истого  любопытства  спросила,  где
Ардашева отбывала  срок  по  этой  судимости;  ведь  женских  зон,  куда
отправляются осужденные женщины из нашего  региона,  не  так  уж  много.
Ардашева отвлеклась от секретничанья с адвокатесой и назвала  мне  номер
колонии, который я видела на конверте из дома Редничук. Этот  номер  был
зафиксирован у меня в записной книжке, и я не поленилась  достать  ее  и
проверить, правильно ли я помню. Ну, значит, они должны были знать  друг
друга, подумала я, может, мне Ардашева что-нибудь расскажет про  Нателлу
интересное...
   Извинившись еще раз за то, что отвлекаю ее от беседы с адвокатом,  на
что Ардашева  замахала  руками  -  "ничего,  ничего,  поговорить  всегда
готова, у нас тут развлечений мало", я спросила, помнит ли она эту зону,
и не сталкивалась ли она там с  Нателлой  Редничук.  Ардашева  мгновенно
переменилась в лице.
   - С душечкой Нателлочкой? - пропела она. - Дело прошлое, сколько  лет
назад... Она меня чуть не убила.
   - В каком смысле? - удивилась я.
   - В прямом, - ответила Ардашева, каменея лицом. - Вот  вы,  извините,
не знаю вашего имени-отчества, какой ориентации?
   - В каком смысле? - снова удивилась я.
   - В сексуальном.
   - Хм. Традиционной.
   - Вот и я традиционной ориентации, несмотря на большой  стаж  лишения
свободы. Нравы тут сами знаете какие. Я в той колонии  уже  второй  срок
отбывала,  когда  прибыла  Нателлочка  собственной  персоной.  Надо  же,
сколько лет прошло, а я так все  хорошо  помню,  -  сказала  она  ровным
голосом, с тем же каменным выражением лица, по которому невозможно  было
прочитать ее истинные чувства. - Откуда что взялось в  этой  девочке  из
хорошей семьи, - продолжала  Ардашева.  -  Она  как  с  цепи  сорвалась.
Выбрала себе подругу, а та уже жила с коблом. Вы знаете, что это такое?
   - Да, - кивнула я, - активная лесбиянка?
   - Вот-вот. Я их вообще-то тоже не люблю, - сказала Ардашева,  видимо,
уловив еле заметный оттенок брезгливости в моем голосе. - Я, знаете  ли,
предпочитаю мужиков. Хотя они тоже кобели еще те и хорошего от них мало.
   Вот тут на ее лице на секунду мелькнуло мечтательное выражение.
   - А Нателлочка была  хорошенькая,  как  картинка,  я  в  жизни  таких
красивых баб не встречала, говорю без всякой зависти. До сих пор  помню,
какая она куколка была. В общем, она с коблом подралась из-за подруги  и
избила кобла так, что та с месяц лечилась. Начальница колонии  глаза  на
это закрыла,  поскольку  кобел  этот  уже  всем  в  печенках  сидел.  Но
Нателлочка как раз тот месяц и прожила с подругой, а потом ее  выкинула,
разлюбила, распустила слух, что та не моется.
   И стала искать другую подружку. Вот я ей тут и  понравилась.  Она  ко
мне и так, и сяк, беседы задушевные, но я-то понимаю, чего  ей  надо,  и
вежливо объясняю, что не на ту напала. А она прямо из себя  выходит;  ей
когда отказывали, она вся  белела,  глаза  становились  совсем  бешеные,
думаю,  прямо  убить  может.  В  один  прекрасный  вечер,  после  работы
свободное время, сижу, носки свои штопаю. Она  подсаживается  и  сначала
мне плечико гладит, а потом уже открытым текстом  режет,  чего  от  меня
хочет. А она мне к тому времени уже надоела хуже горькой редьки, ну я  и
психанула и довольно резко ее  от  себя  отпихнула.  А  эта  девочка  из
хорошей семьи хвать ножницы, которые рядом со мной в коробке  лежали,  и
мне в висок,  да  еще  что-то  прошипела  типа:  "Не  доставайся  же  ты
никому!", или "Раз моей не будешь, значит, ничьей!".
   Ардашева отвела с левого виска  светлые  волосы,  и  я  увидела  чуть
заметный шрам в виде звездочки, цветом он уже не отличался от окружающей
кожи, просто выпирал немножко.
   - И что же дальше? - заинтересованно спросила я.
   - А что? - пожала плечами Ардашева. - Я от удара потеряла сознание. А
когда в себя пришла, Нателлочки рядом уже не было. Я поднялась  кое-как,
ножницы вытащила, ватой дырку в голове заткнула, девки мне  как-то  рану
продезинфицировали, даже зашить  попытались,  вот  от  этого  у  меня  и
звездочка такая образовалась некрасивая. - Она снова приподняла с  виска
волосы. - На следующий день я даже на работу  пошла,  а  там  мне  плохо
стало, температура, голова кружится. Меня в изолятор положили,  сказали,
что пневмония, а я про рану-то ничего не говорила,  а  врачу  там  особо
много не нужно.  А  когда  я  поправилась,  Нателла  ко  мне  больше  не
подходила и даже не смотрела в  мою  сторону.  Но  я  точно  скажу,  она
бешеная. Если что не по ней, она и убить может.
   Когда ей отказывают, она сама не своя делается. А  вы-то  с  ней  где
столкнулись, что про нее спрашивали?
   - Да у меня дело об убийстве ее сына.
   - А у нее сын был?
   - Да, и к моменту осуждения он уже родился.
   - Странно, -  удивилась  Ардашева.  -  Она  про  сына  никогда  и  не
вспоминала. А кто ее сына убил?
   - Не знаю, вот ищу.
   - Она и грохнула, - убежденно заявила Ардашева.
   - Да нет, мужчина убивал.
   - Значит, хахаль ее.
   - Вы же говорили, что у нее нетрадиционная сексуальная ориентация,  -
напомнила я.
   - Да мозги запудрила ему, долго ли умеючи, - отмахнулась Ардашева.  -
Вот помяните мое слово, она и грохнула.
   - Не думаю, - медленно сказала я...
   А в голове начала складываться картинка, совершенно  невероятная.  Но
ведь Пруткин говорил, что ему никто не поверит, если он  расскажет,  как
все было.
   Нет, это надо обдумать. И уточнить еще кое-что.  А  что,  если  прямо
спросить у Пруткина?.. Нет, пока рано.
 
*** 
 
   До прокуратуры я добралась только к половине восьмого, в который  раз
подумав, как хорошо, что у моего ребенка есть бабушка, а то куда  бы  он
девался неприкаянный, пока я по тюрьмам да по РУБОПам разъезжаю...
   Горчаков терпеливо ждал  моего  прибытия,  поскольку  помнил,  что  я
обещала привезти бумажник Скородумова. Я не  торопясь,  сняла  куртку  и
сапоги, переобувшись в сменную обувь  на  десятисантиметровых  каблуках.
(Высоченные каблуки - моя  слабость,  я  бы  не  ограничивалась  десятью
сантиметрами, но с двенадцати начинаешь  уже  падать  вперед,  да  и  по
пожарным лестницам лазать менее сподручно...) Лешка за стеной, по-моему,
уже  затаил  дыхание.  Наконец  я  торжественно  вошла,   громко   стуча
каблуками, и шлепнула перед ним  на  стол  конверт  с  моей  подписью  и
печатью.
   - Найдешь понятых? - спросила я Лешку, садясь  на  стул  и  вытягивая
ноги. - А то я уже без сил.
   - Сей момент, - отозвался Горчаков, выбегая в коридор.
   Я слышала, как он вербует понятых из числа пожилых благообразных дам,
ждущих под дверями  кабинета  Кочетовой,  которая  сегодня  тоже  что-то
припозднилась. Наконец он уговорил двух почтенных леди, пообещав им,  уж
не знаю, какие блага. Дамы вошли в кабинет и затаились в уголочке.
   - Ну что, открываем? - спросил он, держа конверт в руках.
   Я кивнула, и он, убедившись, что конверт не вскрывался и печать цела,
отрезал  ножницами  край  конверта.  Из  него  он  вытащил  бумажник   и
торжественно раскрыл  его.  Внутри  лежали  деньги  -  четыреста  рублей
сотнями,  металлическая  мелочь,  в   прозрачном   окошечке   помещалась
фотография женщины, наверное жены, - и еще одно отделение  было  закрыто
на молнию, оно-то было самым пухлым.
   - Понятые, подойдите поближе, пожалуйста, -  попросил  Лешка,  прежде
чем расстегнуть застежку-молнию.
   Дамы послушно подошли поближе и  наклонились  к  Лешкиным  рукам.  Он
расстегнул закрытое отделение и вытащил оттуда четыре кассеты необычного
вида и размера - крохотные, с узкой пленкой.
   - Та-ак...
   Мы с Лешкой переглянулись. Вот  еще  одно  осложнение  вспухло  перед
носом: нам не на чем было  эти  кассеты  послушать  или  посмотреть.  По
крайней мере, сегодня и сейчас не на чем.
   - Что будем делать? - спросил меня Лешка.
   -  Сейчас  запакуем  эти  кассеты  в  отдельный  конвертик,  составим
протокол сегодняшнего осмотра и в нем укажем, что из бумажника извлечены
четыре микрокассеты,  которые  помещены  в  другой  бумажный  конверт  и
заклеены и опечатаны, а понятые распишутся, - посоветовала я.
   Лешка кивнул, он  прекрасно  понял,  зачем  это  делается:  поскольку
сейчас мы посмотреть  микрокассеты  не  можем,  оставим  это  до  лучших
времен, - сейчас понятые не смогут  засвидетельствовать  их  содержание.
Чтобы избежать в дальнейшем обвинений в подмене  кассет  -  мы  пока  не
знаем, что на них записано, но вдруг там важные улики, - надо  упаковать
их до осмотра таким образом, чтобы исключить возможность  подмены.  А  в
следующем протоколе  осмотра,  когда  раздобудем,  на  чем  эти  кассеты
смотреть и слушать, укажем,  как  они  были  упакованы  и  как  упаковка
вскрывалась.
   Дамы все так же послушно расписались в протоколе и, не задавая лишних
вопросов, так и ушли  снова  на  свою  вахту  под  дверями  помпрокурора
Кочетовой.
   - Машка! Скажи, где был бумажник? - тут же вцепился в меня Горчаков.
   - В больнице, у лечащего врача Скородумова, доктора Пискун,  в  сейфе
лежал, - устало ответила я, разглядывая свои туфли и думая,  что  сапоги
опять грязные; надо же, почти весь день на машине ездила, а  сапоги  все
равно умудрилась извозить.
   - В больнице?! Как тебе это в голову пришло?
   - Очень просто. Там они уже были, там уже искали, значит, второй  раз
не полезли бы. А Галину Георгиевну я давно знаю. Когда мы  с  Кораблевым
туда ездили, я,  соблюдая  конспирацию,  зашла  к  ней  под  благовидным
предлогом и попросила похранить пакет с вещами ее больного.
   - Ну, а что Анджела?
   - Ой, Лешка, я же со вчерашнего дня извелась  вся:  как  же  я  ее  в
РУБОПе оставила, что там с ней делать будут, как показаний добиваться?..
   - Ну, Машка, я с тебя смеюсь, - и вправду рассмеялся Алексей.  -  Это
же не второй отдел уголовного розыска, рубоповских-то ребят мы же  знаем
как облупленных, что они такого страшного могли с ней сделать?
   - Ну не знаю, еще Кузьмич так многообещающе сказал, что она, мол, все
расскажет...
   - Ну и что?
   - Приезжаю я туда, с замиранием сердца спрашиваю,  как  там  Анджела?
Кузьмич мне широко улыбается и ведет в кабинет к  Кораблеву,  там  сидят
Анджела, Ленечка и еще один опер, я его раньше  не  знала,  симпампунчик
такой, косая сажень в плечах. Анджела пьет кофе, курит, а они  вокруг  с
зажигалками вьются и воркуют над ней.  Анджела  улыбается,  хихикает,  с
ними заигрывает, меня увидела и говорит: а что же вы так долго не шли, я
хочу дать показания, давайте  писать  протокол...  Я  ей  -  сейчас  ваш
адвокат придет, а она - мне не нужен адвокат, давайте записывайте,  чего
я буду говорить.
   - Ну ты хоть подождала адвоката? - спросил Горчаков.
   - Обижаешь... Конечно, я  ее  с  адвокатом  допрашивала,  в  качестве
дополнительной  гарантии  добросовестности  следствия.  Полный  расклад,
Денщиков в дерьме по уши, она еще эпизод вымогательства дала, о  котором
мы не знали.
   Причем она рассказала, что ей известно про обыск у  Скородумова,  что
инструктаж оперов происходил при ней, Игоречек Денщиков им  втолковывал,
что им надо искать любые кассеты, где фигурирует  его  особа,  иначе  им
кран-ты.  Потом,  когда  стало  известно,  что  Скородумов  в  больнице,
Денщиков  ужом  извивался,  чтобы  заполучить  его  вещички,   поскольку
подозревал, что тот кассеты с собой носит.  А  потом  она  по  поручению
Денщикова звонила  регулярно  в  больницу  и  интересовалась  состоянием
Скородумова, поскольку имела жесткие инструкции - в  любое  время,  если
станет известно о его смерти, сообщить на пейджер Игоречку.
   - Как себя в травмпунктах вести, мол, мазочки на стекла, и  тэ  пэ...
Это Денщиков ее учил?
   - Вестимо, - кивнула я.
   - Лучше бы  этот  гад  смрадный  по  своим  делам  вещдоки  хоть  раз
правильно упаковал, - в сердцах сказал Лешка. - Слушай, а  где  Денщиков
такую способную девушку подцепил?
   - Ха, это самое интересное. В бассейне, как и  Костенко.  А  бассейн,
знаешь, где?
   - Где?
   - В клубе "Фамилия".
   - Где?!
   - Да-да, у Нателлы Ивановны. Там, конечно, только избранные отдыхают,
но Игоречка прокурор города привел,  а  Костенко  пришел  вместо  своего
генерального директора, тот не смог почему-то и отправил Костенко вместо
себя с абонементом.
   Только они там плавали, а Анджела массажисткой трудилась, чего  нигде
не афишировала, ни в каких травмпунктах. Не работает, и все. Кроме того,
она мне игриво сказала, что она, конечно, "би".
   - Чего?!
   - Деревня! Объясняю: бисексуалка...
   - Что, сразу с двумя может?
   - Дурак!
   - Ну, "би" она, и что?
   - А то, что она хоть с рубоповцами и кокетничала, но мне тем не менее
заявила, что мужики - это так, фигня, женщины ей нравятся больше, а вот,
в  частности,  ее  хозяйка,  Нателлочка-это  что-то!  При  этом   именно
Нателлочка  ее  приучила  к  садомазохистским   игрищам,   так   что   с
потерпевшими по вымогательствам она не особо себе на горло  наступала  -
Маша, у тебя телефон надрывается, наверное, Сашка тебя  уже  с  фонарями
ищет, - прервал меня Горчаков.
   Я поднялась, но трезвон в моем кабинете  прекратился,  зато  зазвонил
Лешкин аппарат. Сняв трубку, он протянул ее мне:
   - Это Василий Кузьмич.
   - Я слушаю, Василий Кузьмич, - сказала я в трубку.
   - Хорошо, что я тебя застал, Машечка. Приезжай-ка срочненько, я  тебе
машинку пришлю.
   - А что случилось-то, Василий Кузьмич?
   - Мы по взрывникам работаем, есть интересная  информация.  Сейчас  мы
кое-какие действия предпринимаем, может потребоваться твое  присутствие,
чтобы сразу и закрепить.
   Я встала и пошла к себе одеваться.
   - Маш, может, с тобой поехать? - крикнул мне вслед Лешка.
   - Да ладно, Лешенька, отдыхай.
   В РУБОПе мне первым делом налили чаю и придвинули тарелку  с  большим
бутербродом с  вареной  колбасой.  Но  я  отказалась.  На  бутерброды  с
колбасой, хоть батон был очень свежим, а колбаса  вкусно  пахла,  я  уже
смотреть не могла, организм просил чего-то горяченького.
   Василий Кузьмич мне объяснил, что они тут еще побеседовали с Анджелой
- покурили, кофейку попили, полюбезничали,  -  и  она  назвала  им  один
адрес, где, Кузьмич уверен на сто один процент, находится мастерская  по
изготовлению  радиоуправляемых  подарочков.  И  как  раз   после   этого
"наружка" отчиталась: подхватили бывшего опера  Сиротинского  наконец  и
довели его прямиком до этого самого адреса, где он и засел. Надо  сейчас
выписать обыск на этот адрес, без санкции прокурора, неотложный, рабочий
день уже кончился, и хорошо бы проехаться вместе с ребятами в адрес.
   - Ты в машине посидишь, пока они там хату посмотрят,  а  потом  сразу
сориентируешься - допросить кого, изъять, задержать, ну сама увидишь.
   Сиротинского возьмут, так надо будет  с  ним  вопрос  решать.  Ладно,
Машечка? - Он заглядывал мне в глаза.
   - А кто поедет? - спросила я, смирившись с неизбежным.
   - Твой другая Кораблев и наши старшие товарищи из ГУУРа и ГУОПа.
   - Да-а? - удивилась я. - Неужто тряхнут стариной и покажут, как  надо
работать?
   - Ну! - подтвердил Кузьмич. - Потом  будешь  рассказывать,  как  тебе
повезло, с такими зубрами выезжала.
   - Это им повезло, раз они со мной выезжают, - мерзким голосом сказала
я.
   - Ну ладно, это вы там с ними определитесь.
   Пришел Кораблев, а за ним подтянулись москвичи.
   - Ну что, никого больше не надо  в  подмогу?  -  спросил  их  Василий
Кузьмич.
   - Не надо, - загрохотали в два голоса эти здоровяки.
   Кораблев только плечами  пожал.  Пока  спускались  вниз,  он  обратил
внимание  на  мои  грязные  сапоги,  сообщил,  что   некрасиво   женщине
расхаживать по присутственным местам в нечищеной  обуви,  и  посоветовал
купить специальную губку, которую можно  носить  с  собой,  и  в  случае
необходимости протирать грязные сапоги. Вот он без такой губочки  никуда
не  выходит,  и  в  доказательство  он  достал  из  кармана   куртки   и
продемонстрировал мне губочку в пластмассовой коробке.
   В машине нам было никак  не  рассесться,  поскольку  мужики  галантно
предоставляли мне переднее сиденье, но москвичам  даже  вдвоем  было  не
поместиться сзади, а уж  Кораблеву  там  было  совсем  некуда  головушку
приклонить.
   Я плюнула и пошла назад, села в угол, все равно мне сразу на месте не
выходить; ко мне всей тушей прижался москвич с блестящим  галстуком  (из
ГУОПа, подумала я, гууровец сегодня в галстуке в полосочку), а  на  трех
квадратных сантиметрах у двери устроился Ленька. По дороге  добрые  дяди
из Москвы рассказывали про эту самую банду  взрывников  и  про  то,  что
бандитские умельцы там  взяли  обыкновение  минировать  оставленные  ими
помещения,  и  даже  не  оставленные,  просто  вышли  в  магазин   -   и
заминировали. Два участковых у них так подорвались, устройство сработало
один раз на открывание двери, второй раз - аж на голос.
   Когда мы подъехали к нужному  дому,  москвичи  стали  выяснять,  куда
выходят окна искомой квартиры. Высчитали с большим  трудом  окна,  после
чего один из них спросил Леньку:
   - Парень, ты вооружен?
   - Вооружен, - Кораблев показал им пистолет.
   - Ну давай иди вперед, мы тебе спину прикроем. Сначала лучше нам всем
гуртом по лестнице не топотать, а как войдешь, мы сразу за тобой.
   - Ладно, - согласился Кораблев.
   Он вышел из машины. Я видела, как он  достал  из  кармана  губочку  и
протер свои и без  того  сверкающие  ботинки.  Потом  аккуратно  губочку
упаковал обратно, вытащил ствол,  передернул  затвор,  дослав  патрон  в
патронник, и вошел в парадную.
   Мы стали ждать. В машине тихо играла музыка. Москвичи притихли и даже
не разговаривали друг с другом. Я закрыла глаза  и  откинула  голову  на
спинку сиденья. Почему они не идут за Ленькой? - подумала  я.  Вроде  бы
уже пора, он  давно  подошел  к  квартире.  Они  же  обещали  ему  спину
прикрывать! Я открыла глаза, подняла голову и  убедилась,  что  москвичи
сидят, как и сидели. Я, конечно, не особо сильна в их оперских  манерах,
но ведь они русским языком обещали ему спину прикрыть... Они  сидели  не
шелохнувшись, глядя перед собой, а я ругала себя за  то,  что  стесняюсь
задать им вопрос: чего они ждут? Почему не идут вслед за Кораблевым?  Из
подъезда, в котором скрылся Ленька, донесся какой-то звук. Я вздрогнула,
но они даже не шелохнулись. И вдруг я поняла, чего они сидят: они  ждут,
подорвется он или  нет.  Если  нет,  спустится  за  ними,  а  если  хата
заминирована, они услышат. И словно отвечая на  мои  мысли,  в  парадной
глухо  ухнуло.  Послышался  звон  стекол,  грохот.  Чуть  погодя  кто-то
крикнул.
   - Что же вы сидите?! - резко спросила я.
   - Нормально, нормально, - забормотали они в два голоса.
   - Да что нормально-то?!
   И в этот момент ухнуло еще раз, только в два раза громче.
   - Опа! - довольно сказал один, с переднего сиденья.
   Полуобернувшись ко мне, он подмигнул и  сообщил,  что  "эти  ребята",
взрывники, за которыми мы охотимся, всегда "двойку" закладывали: у самой
двери  один  заряд,  слабенький;  он  рванет,  только  чтобы   попугать,
бдительность притупить, и те, кто входит в квартиру, пережидают, думают,
что уже все, и идут дальше, и вот тут-то ухнет по-настоящему.
   Мне было не выйти из машины, дверь с моей стороны не открывалась, и я
с силой пихнула в бок москвича, сидящего рядом со мной:
   - Дайте мне выйти!
   Тот даже не шелохнулся.
   - Еще немного посидим, вдруг там "тройку" заложили, - пробормотал он.
   Тут я пожалела, что не получила  оружия,  -  я  бы  его  пристрелила.
Водитель дисциплинированно ни во что не вмешивался.
   - Нет, "тройки" нет, теперь пошли,:
   - обернулся бугай с переднего сиденья к напарнику.
   Они выгрузились из машины и неторопливо потопали в парадную.  У  меня
потемнело в глазах. Потом запрыгали золотые звездочки...  Теперь  я  уже
боялась выйти из машины и подняться туда, на место происшествия.  Что-то
там с Ленькой?
   - Что там с Ленькой? -  спросила  я  водителя  уже  вслух.  -