призрачной. Корсо, живой человек из плоти и  крови,  с
настоящими  документами,  где  было  обозначено  его  гражданство,   имеющий
постоянное  место  жительства,  не,  утративший  физических  ощущений,   что
подтверждалось болью в костях после падения  с  лестницы...  так  вот,  этот
самый  Корсо  все  больше  поддавался  соблазну  -  считать  себя   реальным
персонажем в ирреальном мире. И тут не было  ничего  приятного,  потому  что
оставался всего один шаг до мысли: ты ирреальный  персонаж,  который  только
воображает, что он реальный в ирреальном мире... Кстати, этот шаг и  отделял
нормальное умственное состояние от помешательства.  Корсо  задумался:  а  не
случилось  ли  так,  что  кто-нибудь  -    скажем,    писатель-романист    с
перекрученными мозгами или пьянчуга сценарист, сочиняющий  дешевые  истории,
- как раз сейчас придумывает его, Корсо,  ирреального  героя,  который  мнит
себя ирреальным в ирреальном мире? Так! Стоп...
     От таких мыслей  у  него  совсем  пересохло  во  рту.  Он  стоял  перед
девушкой, сунув руки в карманы, и чувствовал, что язык  ему  словно  натерли
наждачной бумагой. Будь я ирреальным,  подумал  он  с  облегчением,  у  меня
волосы встали бы дыбом от подобных мыслей;  я  вскричал  бы:  "О,  проклятый
рок!", - и лоб мой покрылся бы испариной. Зато жажда  меня,  разумеется,  не
мучила бы. Я пью, следовательно,  существую.  И  он  метнулся  к  мини-бару,
сорвал наклейку, достал бутылочку джина и залпом осушил.  Наклоняясь,  чтобы
закрыть бар, он не мог сдержать улыбку, будто закрывал дарохранительницу.  И
тотчас все в этом мире встало на свои места.
     В комнате было почти совсем темно. Слабый свет падал только из  ванной,
освещая часть постели, где лежала девушка. Он  увидел  босые  ноги,  джинсы,
майку с засохшими каплями крови. Потом задержал взгляд на обнаженной  шее  -
длинной, смуглой На полуоткрытых губах и белеющей в темноте  полоске  зубов;
Увидел прикованный к нему взгляд. Тронул лежащий в  кармане  ключ  от  своей
комнаты, сглотнул слюну. Пора уносить отсюда ноги.
     - Тебе лучше?
     Она молча кивнула. Корсо глянул на часы, хотя  точное  время  ему  было
вроде бы и ни к чему. Он не помнил, чтобы, входя, включал радио,  но  теперь
откуда-то лилась музыка. Грустная песня на  французском  языке.  Девушка  из
портового кабачка влюбилась в незнакомого моряка.
     - Ладно, мне пора.
     По  радио  женский  голос  продолжал  раскручивать  печальную  историю.
Морячок тот снялся с якоря и  исчез  навсегда,  а  девушка  все  смотрела  и
смотрела на пустой стул и  мокрый  круг,  оставленный  его  стаканом.  Корсо
подошел к ночному столику, взял свой носовой платок, выбрал  край  почище  и
вытер целое стекло в очках. И тут он заметил,  что  у  девушки  снова  пошла
носом кровь.
     - Ну вот, опять, - сказал он.
     Тонкая струйка, как и прежде, стекала к верхней губе, потом  -  к  углу
рта. Девушка поднесла руку к лицу и, разглядывая красные  пальцы,  стоически
улыбнулась.
     - Пускай.
     -  Надо  бы  все-таки  позвать  врача.  Она  чуть  прикрыла  глаза    и
отрицательно  покачала  головой  -  очень  мягко.  Теперь,  в  полутьме,  на
подушке,  усеянной  большими  темными  пятнами,   она    выглядела    совсем
беспомощной. Так и не надев очки, он сел на край кровати и протянул  руку  с
платком к ее лицу. И когда он наклонился, его тень,  прорисованная  в  косой
полоске света, падающего из ванной  на  стену,  нерешительно  дрогнула,  как
будто выбирала между светом и мраком, а потом растаяла в углу.
     И тут девушка  сделала  нечто  неожиданное.  Не:  обращая  внимания  на
платок, который он ей протягивал, она  подняла  испачканную  кровью  ладонь,
коснулась лица Корсо  и  прочертила  пальцами  четыре  линии  -  ото  лба  к
подбородку. Но после этой необычной ласки не отняла теплой влажной  руки,  и
он  чувствовал,  как  капли  крови  текут   по    четырехполосному    следу,
оставленному на  его  коже.  В  прозрачных  зрачках  девушки  сквозил  свет,
лившийся в комнату из приоткрытой двери, и Корсо вздрогнул, разглядев в  них
удвоенное отражение своей потерянной тени.
     По радио звучала  уже  другая  песня,  но  они  перестали  слушать.  От
девушки пахло теплом, вернее, лихорадочным жаром,  и  под  тонкой  кожей  на
обнаженной шее билась нежная  жилка.  В  комнате  струйки  света  и  темнота
перемежались сизым полумраком,  где  предметы  теряли  свои  очертания.  Она
прошептала что-то невнятное, очень тихо, и глаза ее переливчато блеснули,  а
рука скользнула к затылку Корсо, размазывая свежую кровь вокруг его шеи.  Он
почувствовал вкус крови во рту и  склонился  к  девушке,  коснулся  призывно
приоткрытых губ, из  которых  едва  пробивался  стон,  такой  слабый,  точно
долетел он сюда из далеких-далеких времен, - долгий, тягучий  и  вековечный.
На краткий миг в биении этой плоти  ожили  воспоминания  о  всех  предыдущих
смертях Лукаса Корсо, словно их принесло течением темной и  неспешной  реки,
воды которой были так величаво покойны, что казалось, их  покрыли  лаком.  И
он пожалел, что  у  девушки  нет  имени,  которое  запечатлелось  бы  в  его
сознании вместе с этим мгновением.
     Но уже через секунду на лицо его вернулась досадливая гримаса;  охотник
за книгами вдруг увидал сцену со стороны: он сидит на краю кровати, прямо  в
плаще, все еще во власти наваждения, а она тем временем, чуть выгнув  спину,
как  красивое  молодое  животное,  расстегивает  пуговицу  на  джинсах.   Он
наблюдал  за  ней  и  в  душе  снисходительно  ухмылялся,    преисполнившись
ироничного и усталого благодушия, которое порой умел напускать  на  себя.  И
наблюдал скорее с любопытством,  чем  с  желанием.  Девушка  дернула  молнию
вниз, и открылся треугольник смуглой  кожи  на  фоне  белого  хлопка,  затем
белая ткань поползла вниз вместе с джинсами. Он увидел ее длинные  загорелые
ноги, вытянутые на кровати, и они лишили Корсо -  обоих  Корсо  -  рассудка,
как чуть раньше удар одной из  этих  ног  лишил  Рошфора  нескольких  зубов.
Потом она подняла руки, чтобы снять майку,  и  движение  ее  было  абсолютно
естественным, в нем не чувствовалось ни кокетства, ни заученности; при  этом
она не сводила с Корсо спокойных и нежных глаз - пока майка  не  закрыла  ей
лицо. Тогда контраст стал еще  сильнее:  опять  белый  хлопок,  на  сей  раз
скользящий вверх, и загорелая кожа, упругая,  теплая  плоть,  тонкая  талия,
тяжелые прекрасные  груди  -  их  очертания  четко  вырисовывались  на  фоне
светящейся двери; ложбинка у изгиба шеи, полуоткрытый рот и снова  глаза,  в
которых сиял похищенный у неба свет. А в  самой  глубине  глаз  -  плененная
тень Корсо, словно душа, замкнутая в  два  одинаковых  стеклянных  шара  или
изумруда.
     Но тут-то он и понял, что у него ничего не получится. Это было одно  из
тех мрачных предчувствий, которые предваряют некоторые  события  и  отмечают
их еще до того, как они случились, вещим  знаком  неминуемой  катастрофы.  А
если сказать проще, то, швыряя  последнюю  одежду  на  пол,  туда,  где  уже
валялся плащ, Корсо обнаружил, что начавшаяся было  эрекция  решительно  шла
на  спад.  Так  что  -  зелен  виноград!  Или,  как   выразился    бы    его
прапрадед-бонапартист,  "1а  Garde   recule"    -    "Гвардия    отступает".
Окончательно и бесповоротно.  Он  вдруг  почувствовал  нахлест  тоски,  хотя
понадеялся, что его несвоевременная,  и  досадная  слабость  какое-то  время
останется незамеченной. С некоторыми предосторожностями он лег ничком  рядом
с нежным смуглым телом, которое ждало его  в  темноте,  решив  прибегнуть  к
методу, который Император, завязший в грязи  Фландрии,  назвал  "тактическим
косвенным приближением",  -  то  есть  к  изучению  местности  на  приличном
расстоянии и отказу от контактов в опасной зоне.  Выбрав  эту  благоразумную
тактику, он решил немного  потянуть  время  -  на  всякий  случай,  а  вдруг
подоспеет Груши с подкреплением, - и начал неспешно целовать девушку в  губы
и шею. Напрасные надежды. Груши  не  появлялся;  видно,  этот  подстрекатель
гонялся где-то за пруссаками, стараясь держаться подальше от  поля  боя.  Но
тревога Корсо обернулась настоящей паникой, когда девушка прижалась к  нему,
просунула стройную, крепкую  и  горячую  ногу  между  его  ног  -  и  тотчас
обнаружила, какая беда с  ним  стряслась.  Он  увидел,  как  она  растерянно
улыбнулась. Но это была подбадривающая  улыбка  из  серии  "браво,  боец,  я
уверена, что ты справишься". Потом она как-то особенно нежно поцеловала  его
и протянула своевольную руку, чтобы помочь делу. Но именно в тот миг,  когда
Корсо почувствовал прикосновение  ее  руки  к  самому  эпицентру  драмы,  он
окончательно пошел ко дну. Как "Титаник". Камнем. На палубе играет  оркестр.
Женщины и дети  в  первую  очередь.  Следующие  двадцать  минут  можно  было
назвать агонией - в такие моменты человек начинает припоминать, что  плохого
он сделал в жизни. Героические атаки разбиваются о стойкие ряды  шотландских
стрелков. Пехота начала готовиться к  штурму,  едва  забрезжила  надежда  на
победу. Импровизированные вылазки стрелков и  пехотинцев,  тщетно  мечтающих
застать противника врасплох. Выстрелы гусар и  мощные  залпы  кирасиров.  Но
все  попытки  кончались  одинаково:  Веллингтон  ликовал,   укрепившись    в
маленькой и неприступной  бельгийской  деревушке,  и  его  главный  волынщик
играл марш Серых шотландцев под самым  носом  у  Корсо,  а  Старая  Гвардия,
вернее, то, что от нее осталось, сжав челюсти и  задыхаясь  в  простынях,  с
отчаянием поглядывала на часы, которые Корсо, к несчастью, не снял  с  руки.
Капли пота размером с кулак стекали у него по волосам. А  потерянный  взгляд
блуждал по комнате - поверх плеча девушки - в поисках пистолета. Охотник  за
книгами желал пустить себе пулю в лоб...
     Девушка спала. Очень осторожно, чтобы не разбудить ее,  Корсо  протянул
руку к плащу и  достал  сигареты.  Закурив,  приподнялся  на  локте  и  стал
смотреть на нее. Она лежала на спине,  голая,  откинув  голову  назад  -  на
испачканную уже засохшей кровью подушку, и тихо  дышала  полуоткрытым  ртом.
От нее по-прежнему пахло лихорадочным жаром  и  теплой  плотью.  При  слабом
свете,  льющемся  из  ванной  комнаты,  Корсо  мог  любоваться   неподвижным
прекрасным телом. Вот,  сказал  он  себе,  шедевр  генной  инженерии.  Потом
задумался о том, какие тайны - вернее, какие смешения кровей,  слюны,  кожи,
семени и случайностей - сошлись  во  времени,  чтобы  соединить  звенья  той
цепочки, которую она собой завершала. Ведь здесь, в этом восемнадцати -  или
двадцатилетнем теле были представлены все  женщины,  все  существа  женского
пола за всю историю рода человеческого. Он уловил  биение  жилки  у  нее  на
шее, различил едва приметные удары  сердца,  скользнул  взглядом  по  нежной
линии, которая вела от спины к талии  и  округлялась  на  бедрах.  Он  нежно
тронул кончиками пальцев  маленький,  покрытый  завитками  треугольник,  где
кожа была чуть светлее и где Корсо так и не сумел разбить как положено  свой
бивак. Девушка разрешила ситуацию  с  безупречным  тактом  -  она  ничем  Не
выдала разочарования и, едва поняв,  что  на  штурм  Корсо  идти  не  готов,
превратила все в легкую игру. Зато обстановка разрядилась; по крайней  мере,
ему  не  пришлось  за  неимением  пистолета  -  ведь    загнанных    лошадей
пристреливают? - биться головой  об  угол  ночного  столика,  хотя  и  такой
вариант успел мелькнуть в его  помраченном  мозгу;  правда,  дело  кончилось
полумерой - он незаметно саданул кулаком  по  стене,  чуть  не  разбив  себе
костяшки;  и  девушка,  почувствовав  резкое  движение,  а  затем  внезапную
напряженность его тела, с изумлением глянула на Корсо. Честно  говоря,  боль
и усилие,  которое  он  прилагал,  чтобы  не  завыть,  помогли  ему  немного
успокоиться,  и  Корсо  даже  удалось  овладеть  собой   настолько,    чтобы
изобразить кривую улыбку и сказать  девушке,  что  такое  с  ним  происходит
только в  первые  тридцать  раз.  Она  расхохоталась,  прижалась  к  нему  и
принялась нежно и радостно целовать  его  глаза  и  губы.  Какой  ты  идиот,
Корсо, мне  это  безразлично.  Абсолютно  безразлично.  Так  что  он  сделал
единственное,  что  в  таких  обстоятельствах  мог   сделать:    ограничился
добавлением приправ - умелые пальцы в нужном  месте,  что  дало  если  и  не
триумфальные, то, во всяком случае,  приемлемые  результаты.  Переведя  дух,
девушка  долго  молча  смотрела  на  него,  потом  поцеловала  неспешным   и
старательным поцелуем, который постепенно стал слабнуть - она заснула.
     Огонек сигареты высветил пальцы Корсо. Продержав  сколько  хватило  сил
дым в легких, он разом выдохнул его и теперь  наблюдал,  как  серое  облачко
плыло над кроватью через  освещенную  часть  пространства.  Он  уловил,  что
дыхание девушки вдруг сбилось с ритма, и внимательно посмотрел на  нее.  Она
наморщила  лоб  и  еле  слышно  застонала,  совсем  как  ребенок,   которому
приснился страшный сон. Потом, все еще не проснувшись, перевернулась на  бок
и оказалась лицом к нему. Теперь она лежала на боку, одну руку  спрятав  под
обнаженные груди, а другую устроив у самого лица. Так кто же ты такая,  черт
возьми, в который  уж  раз  беззвучно  спросил  он,  а  потом  наклонился  и
поцеловал неподвижное  лицо.  Он  нежно  погладил  короткие  волосы,  провел
пальцами по линии  талии,  по  бедрам,  теперь  четко  вычерченным  на  фоне
светлого дверного проема. В этом мягком изгибе было больше  красоты,  чем  в
любой мелодии, скульптуре, стихотворении или картине. Он придвинулся,  чтобы
вдохнуть аромат ее тонкой шеи, и тотчас почувствовал,  как  его  собственный
пульс застучал крепким молотом, будя  плоть.  Спокойно,  приказал  он  себе.
Хладнокровие и никакой паники. Итак, приступим. Он не знал, надолго ли  это,
и потому поспешно погасил сигарету, сунул  окурок  в  пепельницу  на  ночном
столике и прижался к девушке, убеждаясь, что теперь его организм  реагировал
на прикосновение как положено. Он раздвинул ей ноги и безоглядно ринулся  во
влажный, радушный рай, который казался сделанным из горячих сливок с  медом.
Он заметил, что девушка в полудреме шевельнулась,  потом  ее  руки  обвились
вокруг его спины, хотя до конца она так и не пробудилась. Он поцеловал ее  в
шею, потом в губы, из которых уже рвался долгий и неописуемо нежный стон,  и
почувствовал, что бедра ее ожили и прильнули  к  его  бедрам,  подхватив  их
ритм. И когда он погрузился в самую глубь ее плоти  и  в  самую  глубь  себя
самого, без труда прокладывая путь к затерянному в его памяти месту,  откуда
он, как ему подсказывало чутье, вел свое начало, она  уже  открыла  глаза  и
глядела на него изумленно и  счастливо  -  и  зеленое  мерцание  пробивалось
сквозь    длинные    влажные    ресницы.    Я    люблю    тебя,       Корсо.
Люблютебялюблютебялюблютебя. Я люблю  тебя.  Чуть  позже,  в  некий  миг  он
буквально прикусил себе язык, чтобы не ляпнуть такую  же  чертову  глупость.
Он видел себя со стороны - видел с изумлением  и  едва  узнавал:  теперь  он
зависел только от нее, от ее трепета, ее движений,  угадывал  ее  желания  и
открывал тайные калитки, отыскивал  сокровенные  ключи  к  этому  нежному  и
одновременно напряженно упругому телу. Так прошло  больше  часа.  И  наконец
Корсо задал ей естественный в такой ситуации вопрос, но она  сказала,  чтобы
он не беспокоился, что у  нее  все  под  контролем.  Тогда  он  целиком,  до
немыслимых пределов, погрузился в нее, до самого ее сердца.
     Он проснулся, когда начало светать. Девушка спала, прижавшись  к  нему,
и Корсо какое-то, время лежал неподвижно, боясь разбудить ее, и старался  не
думать о том, что произошло и  что  будет  дальше.  Он  прикрыл  глаза  и  с
наслаждением расслабился, радуясь окутавшей его приятной  беззаботности.  Он
чувствовал на своей коже дыхание девушки. Ирэн  Адлер,  Бейкер-стрит,  221б.
Влюбленный  дьявол.  Ее  фигура  в  тумане  перед  Рошфором.  Синяя  куртка,
раскрывшись парашютом, медленно летит на землю. Тень Корсо  в  глубине  глаз
девушки. Теперь она спала безмятежно и мирно, от  всего  отрешившись,  и  он
никак не мог установить  логические  связи,  которые  могли  бы  упорядочить
мелькавшие в памяти картины. Но как раз сейчас ему меньше всего  нужна  была
логика; он отдался во власть ленивой неги. Положил руку в теплоту  между  ее
бедер и долго не отнимал. По крайней мере,  это  обнаженное  тело  уж  точно
было реальным.
     Вскоре он тихонько встал и пошел в ванную. Глянул в  зеркало  и  увидел
следы засохшей крови на лице, а также - следы схватки с Рошфором и ударов  о
лестницу: синяк на левом плече, еще один между ребрами,  которые,  когда  он
их пощупал, отозвались острой болью. Он быстро умылся и пошел за  сигаретой.
Сунул руку в карман плаща и наткнулся на записку Грюбера.
     Он чертыхнулся сквозь  зубы,  проклиная  собственную  забывчивость,  но
поправить оплошность было уже нельзя. Корсо вскрыл конверт и  возвратился  в
ванную, чтобы прочитать записку при свете. Сообщение было совсем коротким  -
два имени, адрес и номер. Оно вызвало у  Корсо  жестокую  улыбку.  Он  снова
оглядел себя в зеркало: взъерошенные волосы,  потемневшие  от  щетины  щеки.
Потом надел очки с разбитым стеклом и проделал это так, словно  водрузил  на
голову шлем с забралом; на лице его появилась гримаса злого  волка,  который
учуял добычу. Он бесшумно собрал свою одежду,  подхватил  холщовую  сумку  и
бросил прощальный взгляд на спящую девушку. Кто  знает,  может,  новый  день
окажется удачным.  Во  всяком  случае,  Бекингэму  и  миледи  Корсо  завтрак
испортит.
     Отель "Крийон" был слишком дорогим, чтобы Флавио Ла  Понте  сам  платил
за номер; по всей видимости, расходы взяла на себя вдова Тайллефер.
     Именно об этом раздумывал Корсо, когда  выходил  из  такси  на  площади
Согласия, пересекал вестибюль, отделанный сиенским мрамором,  поднимался  по
лестнице и отыскивал комнату под  номером  206.  На  двери  висела  табличка
"Просьба не беспокоить", за  дверью  царила  мертвая  тишина.  Корсо  громко
постучал костяшками пальцев - три раза.
     Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так  был  закален  гарпун
для Белого Кита...
     Видимо,  Братство  гарпунеров  из  Нантакета  прямо  сейчас  и    будет
распущено, и Корсо не знал, жалеть о том или нет. Когда-то они  с  Ла  Понте
вместе сочинили новый вариант "Моби Дика": Измаил  записывает  всю  историю,
кладет рукопись в законопаченный гроб и тонет вместе с экипажем "Пекода".  А
спасается не он, а Квикег, гарпунер-дикарь, лишенный каких  бы  то  ни  было
интеллектуальных  претензий.  Со  временем  он  учится  читать  и  в    один
прекрасный  день  знакомится  с  текстом,  составленным    его    товарищем,
обнаруживая, что та версия и его собственные воспоминания о  случившемся  не
имеют между  собой  ничего  общего.  И  тогда  он  записывает  свой  вариант
истории. "Зовите меня Квикег", - так он начинает, а заголовок  дает  простой
- "Кит". С точки зрения  профессионального  гарпунера,  правдиво  рассказать
историю Измаилу помешала его ученость, и он здорово перемудрил: Моби Дик  ни
в чем виноват не был, обычный кит, как любой другой, все дело в  обезумевшем
капитане, который на первое место ставил сведение  счетов  ("Какая  разница,
кто оторвал ему  ногу", пишет Квикег), а не  заботу  о  том,  как  наполнить
бочки маслом. Корсо помнил, какая сцена разыгралась тогда за их  столиком  в
баре: Макарова, мужеподобная, по-балтийски суровая, внимательно  слушала  Ла
Понте, который объяснял, как важно было  тщательно  законопатить  деревянный
гроб,  сделанный  корабельным  плотником,  а  Зизи  бросала  на  него  из-за
прилавка убийственно ревнивые взгляды. Это были  те  времена,  когда  Корсо,
набирая номер домашнего телефона, непременно слышал  голос  Никон  и  тотчас
представлял, как она выходит из темной комн