
     Я поставил "Трех мушкетеров" на прежнее место на полке.  Дюма  попал  в
хорошую компанию: с одной стороны "Пардайяны" Зевако, с другой -  "Рыцарь  в
желтом камзоле" Лукуса де Рене{3}. Времени у нас было достаточно, поэтому  я
открыл последнюю книгу и громко прочел:
     Часы в Сен-Жермен д'Оксеруа пробили  полночь,  в  это  время  по  улице
Астрюс двигались вниз три всадника, закутанные в плащи, и вид у них  был  не
менее решительный, чем поступь их лошадей.
     - Первые строки, - произнес я. -  Первые  строки  почти  всегда  бывают
замечательными... Помните нашу беседу о "Скарамуше"? "Он появился на свет  с
обостренным чувством смешного..." Бывают начальные  фразы,  которые  помнишь
всю жизнь, согласитесь... Например, "Пою оружие и героя"... А вы никогда  не
играли в такую игру с кем-нибудь  из  очень  близких  вам  людей?  "Скромный
молодой человек в разгар лета  направлялся..."  Или:  "Давно  уже  я  привык
укладываться рано". И, разумеется,  вот  это:  "15  мая  1796  года  генерал
Бонапарт вступил в Милан..."
     Корсо скривился:
     - Вы забыли ту, что привела меня сюда:  "В  первый  понедельник  апреля
1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор  "Романа  о
розе", казалось взволнованным так..."
     - Да, действительно, первая глава, - подтвердил я. - Вы  все  проделали
отлично.
     - То же самое сказал Рошфор, прежде чем упал с лестницы.
     Наступило молчание, нарушенное  ударами  часов,  которые  отбивали  три
четверти двенадцатого.
     Корсо кивнул в сторону лестницы:
     - Осталось пятнадцать минут, Балкан.
     - Да, -  согласился  я.  Этот  тип  обладал  дьявольской  интуицией.  -
Пятнадцать минут до первого понедельника апреля.
     Я поставил "Рыцаря в желтом камзоле" на прежнее  место  и  прошелся  по
библиотеке. Корсо продолжал наблюдать за мной, не  трогаясь  с  места  и  не
выпуская ножа из рук.
     - Нож пора бы убрать, - прозрачно намекнул я.
     Он чуть помедлил, но лезвие закрыл, а нож сунул в карман,  правда,  при
этом глаз с меня не спускал. Я одобрительно  улыбнулся  и  снова  указал  на
книги.
     - Мы никогда не остаемся с книгой наедине, не правда ли?  -  проговорил
я, только чтобы не молчать. - Каждая страница  напоминает  нам  какой-нибудь
из прожитых дней и  помогает  воскресить  те  чувства,  что  наполняли  его.
Счастливые часы отмечены мелом, печальные -  углем...  Где  именно  я  тогда
находился? Какой принц назвал меня своим другом, какой нищий -  братом?..  -
Я немного помолчал, подыскивая новые слова, чтобы закруглить болтовню.
     - Какой сукин сын - товарищем... - подсказал Корсо.
     Я глянул на него с упреком. Этот зануда решил испортить всю  мою  речь,
сбив высокий пафос, который я ей придал.
     - Зачем вы лезете на рожон?
     - Я веду себя так, как мне нравится, ваше высокопреосвященство.
     - В этом "высокопреосвященстве" я улавливаю иронию. - Он задел меня  за
живое. - Из чего делаю вывод,  сеньор  Корсо,  что  вы  остались  во  власти
предрассудков... Это Дюма превратил  Ришелье  в  злодея,  хотя  злодеем  тот
никогда не был... Дюма руководствовался литературными соображениями...  Ведь
я объяснял вам это во время нашей последней встречи в мадридском кафе.
     - Грязный трюк, - возразил Корсо, не уточнив, кого имел  в  виду:  Дюма
или меня.
     Я решительно поднял вверх указательный палец, вознамерившись  закончить
свою мысль.
     - Это вполне законный прием,  подсказанный  чутьем  и  талантом  самого
великого сочинителя историй из  всех,  какие  только  существовали  в  нашем
мире. И все же... - Тут я горько улыбнулся, с искренней печалью. -  Сент-Бёв
уважал его, но не признавал как писателя. Виктор  Гюго,  его  друг,  отдавал
должное умению Дюма выстраивать драматическое действие - и  не  более  того.
Плодовитый и расточительный,  говорили  о  нем.  Не  владеющий  стилем.  Его
упрекали за то, что  он  не  копался  в  печалях  и  невзгодах,  одолевающих
человеческое  существо,  а    также    -    в    недостатке    тонкости    и
проницательности... Недостаток тонкости! -  Я  провел  ладонью  по  корешкам
серии о мушкетерах, которая стояла на полке. - Я согласен с  добрым  папашей
Стивенсоном: не найти другого гимна дружбе  -  столь  же  длинного,  полного
приключений и  прекрасного,  как  этот.  Вспомните  "Двадцать  лет  спустя":
сперва герои едва ли не  сторонятся  друг  друга;  это  зрелые,  эгоистичные
люди, погрязшие в мелочах, навязанных им  жизнью,  они  даже  принадлежат  к
враждующим лагерям...  Арамис  и  д'Артаньян  врут  и  притворяются,  Портос
боится, что у него попросят денег... Условившись встретиться на  Королевской
площади, они берут с собой оружие и готовы пустить его в ход.  А  в  Англии,
когда из-за неосторожности Атоса  все  они  попадают  в  опасную  переделку,
д'Артаньян отказывается пожать  ему  руку...  В  "Виконте  де  Бражелоне"  в
истории с железной маской Арамис и Портос выступают против  старых  друзей".
Но это случается потому, что они  живые,  полные  противоречий  человеческие
существа. Хотя всегда,  в  некий  высший  момент,  снова  побеждает  дружба.
Великая вещь - дружба! А у вас, Корсо, есть друзья?
     - Хороший вопрос!
     - Для меня дружбу всегда воплощал в  себе  Портос  в  пещере  Локмария:
гигант погиб под скалой, чтобы спасти  товарищей...  Помните  его  последние
слова?
     - "Чересчур тяжело"?
     - Точно!
     Признаюсь,  я  даже  слегка  растрогался.  Совсем  как  и  тот  молодой
человек, которого в клубах табачного дыма описывал капитан Марлоу{4},  Корсо
был одним из наших. Но, к сожалению, он оказался упрямым, злопамятным  типом
и ни за что не желал дать волю эмоциям.
     - Вы, - заявил он вдруг, - любовник Лианы Тайллефер.
     - Да, - признал я, хотя  мне  хотелось  еще  поговорить  о  Портосе.  -
Великолепная женщина, не правда ли? У нее, конечно,  есть  свои  пунктики...
Но  она  так  же  прекрасна  и  верна,  как  миледи  из  "Трех  мушкетеров".
Любопытная вещь! В литературе есть выдуманные персонажи,  способные  обрести
самостоятельное  существование;  мало  того,  они  близки  миллионам  людей,
многие из которых даже не читали тех  книг,  где  герои  эти  появляются.  В
Англии таких трое: Шерлок Холмс, Ромео и Робинзон. В Испании два: Дон  Кихот
и Дон Жуан. Во Франции один: д'Артаньян. Что касается меня, заметьте...
     - Вы сейчас опять уйдете в сторону, Балкан...
     - Не уйду, не бойтесь. Я только  хотел  сказать,  что  готов  поставить
миледи в один ряд с  д'Артаньяном.  Фантастическая  женщина.  Лиана  той  же
породы... Муж в подметки ей не годился.
     - Это вы об Атосе?
     - Нет, о бедном Энрике Тайллефере.
     - Поэтому вы  его  и  убили?  Думаю,  мое  изумление  выглядело  вполне
искренним. Но оно и было искренним.
     - Энрике  убили?..  Не  говорите  глупостей.  Он  повесился.  Это  было
самоубийство. Я уверен, что, при его взглядах на  вещи,  он  посчитал  такой
шаг неким героическим решением. Жаль, очень жаль.
     - Не слишком верится.
     - Ваше дело. К тому же его смерть легла в основу всей  этой  истории  и
косвенным образом привела вас сюда.
     - Ну так расскажите мне все поподробнее.
     Честно сказать, право на это он завоевал.  Я  ведь  уже  упомянул,  что
Корсо был одним из наших людей, хотя сам он о том и не подозревал. Я  глянул
на часы: до полуночи оставались считанные минуты.
     - "Анжуйское вино" у вас с собой?
     Корсо посмотрел на меня с опаской, пытаясь угадать  мои  намерения,  но
потом, как мне показалось, решил  не  артачиться.  Неохотно  вытащил  из-под
плаща папку, показал мне и снова спрятал.
     - Отлично, - сказал я, - а теперь следуйте за мной.
     Наверно, он ждал, что в библиотеке есть  потайная  дверь,  какой-нибудь
черный ход, где ему устроена дьявольская ловушка. Я  ведь  заметил,  как  он
сунул руку в карман с ножом.
     - Нож вам не понадобится, - успокоил я его.
     Словам моим он не вполне  поверил,  но  удержался  от  комментариев.  Я
поднял канделябр повыше, и мы двинулись по коридору в стиле  Людовика  XIII,
на одной из стен которого  висел  великолепный  гобелен:  Улисс  только  что
прибыл на Итаку, в руке у него лук, Пенелопа и собака радуются,  узнав  его,
на заднем плане пьют вино женихи, не ведая, что их ожидает.
     - Замок очень старый, он полон  легенд,  -  начал  объясняв  я.  -  Его
грабили  англичане,  гугеноты,  революционеры...  А  немцы  во  время  войны
устроили здесь командный пункт. Замок пришел в полный  упадок,  но  тут  его
приобрел нынешний владелец - британский миллионер, очаровательный человек  и
истинный джентльмен; он провел  реставрацию  и  обставил  все  с  изысканным
вкусом. Мало того, открыл доступ сюда туристам.
     - А что же делаете тут вы? Время для экскурсий явно неподходящее.
     Поровнявшись с окном, я бросил взгляд  на  улицу.  Гроза  отступала,  и
молнии сверкали уже далеко за Луарой, на севере.
     - Один раз в году делается исключение, - пояснил я. - В  конце  концов,
Менг - особое место. Не во всяком городе начинается действие такого  романа,
как "Три мушкетера".
     Деревянный  пол  скрипел  под  нашими  ногами.   Там,    где    коридор
поворачивал, стояли  доспехи,  настоящие  доспехи  XVI  века,  и  при  свете
канделябра  на  полированной  поверхности  кирасы  заиграли  матовые  блики.
Корсо, проходя мимо, недоверчиво осмотрел их, словно кто-то  мог  спрятаться
внутри.
     - Я расскажу вам длинную историю, началась  она  десять  лет  назад,  -
сказал я, - на аукционе в Париже,  где  были  выставлены  на  продажу  некие
документы, не занесенные в каталоги... Я  тогда  писал  книгу  о  популярном
французском романе девятнадцатого века, и те пыльные папки  случайно  попали
мне в руки. Я просмотрел их и установил, что они выплыли из  старых  архивов
газеты "Сьекль". В большинстве своем там были корректурные оттиски,  никакой
ценности не представляющие. Но  одна  папка  "  голубыми  и  белыми  листами
привлекла мое внимание: это был текст,  написанный  рукой  Дюма  и  Маке,  -
текст  "Трех  мушкетеров".  Шестьдесят  семь  глав,  готовые  к  отправке  в
типографию. Кто-то, скорее всего Бодри, издатель газеты,  сохранил  рукопись
после того, как был сделан набор, а потом забыл о ее существовании...
     Я  замедлил  шаг  и  остановился  посреди  коридора.  Корсо    держался
спокойно, и свет канделябра падал ему  на  лицо  сверху,  отчего  в  глазных
впадинах у него  плясали  мрачные  тени.  Казалось,  он  был  поглощен  моим
рассказом и больше ни о чем не думал, даже о том, что  в  любой  миг  с  ним
могла произойти какая-нибудь неожиданность; теперь его занимало лишь одно  -
разгадка тайны, в поисках которой он сюда явился. Но правую руку охотник  за
книгами из кармана так и не вынул.
     - Мое открытие, - продолжил  я  свой  рассказ,  притворяясь,  будто  не
вижу, что он держит руку в кармане с ножом, - имело  чрезвычайную  важность.
Нам были известны  некоторые  фрагменты  первоначального  текста,  а  вот  о
существовании  полной  рукописи  сведений  не  было...  Сперва  я  собирался
опубликовать находку в  виде  факсимильного  комментированного  издания,  но
столкнулся с одним серьезным препятствием морального порядка.
     Свет и тени чуть сдвинулись на лице Корсо, теперь  рот  его  пересекала
черная линия. Он улыбался.
     - Да что  вы  говорите!  С  препятствием  морального  порядка?  В  наше
время?	Я качнул канделябр, чтобы убрать с его лица недоверчивую  улыбку,  но
у меня ничего не получилось.

     - Да, в наше время, - ответил я, и мы снова тронулись в путь. -  Изучив
рукопись, я убедился, что истинным сочинителем истории был Огюст Маке...  Он
работал с документами, выстроил в общих чертах все  повествование,  а  потом
Дюма, писатель огромного таланта, вдохнул жизнь в эти заготовки и  превратил
их в шедевр. Но такие выводы, для меня очевидные, могли заронить сомнения  в
души хулителей Дюма и его  творений.  -  Свободной  рукой  я  сделал  резкое
движение, словно перечеркнул разом всю эту компанию. -  Нет,  я  не  мог  по
доброй воле бросить камень  в  святилище,  которому  поклонялся...  Сегодня,
когда повсюду царит серость и  люди  утратили  способность  фантазировать...
Когда никто уже не восхищается чудесами, как публика  былых  эпох,  читавшая
романы-фельетоны,  та  публика,  что  в  театре  освистывала  предателей   и
устраивала овации  рыцарям  без  страха  и  упрека.  -  Я  печально  тряхнул
головой. - К несчастью, таких аплодисментов нам больше не  услышать,  теперь
так воспринимают искусство лишь дети и простаки.
     Корсо слушал с наглой, издевательской ухмылкой. Может,  он  и  разделял
мою точку зрения, но был человеком язвительным и показать, что  признает  за
мной моральную правоту, не желал.
     - И в конечном итоге, - договорил он за меня, -  вы  решили  уничтожить
рукопись.
     Я самодовольно улыбнулся. Тоже мне умник нашелся!
     - Не говорите глупостей.  Нет,  я  придумал  кое-что  похлеще  -  решил
материализовать мечту.
     Мы  остановились  перед  запертой  дверью.   Из-за    нее    доносились
приглушенные звуки - музыка  и  людские  голоса.  Я  поставил  канделябр  на
консоль. Корсо снова  глядел  на  меня  недоверчиво,  он  наверняка  пытался
угадать, какая еще злая шутка уготована для него. Я понял одно: он никак  не
мог поверить, что мы и на самом деле подступали к разгадке тайны.
     - А теперь позвольте представить вам, - произ