ию в Менте,  -
скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске?
     - Да, как бы ссадина от пули.
     Легкий рубец на виске.  Вот  оно,  подтверждение.  Но  Корсо  почему-то
запомнилось, что шрам был больше, и не на виске, а на  щеке,  совсем  как  у
шофера в черном. Он задумался и  вдруг  расхохотался.  Теперь  картина  была
полной и даже обрела цвет: Дана Тернер в "Трех  мушкетерах"  выглядывает  из
окошка кареты, рядом - классический злодей - Рошфор: но у  него  не  бледное
лицо, как в романе Дюма, а смуглое, широкополая  шляпа  с  пером  и  большой
шрам  -  да,  большой  шрам,  пересекающий  щеку  сверху  вниз.   Так    что
воспоминание    оказалось    не    столько      литературным,        сколько
кинематографическим, что разом и позабавило, и  разозлило  Корсо.  Проклятый
Голливуд!
     Итак, если не раздумывать над тем, при чем тут, собственно,  кино,  все
более или менее встает на свои  места:  есть  общая  тема,  которая  хотя  и
подспудно, но управляет загадочной и сумбурной мелодией. Не  случайно  Корсо
почувствовал смутную тревогу сразу после визита к  вдове  Тайллефер,  теперь
эта тревога обретала конкретные  очертания,  вырисовывались  какие-то  лица,
обстоятельства, персонажи - то ли живые, то  ли  выдуманные,  и  между  ними
существовали странные и непонятные ему связи. Дюма  -  и  книга  XVII  века,
дьявол - и "Три мушкетера", миледи - и костры инквизиции... Правда, во  всем
этом было больше  абсурда,  чем  здравого  смысла,  больше  литературы,  чем
реальности.
     Корсо погасил свет и лег в постель. Но заснуть сразу не  смог.  Ему  не
давал покоя некий образ - он словно парил  в  темноте  перед  его  открытыми
глазами. Что-то далекое, из прочитанного в юности, из мира теней, и  теперь,
двадцать лет спустя, это возвратилось  к  нему,  материализовалось  в  почти
осязаемые  формы.  Шрам.  Рошфор.  Незнакомец   из    Мента.    Агент    его
высокопреосвященства.

     {1}  Жозеф  Крозе  (1808-1841)-французский  издатель,  книготорговец  и
библиофил.
     {2}  Бернар  Тревизан  (из  Тревиза;  1406?-1490)-итальянский    медик,
алхимик; ему приписываются многие алхимические трактаты.
     {3}  Морис  Лелуа  (1853-1940)  -  французский  художник,    основатель
общества французских акварелистов.


     V Remember
     Экройд сидел в кресле перед камином
     в той же позе,  в какой я его оставил.
     А. Кристи. "Убийство Роджера Экройда"
     Здесь я во второй раз появляюсь на сцене, потому что Корсо решил  снова
встретиться со мной. И, насколько помню, было это дня за три-четыре  до  его
отъезда в Португалию. Как он признался позднее, уже тогда у него  зародилось
подозрение, что рукопись Дюма  и  "Девять  врат"  Варо  Борхи  лишь  вершина
айсберга, и чтобы разобраться во всем этом, нужно было непременно  распутать
другие истории, которые  переплетались  между  собой  и  образовывали  узлы,
похожие на узел галстука, связавшего руки Энрике Тайллефера.  Дело  трудное,
предупредил я, ведь в литературе не бывает четких  границ;  одно  опирается,
наслаивается на другое - в результате получается  сложная  интертекстуальная
игра, своего рода система зеркал или конструкция типа русской матрешки,  где
почти невозможно установить, что откуда берется.  Только  совсем  уж  глупые
или очень самоуверенные критики посягают  на  это.  Разве  можно,  например,
сказать, будто в романах Роберта Грейвза заметен след "Quo Vadis"{1},  а  не
Светония или Аполлония Родосского? Что касается меня, то я знаю  только  то,
что я ничего не знаю. А когда хочу узнать, ищу в книгах,  потому  что  книги
забывать не умеют.
     - Граф де Рошфор - один из самых  важных  персонажей  второго  плана  в
"Трех мушкетерах", - объяснил я Корсо, когда он вновь  появился  у  меня.  -
Агент кардинала и друг  миледи,  а  также  первый  враг,  которым  обзавелся
д'Артаньян. Я могу даже указать точную дату,  когда  это  случилось:  первый
понедельник апреля тысяча шестьсот двадцать  пятого  года,  Менг-на-Луаре...
Я, естественно,  имею  в  виду  романного  Рошфора,  хотя  похожий  персонаж
существовал и в реальности;  Гасьен  де  Куртиль  в  "Мемуарах  д'Артаньяна"
описывает его под именем Рознаса... Но именно такого Рошфора - со  шрамом  -
в жизни не было. Дюма  позаимствовал  этого  героя  из  другой  книги  -  из
"Memoires de MLCDR" (Monsieur le comte de Rochefeort), по  всей  вероятности
апокрифических, их также приписывают де Куртилю... Некоторые  полагают,  что
речь шла об Анри Луи  де  Алуаньи,  маркизе  де  Рошфоре,  родившемся  около
тысяча шестьсот двадцать пятого года, но это, право, уже такие тонкости...
     Мы сидели в кафе, где обычно собирается мой кружок. Я  смотрел  в  окно
на фары машин, проезжающих по вечернему  бульвару.  За  нашим  столом  среди
кучи газет стояли чашки с кофе и пепельницы с дымящимися сигаретами.  Вокруг
расположилась  вся  наша  компания:  пара    писателей,    один    художник,
переживающий творческий кризис, журналистка, взлетевшая на  гребень  успеха,
театральный актер и четыре-пять студентов  -  из  тех,  что  стараются  быть
понезаметнее и все время помалкивают, взирая на меня как на  самого  Господа
Бога. Корсо сидел с нами, так  и  не  сняв  плаща,  прислонившись  плечом  к
оконному стеклу. Он пил джин и время от времени что-то записывал.
     - Разумеется, - добавил я, - читатель "Трех мушкетеров"  на  протяжении
всех шестидесяти семи глав ждет дуэли между  Рошфором  и  д'Артаньяном  -  и
испытывает  разочарование.  Дюма  понадобилось  всего  три  строчки,   чтобы
разрешить проблему, вернее, очень  ловко  замять  дело;  поэтому,  когда  мы
вновь встречаемся с нашими героями в  "Двадцать  лет  спустя",  оказывается,
что они бились уже трижды и у Рошфора на  теле  появились  новые  шрамы.  Но
ненависти между ними теперь нет, скорее - некое подобие взаимного  уважения,
которое может возникнуть только в отношениях двух  старых  врагов.  И  снова
судьбе угодно, чтобы они сражались в разных лагерях;  но  их  связывает  род
сообщничества, которое невольно зарождается,  когда  два  дворянина  знакомы
двадцать лет... Рошфор попадает в немилость к Мазарини, бежит  из  Бастилии,
помогает бежать герцогу де Бофору, участвует во Фронде и  умирает  на  руках
д'Артаньяна,  который  сам  же  и  пронзил  его  шпагой,  не  узнав  в  пылу
сражения...  "Он  был  моей  звездой",  -  что-то  вроде  этого   произносит
гасконец. "Я  выжил  после  трех  ударов  вашей  шпаги,  четвертого  мне  не
снести". И  он  умирает.  "Я  только  что  убил  старого  друга",  -  скажет
д'Артаньян Портосу... Это и стало эпитафией  заслуженному  агенту  кардинала
Ришелье.
     Тут  разгорелась  жаркая  дискуссия.  Актер,  бывший    герой-любовник,
которому когда-то довелось сыграть роль графа Монте-Кристо в телесериале,  -
сейчас он пожирал глазами журналистку, - предался воспоминаниям о той  своей
работе. Надо заметить, что рассказчиком он был блестящим, так  что  писатели
и художник засыпали его вопросами. Потом мы перешли от Дюма к Мишелю  Зевако
и Полю Февалю и в  очередной  раз  воздали  должное  бесспорному  мастерству
Сабатини, которому Сальгари{2} явно уступал. Помню, кто-то робко вспомнил  о
Жюле Верне, но на него дружно зашикали. Среди неистовых  поклонников  романа
плаща и шпаги Жюль Верн с его холодными, картонными героями был не в чести.
     Что касается журналистки, весьма модной  девицы,  которая  уже  заимела
свою колонку  в  воскресном  приложении  к  респектабельной  газете,  то  ее
литературная память начиналась с Милана Кундеры. И потому все это время  она
благоразумно помалкивала и с облегчением кивала всякий  раз,  когда  слышала
знакомые названия или имена героев;  "Черный  лебедь",  Аньес,  удар  шпагой
Невера{3}, - потому что вспоминала какой-нибудь из  виденных  по  телевизору
фильмов.  Между  тем  Корсо  выжидал  с  терпением  опытного  охотника;   он
неотрывно смотрел на меня поверх стакана с  джином  и  ловил  момент,  когда
можно будет вновь  повернуть  разговор  на  нужную  ему  тему.  И  повернул,
воспользовавшись неловким молчанием, которое повисло над столом после  того,
как журналистка выпалила: ей, мол, приключенческие романы  все-таки  кажутся
слишком  легковесными...  Поверхностными,  если  выразиться  точнее.   Иными
словами...
     Корсо покусывал кончик своего фаберовского карандаша.
     - А какая роль, на ваш, сеньор Балкан, взгляд, отведена  во  всей  этой
истории Рошфору?
     Все повернулись в мою сторону, и первыми студенты, среди  которых  были
две девушки. Не знаю почему, но в некоторых компаниях меня воспринимают  как
патриарха мира беллетристики; и стоит мне открыть рот,  как  люди  буквально
замирают,  ожидая  услышать  некие  неоспоримые  истины   и    окончательные
суждения. А, скажем, моя статья во влиятельном журнале может  возвысить  или
погубить начинающего писателя. Абсурд, конечно, но такова жизнь.  Вспомните,
к примеру, последнего нобелевского лауреата, автора "Я,  Онан",  "В  поисках
себя" и знаменитейшей "Oui,  c'est  moi".  Ведь  именно  я  благословил  его
пятнадцать лет назад, напечатав хвалебный  отзыв  в  "Монде".  Никогда  себе
этого не прощу, но так уж устроен мир.
     - Во-первых, Рошфор - это враг, - начал я развивать свою  мысль.  -  Он
символизирует темные силы, черный рок... С его помощью строятся  дьявольские
козни против д'Артаньяна  и  его  друзей;  он  служит  коварному  кардиналу,
который, играя их жизнями, плетет свои интриги...
     Я увидел, как одна из студенток улыбнулась; но не мог угадать, была  ее
чуть насмешливая улыбка реакцией на мои слова  или  ответом  на  собственные
тайные мысли, далекие от происходящего здесь и сейчас. Я удивился, ибо,  как
уже сказал, привык к тому, что студенты внимают мне с тем  же  почтением,  с
каким  редактор  "Осерваторе  романо"  отнесся  бы  к  эксклюзивному   праву
опубликовать папскую энциклику. Поэтому я  взглянул  на  нее  попристальнее,
хотя, честно признаюсь, еще с самого начала,  едва  присоединившись  к  нам,
она привлекла мое внимание - у нее были тревожные зеленые глаза и  короткие,
как у мальчика, каштановые волосы. Теперь она сидела чуть поодаль,  отдельно
от всей компании. Вокруг нашего стола всегда собирается молодежь,  обычно  я
приглашаю в кафе студентов-филологов; но этой девушки  я  прежде  не  видел.
Таких глаз я бы не  забыл  -  очень  светлого  тона,  почти  прозрачные,  на
смуглом, да к тому же еще загорелом лице, словно она много времени  проводит
на солнце и свежем воздухе. Стройная и гибкая девушка с длинными ногами -  и
тоже загорелыми, подумал я, хотя они были скрыты  под  джинсами.  Я  заметил
еще одну деталь: она не носила ни колец, ни часов,  ни  серег;  и  в  мочках
ушей у нее не было дырочек.
     -  К  тому  же  Рошфор  -  человек,  который  всюду  мелькает,  но  его
невозможно настичь, он неуловим, - продолжал я, не без  труда  ухватив  нить
прерванных  рассуждений.  -  Маска  тайны,  загадочный  шрам.  Он  -  символ
парадоксального бессилия д'Артаньяна, который  преследует  его  и  не  может
догнать, не может  убить,  как  ни  старается...  Вспомните,  это  случилось
только двадцать лет спустя, по ошибке, когда тот перестал  быть  противником
и превратился в друга.
     - Твой д'Артаньян - это человек, приносящий несчастья, -  заметил  один
из собеседников, тот писатель, что был постарше.
     Его последний  роман  почти  не  продавался,  разошлось  всего  пятьсот
экземпляров, но он здорово зарабатывал, сочиняя детективы,  которые  печатал
под  двусмысленным  псевдонимом  Эмилия  Форстер.  Я  посмотрел  на  него  с
благодарностью, он подкинул мне еще одну тему.
     - Верно! Его вообще преследует  невезение.  Любимую  женщину  отравили.
Несмотря на все свои подвиги и услуги, оказанные французской короне,  он  на
протяжении двадцати лет остается скромным лейтенантом мушкетёров. И когда  в
самом конце  "Виконта  де  Бражелона"  ему  прислали  маршальский  жезл,  за
который он заплатил огромную цену - четыре тома и  четыреста  двадцать  пять
глав, его настигает голландская пуля.
     - Как и настоящего  д'Артаньяна,  -  вставил  актер,  который  к  этому
времени уже положил руку на бедро модной журналистки.
     Я выпил глоток кофе, потом согласно кивнул.  Корсо  не  сводил  с  меня
глаз.
     - Нам известны три д'Артаньяна, - пояснил я. - О первом, Шарле де  Батц
Кастельморе, мы знаем, потому что в "Газетт де  Франс"{4}  было  напечатано,
что он погиб двадцать третьего июня тысяча шестьсот семьдесят третьего  года
- пуля угодила ему в горло  -  при  осаде  Маастрихта.  Вместе  с  ним  пала
половина его солдат... Иначе говоря,  он  был  не  более  удачлив,  чем  его
выдуманный однофамилец.
     - И он тоже был гасконцем?
     - Да, из Люпиака. Городок еще существует, и  там  установлена  памятная
доска: "Здесь около тысяча шестьсот пятнадцатого  года  родился  д'Артаньян,
чье настоящее имя было Шарль де  Батц,  он  погиб  при  осаде  Маастрихта  в
тысяча шестьсот семьдесят третьем году".
     - Тут историческая неувязочка, -  заметил  Корсо,  сверяясь  со  своими
записями. - У  Дюма  в  начале  романа,  то  есть  приблизительно  в  тысяча
шестьсот  двадцать  пятом  году,  д'Артаньяну  было  восемнадцать  лет.    А
настоящему д'Артаньяну в ту пору  едва  исполнилось  десять,  -  охотник  за
книгами улыбнулся как хорошо воспитанный кролик-скептик. -  Он  был  слишком
молод, чтобы управляться со шпагой.
     - Верно, - согласился я.  -  Дюма  внес  коррективы,  чтобы  герой  мог
участвовать в истории  с  алмазными  подвесками,  встретиться  с  Ришелье  и
Людовиком Тринадцатым. Видимо, Шарль де Батц совсем юным прибыл в  Париж:  в
тысяча шестьсот сороковом году он уже числится гвардейцем в  роте  господина
Дезэссара, его имя фигурирует в списках, затем он упоминается  в  документах
об осаде Арраса, а два года спустя участвует в руссильонской кампании...  Но
он не служил мушкетером при Ришелье, он вступил  в  эту  элитную  роту  лишь
после смерти Людовика Тринадцатого.  На  самом  деле  его  покровителем  был
кардинал  Джулио  Мазарини...  Да,   в    действительности    между    двумя
д'Артаньянами существует зазор в десять или пятнадцать лет; хотя Дюма  после
успеха "Трех мушкетеров" расширил время действия, охватив  почти  сорок  лет
истории Франции,  и  в  последующих  томах  старался  приблизить  вымысел  к
реальным событиям.
     - А много ли доподлинно известно об этом человеке? Я имею в  виду  роль
настоящего д'Артаньяна в истории Франции.
     - Известно немало. Его имя встречается в письмах Мазарини и  в  бумагах
военного ведомства. Как и герой романа, он был агентом  кардинала  в  период
Фронды, выполнял деликатные поручения  при  дворе  Людовика  Четырнадцатого.
Именно  ему  довелось  арестовать  и  препроводить  в  тюрьму   генерального
контролера, иначе - министра  финансов  Франции  Фуке,  и  этот  факт  нашел
подтверждение в письмах мадам де Севинье. Он познакомился  с  Веласкесом  на
острове Фазанов, сопровождая  Людовика  Четырнадцатого,  который  отправился
туда за своей невестой Марией Терезией Австрийской...
     - Как видно, он был настоящим придворным.  И  весьма  мало  походил  на
бретера, изображенного Дюма.
     Я поднял руку в знак того, что хочу внести в дело ясность:
     - Не спешите с выводами. Шарль де Батц -  или  д'Артаньян  -  до  самой
смерти оставался в боевых рядах. Во Фландрии он служил под  началом  Тюренна
и в тысяча шестьсот пятьдесят седьмом  году  был  назначен  командиром  роты
"серых мушкетеров"{5}  -  самой  отборной  части  французской  армии.  Через
десять лет его произвели в капитан-лейтенанты, а  во  Фландрии  он  сражался
уже в звании полевого маршала (эквивалент бригадного генерала).
     Корсо щурил глаза за стеклами очков.
     - Извините, - он наклонился ко мне над мраморной столешницей, так и  не
донеся карандаш до тетради. - В каком году это случилось?
     - Присвоение ему генеральского чина?..  В  тысяча  шестьсот  шестьдесят
седьмом. Почему это вас заинтересовало?
     Он закусил нижнюю губу, на миг показав свои кроличьи зубы.
      - Просто так. - Стоило ему заговорить, как лицо  его  вновь  сделалось
невозмутимым. - Видите ли, в том же году в  Риме  сожгли  на  костре  одного
человека. Любопытное совпадение... - Теперь он  смотрел  мимо  меня.  -  Вам
говорит о чем-нибудь имя Аристида Торкьи?
     Я напряг память. Ничего.
     - Нет, никогда не слыхал, - ответил я. - Он имеет какое-то отношение  к
Дюма? Корсо явно колебался.
     - Нет, - выдавил он наконец, хотя полной уверенности в  его  голосе  не
прозвучало.  -  Думаю,  что  нет.  Но  продолжайте.  Вы  говорили  о  службе
настоящего д'Артаньяна во Фландрии.
     - Он погиб в Маастрихте, как я уже сказал, вел своих солдат в  атаку...
Героическая смерть: англичане и  французы  штурмовали  крепость,  надо  было
преодолеть опасную зону, и д'Артаньян решил идти первым - своего  рода  знак
вежливости по отношению к союзникам Пуля попала ему в горло.
     - Значит, маршалом он так и не стал!
     - Не стал. Это щедрый Александр Дюма наградил  выдуманного  д'Артаньяна
тем, в чем  его  прототипу  из  плоти  и  крови  отказал  скаредный  Людовик
Четырнадцатый... Я знаю несколько интересных книг  на  эту  тему.  Запищите,
ежели желаете, названия. Первая - Шарль Самарен "D'Artagnan,  capitaine  des
mousquetaires  du  roi,  histoire  veridique  d'un  heros   de    roman"{6},
опубликована  в  тысяча  девятьсот  двенадцатом  году.  Вторая  -  "Le  vrai
d'Artagnan"{7}.  Написал  ее  граф  де  Монтескье-Фезанзак,  прямой  потомок
реального  д'Артаньяна.  Вышла,  если  мне  не  изменяет  память,  в  тысяча
девятьсот шестьдесят третьем.
     Ни одно из полученных  сведений  вроде  бы  не  имело  прямой  связи  с
рукописью  Дюма,  но  Корсо  все  записывал,  как  будто  это  были    факты
первостепенной важности. Время от времени он поднимал глаза  от  блокнота  и
выжидательно глядел на меня сквозь  перекошенные  очки.  Иногда  он  опускал
голову  и  словно  переставал  слушать,  тогда  казалось,  что  он   целиком
погрузился в собственные мысли. Но в  тот  день  я,  хотя  и  знал  во  всех
подробностях историю "Анжуйского вина" и некоторые тайные  ключи,  неведомые
охотнику за  книгами,  и  предположить  не  мог,  какую  роль  в  дальнейших
событиях сыграют "Девять  врат".  А  вот  Корсо,  вопреки  привычке  мыслить
строго  логически,  начал  угадывать  роковые  связи  между  известными  ему
фактами, с  одной  стороны,  и  литературной,  если  можно  так  выразиться,
основой этих фактов - с другой. Все это звучит довольно  невнятно,  но  надо
иметь в виду, что  тогда  в  глазах  Корсо  и  ситуация  в  целом  выглядела
запутанной  и  невнятной.  Нынешний  рассказ  ведется,    естественно,    по
прошествии времени после финала тех важных событий, которые  последовали  за
разговором в  кафе,  но  прием  кольцевой  композиции  -  вспомните  картины
Эшера{8} или выдумки шутника Баха - заставляет нас то и дело возвращаться  к
началу,  оставаясь  в  границах  тогдашних    знаний    Корсо.    Знать    и
молчать-правило. А правила надо соблюдать, даже когда расставляешь  ловушки,
иначе никакой игры не получится.
     - Ладно, - сказал охотник за книгами, записав продиктованные  названия.
- Это - первый  д'Артаньян,  настоящий.  А  герой  Дюма  был  третьим.  Смею
предположить, что связующим звеном  между  обоими  стала  книга  Гасьена  де
Куртиля, которую вы мне недавно показывали: "Мемуары господина д'Артаньяна".
     - Совершенно  верно.  Ее  можно  считать  утраченным  звеном,  наименее
известным из трех.
     Именно  его,  этого  гасконца-посредника,  который    разом    был    и
литературным  персонажем,  и  реальным  лицом,  использовал  Дюма,  создавая
своего героя... Гасьен де  Куртиль  де  Сандра  был  писателем,  современным
д'Артаньяну,  он  сумел  понять,  насколько  этот  герой  литературен,  -  и
пр