- А написано совсем наоборот, - возразил Корсо, - "Судьба не  одинакова
для всех".
     - Разумеется. Тот, кто бунтует,  кто  борется  за  свою  свободу  и  не
боится опасности, тот может добиться иной судьбы. Об  этом  и  говорится  в,
"Девяти вратах", поэтому здесь изображен шут  -  парадигма  свободы.  Шут  -
единственный по-настоящему свободный человек и к тому  же  самый  мудрый.  В
оккультной философии шут - то же самое,  что  Меркурий{4}  для  алхимиков...
Посланец богов, он ведет души через царство теней.
     - Лабиринт.
     - Да. Вот он, - она указала на гравюру. - И, как видите,  вход  в  него
тоже на запоре.
     Как  и  выход,  подумал  Корсо,  невольно  содрогнувшись,  потом   стал
перелистывать страницы, отыскивая следующую гравюру.











     - Тут подпись самая простая, - сказал он.  -  "FR.ST.A."  Единственная,
которую я рискнул бы расшифровать сам. По-моему, тут  недостает  одной  U  и
одной R: "FRUSTRA". Что означает: "Тщетно".
     -  Замечательно.  Замечательно.   Абсолютно    верно.    И    аллегория
соответствует подписи. Скупец пересчитывает свое злато, не  замечая  смерти,
которая держит в руках два символа: песочные часы и вилы.
     - А почему вилы, а не косу?
     - Потому что смерть косит, а вот дьявол собирает урожай.
     Фрида Унгерн застыла над шестой гравюрой: человек, подвешенный за  ногу
к зубцу крепостной стены.
     На ее губах появилась гримаса скуки, словно этот случай  был  настолько
простым, что не стоил комментариев.
     - "DIT.SCO M.R." - это "DITESCO MORI", то  есть  "Обогащаюсь  смертью".
Эту фразу дьявол может произносить с чувством законной гордости. Не так ли?
     - Думаю, да. В конце  концов,  это  его  ремесло.  -  Корсо  провел  по
гравюре пальцем. - А что символизирует повешенный?
     - Прежде всего, это аркан номер двенадцать из колоды Таро. Но  возможны
и другие толкования. Я склоняюсь к тому, чтобы понимать  это  так:  перемена
через жертву... Вам знакома сага об Одине?
     Знаю, висел я
     в ветвях на ветру
     девять долгих ночей,
     пронзенный копьем,
     посвященный Одину.{5}
     - ... раз уж мы отыскиваем переклички, -  продолжила  баронесса,  -  то
нельзя забывать, что Люцифер, рыцарь свободы, пострадал из-за своей любви  к
человеку, которому ценой  самопожертвования,  погубив  себя  самого,  принес
знание.
     - А что вы можете сказать по поводу седьмой картинки?
     -  "DIS.S  P.TI.R  MAG."  -  тут  с  ходу  догадаться  непросто;  но  я
предполагаю, что это некое  традиционное  изречение,  которое  очень  любили
философы-герметисты: "DISCIPULUS POTIOR MAGISTRO".
     - "Ученик превосходит учителя"?
     - Более или менее так.  Король  с  нищим  играют  в  шахматы  на  очень
странной доске, где все клетки одного цвета,  а  в  это  время  две  собаки,
черная и белая, Зло и Добро, рвут друг друга на части.  В  окно  заглядывает
луна, которая одновременно есть и мрак,  и  мать.  Вспомните  миф,  согласно
которому души после смерти находят прибежище на луне.  Вы  ведь  читали  мою
"Исиду", не правда  ли?  Черный  цвет  -  это  мрак  и  тени,  но  черный  в
геральдике - это земля, ночь, смерть... Черный цвет  Исиды  перекликается  с
черным цветом Девы  Марии,  которая  выходит  из  лазури  и  усаживается  на
луну... После смерти мы вернемся туда, в  темноту,  из  которой  пришли,  на
луну, которая в равной мере и защищает нас, и  несет  угрозу...  Присутствие
здесь луны и  собак  можно  объяснить  иначе:  богиня-охотница  Артемида,  у
римлян - Диана, была известна и тем, как она мстила  влюбленным  в  нее  или
пытавшимся посягнуть на нее. Надеюсь, вы понимаете, о чем речь.
     Корсо, в этот момент думавший об Ирэн Адлер, медленно кивнул:
     - Да. Тех, кто пялил на нее глаза, она сперва превращала  в  оленей,  а
потом науськивала на них своих псов... - он невольно сглотнул, -  чтобы  псы
растерзали их. - Две  собаки,  сцепившиеся  в  смертном  бою,  казались  ему
теперь ужасно злыми.
     Баронесса бросила на него безмятежный взгляд, его мыслей  она  прочесть
не могла.
     - Что же касается восьмой  гравюры,  -  сказала  она,  -  то  с  ней  я
разобралась легко: "VIG. I.T VIR." следует читать как "VICTA IACET  VIRTUS",
что означает: "Добродетель лежит побежденная". Добродетель  -  это  девушка,
которую готовится обезглавить молодой красавец с мечом в руке и в  доспехах,
а на заднем плане крутится неумолимое  колесо  Фортуны,  или  Судьбы  -  оно
крутится медленно, но всегда делает полный оборот.  На  колесе  три  фигуры,
они символизируют три стадии, которые в Средние века  обозначались  словами:
regno (царствую), regnavi (царствовал) и regnabo (буду царствовать).
     - У нас осталась еще одна гравюра.
     - Да, последняя  -  и  с  самой  многозначной  аллегорией.  "N.NC  SC.O
TEN.BR. LUX" - это, разумеется: "NUNC SCIO TENEBRIS LUX"  ("Теперь  я  знаю,
что  из  тьмы  идет  свет").  На  самом  деле  тут  представлена  сцена   из
Апокалипсиса Иоанна Богослова. Снята последняя печать, тайный  город  пылает
- пришло его время, и уже произнесено страшное имя  зверя  или  число  имени
его, вавилонская блудница победно скачет на семиглавом драконе...
     - Не понимаю, - бросил Корсо, - зачем  столько  усилий,  чтобы  увидеть
весь этот ужас.
     -  Да  дело  совсем  в  другом!  Любая  аллегория  -  это   шифрованная
композиция, загадка. Так  гравюры  с  соответствующими  надписями,  если  их
сопоставить  должным  образом,  позволят  обнаружить  определенную  связь  с
текстом книги, некий ритуал.  Ту  формулу,  которая  оказывается  магическим
заклинанием. Verbum dimissum или что-то в этом роде.
     - И дьявол является собственной персоной.
     - Теоретически - да.
     -  А  на  каком  языке  должно  звучать    заклинание?    На    латыни,
древнееврейском или греческом?
     - Не знаю.
     - И где тут неувязка, о которой писала мадам де Монтеспан?
     - Я вам уже сказала,  что  и  этого  тоже  не  знаю.  Я  только  сумела
установить, что тот, кто берется за дело, должен очертить магический круг  и
разместить в нем извлеченные из текста слова, расположив их в  том  порядке,
которого я не ведаю, но указания могут дать страницы сто пятьдесят восемь  и
сто пятьдесят девять "Девяти врат". Смотрите.
     Она показала ему текст, состоящий  из  сокращенных  латинских  слов.  В
книгу была вложена картонная карточка, испещренная  карандашными  заметками,
сделанными острым и убористым почерком.
     - Вам удалось расшифровать это? - спросил Корсо.
     - Да. По крайней мере, я так полагаю. - Она протянула  ему  карточку  с
заметками. - Вот... Корсо прочитал:
     Зверь Уроборос{6} охраняет лабиринт,
     где ты пройдешь через восемь врат прежде дракона,
     который явится на заповедное слово.
     Каждая дверь имеет два ключа:
     первый - воздух, второй - материя,
     но оба ключа - одно и то же.
     Материю ты разместишь на кожу змеи
     по направлению света с востока,
     а в чрево ее - печать Сатурна.
     Девять раз отворишь ты печать,
     и в зеркале увидишь путь,
     и обретешь изроненное слово,
     что свет из мрака принесет.
     - Ну и как вам? - спросила баронесса.
     - Очень будоражит... Но я не понял ни слова... А вы?
     - Я уже сказала: не так уж и много. - Она нервно перевернула  страницу.
- Речь идет о методе, о некоей формуле. Но здесь что-то не так, не так,  как
должно быть. И я хочу разобраться...
     Корсо молча зажег еще одну сигарету. Он уже знал ответ на этот  вопрос:
ключи в руке отшельника, песочные  часы...  Выход  из  лабиринта,  шахматная
доска, ореол... И так далее. Пока Фрида Унгерн  объясняла  смысл  аллегорий,
он  обнаружил  новые  подтверждения  своей  гипотезы:  да,  все   экземпляры
различались меж собой. А он продолжал играть в  эту  детскую  игру  -  искал
отличия в картинках; и ему не терпелось  взяться  за  работу.  Но  баронесса
неотлучно находилась при нем, и это здорово мешало.
     - Я бы хотел, - сказал  он,  -  осмотреть  книгу  поосновательнее,  без
спешки.
     - Да-да, конечно. У меня есть время, и я с  удовольствием  познакомлюсь
с вашими методами работы.
     От досады Корсо поперхнулся. Именно этого он и боялся.
     - Знаете, мне лучше работается в одиночестве.
     Он совершил промах. На чело Фриды Унгерн наплыло облачко.
     - Боюсь, я неправильно вас поняла.  -  Она  с  подчеркнутым  недоверием
оглядела холщовую сумку Корсо. - Вы хотите, чтобы я оставила вас одного?
     - Я бы осмелился просить об этом. - Корсо сглотнул, стараясь как  можно
дольше выдержать ее взгляд. - Я делаю конфиденциальную работу.
     Баронесса заморгала. Облачко готово было вот-вот разразиться  настоящей
бурей, и охотник за книгами почуял, что все может полететь к черту.
     - Вы, конечно, можете желать чего угодно, -  проговорила  Фрида  Унгерн
таким ледяным тоном, что от него могли замерзнуть  цветы  в  горшках,  -  но
ведь это моя книга, и вы находитесь в моем доме.
     В такой ситуации любой другой поспешил бы  принести  свои  извинения  и
протрубить отбой, любой другой, но не Корсо. Он этого  делать  не  стал.  Он
продолжал курить и не сводил глаз с  баронессы.  Наконец  лукаво  улыбнулся:
кролик играет в семь с половиной и хочет попросить еще одну карту.
     - Кажется, я неловко объяснил суть дела. - Он так и  не  успел  решить,
какую из улыбок нацепить,  пока  доставал  из  сумки  что-то,  очень  хорошо
упакованное в  бумагу.  -  Мне  нужно  всего-навсего  немного  посидеть  над
книгой, пользуясь моими записями, - он мягко похлопал рукой по сумке,  в  то
время как другая рука  протягивала  баронессе  сверток.  -  Посмотрите,  все
нужное у меня с собой.
     Баронесса развернула сверток и молча глядела на то,  что  предстало  ее
глазам. Это было издание на немецком языке -  Берлин,  сентябрь  1943  года,
толстый ежемесячник  под  названием  "Iden",  орган  группы  "Идус",  кружка
любителей магии  и  астрологии,  близкого  к  правящей  верхушке  нацистской
Германии. Закладкой была отмечена одна из страниц с фотографией: в  объектив
улыбалась юная, очень красивая Фрида Унгерн. По бокам стояли, держа  ее  под
руки - а тогда у нее, естественно, были целы обе руки, - двое  мужчин;  тот,
что справа, был в штатском. Подпись под  фотографией  сообщала,  что  это  -
личный астролог фюрера и  что  рядом  с  ним  -  его  помощница,  знаменитая
фройляйн Фрида Вендер. Второй мужчина - в очках с  металлической  оправой  -
имел смущенный и даже робкий вид. Одет он был  в  черную  форму  СС.  И  без
подписи каждый легко узнал бы в нем рейхсфюрера Генриха Гиммлера.
     Когда Фрида Унгерн, в девичестве Вендер, подняла глаза от фотографии  и
их взгляды пересеклись, в ней не оставалось ничего от славной  старушки.  Но
это  длилось  действительно  лишь  краткий  миг.  Затем  баронесса  спокойно
кивнула Корсо в знак согласия, в то время как рука ее  старательно  выдирала
страницу с фотографией и рвала на мелкие  кусочки.  Корсо  же  подумал,  что
даже ведьмы, даже баронессы и старушки,  работающие  среди  книг  и  цветов,
имеют свою цену, как и все в этом мире.  "Victa  iacet  Virtus".  А  почему,
собственно, должно быть иначе?
     Оставшись один, Корсо вытащил из сумки бумаги и принялся за работу.  Он
выбрал стол у самого окна и  устроился  за  ним.  Открыл  "Девять  врат"  на
странице с  фронтисписом.  Но  прежде  глянул  в  окно.  У  противоположного
тротуара стоял серый "БМВ"; упрямый Рошфор нес караул. Потом  Корсо  перевел
взгляд на табачную лавку и девушки там не обнаружил.
     Теперь его внимание было сосредоточено только  на  книге:  тип  бумаги,
четкость оттиска на гравюрах, погрешности и ошибки. Он  уже  знал,  что  три
экземпляра идентичны лишь на первый взгляд -  черный  кожаный  переплет  без
названия,  пять  полос  на  корешке,  пентаграмма,  число  страниц,  порядок
расположения гравюр... С величайшим терпением  он  сопоставлял  страницу  за
страницей и заполнял свои сравнительные таблицы. На странице  81,  за  пятой
гравюрой, он нашел еще одну карточку, исписанную рукой баронессы, -  перевод
одного абзаца с этой самой страницы, а лучше сказать, его расшифровка:
     Ты примешь договор о союзе, который я тебе предлагаю,  отдавая  себя  в
твою власть. Ты посулишь мне любовь женщин  и  невинность  девушек,  чистоту
монашек, достоинства, наслаждения и богатства сильных мира сего, светских  и
церковных иерархов. Стану предаваться разврату каждые три дня,  и  опьянение
будет мне в радость. Один раз во всякий год буду  отдавать  тебе  почести  в
знак  подтверждения  этого  договора,  подписанного  моей  кровью.  И  стану
попирать ногами святыни Церкви, и стану возносить тебе молитвы.  И  не  буду
страшиться ни веревки, ни железа, ни яда. И смогу  проходить  меж  чумных  и
прокаженных, не бесчестя своей плоти.  Но  прежде  всего  обрету  я  Знание,
из-за коего первые предки мои отказались от рая. И  в  соответствии  с  этим
пактом ты сотрешь мое имя из книги  жизни  и  внесешь  его  в  черную  книгу
смерти. И с сего момента проживу я двадцать  лет  счастливо  на  этой  земле
людей. А потом пойду с тобой, в твое Царство, проклинать Господа.
     На обороте  той  же  карточки  он  нашел  еще  одну  запись.  Это  была
расшифровка нескольких строк с другой страницы:
     Я  узнаю  рабов  твоих,  братьев  моих,  по  знаку,  запечатленному  на
какой-нибудь части их тела, на той либо на  другой,  по  шраму  либо  печати
твоей...
     Корсо выругался - шепотом, но от всей души,  словно  произнес  молитву.
Потом обвел взглядом книги на стеллажах, их темные  и  потертые  корешки,  и
ему показалось, что из этих книг, откуда-то изнутри, до него начал  доходить
странный, приглушенный шум. Каждый закрытый том  был  замкнутой  дверью,  за
которой волновались тени, голоса, звуки - они пробивались к нему из  глубины
и мрака.
     И у Корсо по коже пробежал холодок. Как у банального книжника-любителя.
     Было уже совсем поздно, когда  он  вышел  на  улицу.  Остановившись  на
пороге, глянул направо и налево и не увидел  ничего  подозрительного;  серый
"БМВ" исчез. От Сены поднимался туман, переваливался через каменный  парапет
и стелился  по  влажной  брусчатке.  Желтоватый  свет  фонаря  с  набережной
освещал пустую скамью, где прежде сидела девушка.
     Корсо дошел до табачной лавки, но так и не встретил ее; не различил  ее
лица среди лиц тех, кто стоял у стойки  или  сидел  за  узкими  столиками  в
глубине зала. У него появилось смутное  ощущение,  что  в  этой  головоломке
какая-то деталька легла не туда, куда надо; после  телефонного  сообщения  о
новом появлении Рошфора в его мозгу неумолчно  звучали  прерывистые  сигналы
тревоги. Корсо - а его инстинкты благодаря последним событиям обострились  -
нутром чуял опасность: и на пустынной  улице,  и  в  сыром  тумане,  который
поднимался от реки и доползал до дверей бара.  Охотник  за  книгами  тряхнул
плечами, пытаясь освободиться  от  неуютного  ощущения,  затем  купил  пачку
"Голуаз" и не моргнув глазом проглотил одну  за  другой  две  порции  джина;
тотчас нос его задышал ровно, и все вокруг постепенно встало на свои  места,
словно в линзе, через которую он смотрел на  мир,  отыскался  нужный  фокус.
Сигнал тревоги  превратился  в  едва  слышное  жужжание,  а  эхо  звуков  из
внешнего мира доходило до Корсо  как  и  положено  -  словно  сквозь  ватный
фильтр.
     Держа в руке третью рюмку джина,  он  двинулся  к  свободному  столику,
расположенному рядом со слегка запотевшим окном.  Уселся  и  оглядел  улицу,
берег реки, туман, который переваливался через парапет, полз по  мостовой  и
вился клубами, когда его рассекали колеса  автомобиля.  Так  Корсо  просидел
четверть часа, положив  сумку  на  пол,  между  ног,  в  ожидании  какого-то
непонятного знака. В сумке лежала  добрая  часть  ответов  на  вопросы  Варо
Борхи. Библиофил тратил свои деньги не впустую.
     Для начала Корсо обнаружил  отличия  на  восьми  из  девяти  гравюр.  В
экземпляре Три сюрпризы таились на гравюрах I, III и VI. Первая  гравюра:  в
обнесенном крепостной стеной  городе,  куда  направлялся  рыцарь,  было  три
башни вместо четырех. Третья гравюра: у лучника из колчана  торчала  стрела,
в то время как в экземплярах из Толедо и  Синтры  колчан  оставался  пустым.
Шестая гравюра: повешенный был подвешен за правую ногу, а  его  близнецы  из
экземпляров Один и Два - за левую.  Таким  образом,  сравнительная  таблица,
составлять которую он начал в Синтре, теперь выглядела так:



     Можно было сделать вывод:  все  гравюры,  хоть  и  казались  совершенно
одинаковыми, имели отличия; все, кроме девятой. И различались меж собой  все
три экземпляра. Эта на первый взгляд причудливая странность  обретала  смысл
при внимательном  параллельном  сопоставлении  с  марками  гравера,  которые
соответствовали  подписям  "inventor"  (тот,  кто  сделал   композицию)    и
"sculptor" (кто вырезал): "А. Т." и "L. F.":



     Сопоставляя обе таблицы, легко увидеть некую закономерность:  в  каждой
гравюре, где имелись отличия по сравнению с двумя аналогичными,  иными  были
инициалы, обозначающие "invenit".  Из  чего  следует,  что  Аристид  Торкья,
выступая в роли sculptor'a, вырезал на дереве  все  ксилографии,  с  которых
делались гравюры. Но автором композиции он назывался лишь в девятнадцати  из
двадцати  семи  случаев.  Еще  восемь  распределялись  по  трем  экземплярам
следующим образом: две в Первом, три во Втором и столько  же  в  Третьем,  и
автор у них был другой - тот, кто  обозначался  инициалами  "L.  F."  Трудно
было отделаться от мысли, что под ними скрывался Люцифер.
     Башни. Рука. Стрела.  Выход  из  лабиринта.  Песок.  Нога  повешенного.
Шахматная доска. Ореол. Вот перечень несовпадений.  Восемь  отличий,  восемь
правильных гравюр, наверняка скопированных с  таинственного  "Delomelanicon"
-  его  использовали  в  качестве  оригинала,  и  еще  девятнадцать   -    с
изменениями, то есть бесполезных, так что на самом деле у трех  книг  общими
были лишь текст и внешний облик. Поэтому ни один  экземпляр  нельзя  считать
ни подделкой, ни бесспорным  подлинником.  Аристид  Торкья  рассказал  своим
палачам правду, но не всю. Осталась одна книга, действительно  только  одна.
Он спрятал ее, спас от костра, но и закрыл для  недостойных  доступ  к  ней.
Ключ был в гравюрах. Осталась одна книга, спрятанная в три  книги,  а  чтобы
восстановить ее, нужно строго следовать  всем  правилам  Искусства,  и  еще:
ученику нужно превзойти учителя:



     Он смочил губы  джином  и  всмотрелся  в  темень  над  Сеной,  куда  не
доставал свет фонарей, которые и набережную-то  освещали  кусками,  оставляя
глубокие черные провалы под голыми  деревьями.  По  правде  сказать,  буйной
радости одержанная победа ему не доставила,  он  не  испытывал  даже  самого
обычного удовлетворения, как положено после завершения трудной  работы.  Ему
было знакомо такое душевное состояние - как  правило,  подобное  холодное  и
ясное спокойствие опускалось на него,  когда  книга,  за  которой  он  долго
гонялся, наконец попадала к нему в руки;  или  когда  ему  удавалось  обойти
соперника  и  заполучить  экземпляр  после  сложной  борьбы,  или   отыскать
истинную жемчужину в груде старых бумаг и всякого хлама. Он вспомнил  другие
времена и другое  место,  вспомнил  Никон,  раскладывающую  видеокассеты  на
ковре перед включенным телевизором, вспомнил, как она в  такт  музыке  мягко
колыхалась  в  кресле-качалке  -  Одри  Хепберн,  влюбленная   в    римского
журналиста, - и при этом не сводила с Корсо больших темных глаз,  которые  с
неизменным изумлением отражали окружающий мир. Но это  была  уже  та  эпоха,
когда в глубине ее  взора  начали  сквозить  суровый  упрек  и  предчувствие
одиночества, которое кольцом  сжималось  вокруг  каждого  из  них  -  словно
неумолимо приближался  срок  платежа  какого-то  долга.  Охотник,  насти