етив,  что  я  при
смерти. Сказал: "Натулечка, извини, я задержался", и отправился спать. У
меня тогда был кризис, после этого я поправилась. А  пока  поправлялась,
стала думать: а зачем он мне? Если он  претендует  на  звание  мужа,  то
пусть ведет себя как мужчина, отвечающий за  семью,  пусть  зарабатывает
деньги, а не посылает меня на показы, где  я  зарабатываю  вместо  денег
пневмонию.
   Пусть он  договаривается  с  мастерами,  которые  делают  в  квартире
ремонт, пусть защищает и развлекает меня. Но он не будет  этого  делать,
это  придется  делать  мне   до   конца   дней:   зарабатывать   деньги,
договариваться с мастерами, защищать и развлекать ; его. А нужно ли  мне
это, особенно если взамен я получаю только секс сомнительного  качества,
и то нерегулярно. Если даже  отбросить  в  целом  то,  чего  я  хочу  от
мужчины, то пусть уж секс будет, когда я захочу, а  не  тогда,  когда  в
районе нет происшествий, или в перерыве между футбольными таймами.
   Обдумав все это, я указала ему на дверь. Он очень обиделся.  Ах,  как
он плакал!
   Даже порвал на себе рубашку. Мы были очень молоды тогда... Но в конце
концов он  понял,  что  я  не  шучу,  собрался  и  ушел.  А  я  навсегда
разочаровалась в мужчинах.
   - В мужчинах или в работниках уголовного розыска? - тихо спросила я.
   - Во всех, деточка, потому что они все одинаковые.  Просто  некоторые
поддаются дрессировке. Их при определенном усилии можно научить лаять по
звонку и приносить  тапочки.  А  если  вы  позволите  им  проявить  свою
сущность, то будете в благодарность за труды иметь  посредственный  секс
между футбольными таймами, а больше ничего, я вас уверяю.
   - А может, вы просто не любили его? - максимально деликатно  спросила
я, надеясь, что она не обидится.
   - А он меня? - возразила она. - Сказать "люблю" - это еще не все.  На
это обычно и покупаются простушки с комплексом неполноценности.  Но  вы,
похоже, не простушка, хотя у вас  имеется  некоторый  комплекс  того  же
рода. Посмотрите, как вы сидите: на краешке стула, как будто вас  сейчас
сгонят. И могу утверждать - дома на диване вы тоже стараетесь занять как
можно меньше места.
   Я вздрогнула. Сашка не раз обращал мое внимание на то же самое,  даже
грозился вышить на диване крестиком пограничную  линию,  чтобы  наглядно
продемонстрировать мне, как по-сиротски я сижу, как будто  меня  вот-вот
сгонят.
   И на ноги мои, заплетенные в косичку, когда  я  сижу  за  столом,  он
обращал внимание, -  это  тоже,  по  его  мнению,  указывает  на  мощный
комплекс; это выражает  желание  закрыться,  отгородиться  от  пугающего
внешнего мира. А вот Горчаков неоднократно говорил, что  многие  считают
меня высокомерной, и я  ему  объясняла,  что  это,  возможно,  следствие
тщательно  и  длительно  подавляемого  комплекса  неполноценности.   Как
говорил Николай Гаврилович Чернышевский: если палка  долгое  время  была
перегнута в одну сторону,  то  чтобы  ее  выпрямить,  ее  должно  сильно
перегнуть в другую.
   Вот  так:  коллеги  не  разглядели   за   высокомерием   элементарную
застенчивость, реагируя намой признания словами: "У тебя  комплекс?!  Не
смеши!" - а пришла Нателла Редничук, пообщалась со мной походя,  и  я  у
нее как на ладони.
   - А в квартире у сына никаких  фотографий  и  писем  не  осталось,  -
сказала она с милой улыбкой, снова волшебным образом оттаяв, так, что  я
и представить ее сейчас не могла в жестком панцире Снежной королевы.
 
*** 
 
   В квартиру к  Вертолету  я  поехала  вместе  с  Ленькой;  уговаривать
безутешную вдову предстояло мне. Я  с  иронией  называла  ее  безутешной
вдовой, поскольку  не  представляла,  как  можно  с  серьезным  чувством
относиться к мужчине, который любил  пожрать,  а  чтобы  больше  влезло,
после обильной трапезы засовывал себе два  пальца  в  рот  и  освобождал
место для новой порции пищи, - именно о такой его привычке, в частности,
ходили слухи.
   Квартира вертолетовская напоминала Эрмитаж. Мы  с  вдовой  быстренько
договорились, что изымем фотографии осмотром, и  сейчас  мы  с  хозяйкой
чинно сидели на какой-то старинной козетке, а Кораблев с двумя соседками
понятыми  подробно  записывал  в  протокол  фотоальбомы   и   фотографии
россыпью. Соседки время  от  времени  отвлекались  от  протокола,  и  от
Кораблева, который умел быть  обаятельным,  когда  хотел,  и  поочередно
вскрикива-ли что-нибудь вроде: "Ах, Наташа, какая у тебя  вентиляционная
решетка! Я за такой гоняюсь уже полгода!
   Почем брала?"  -  "Четыреста  долларов",  -  томно  отвечала  Наталья
Леонидовна,  и  составление  протокола  продолжалось.  Я   между   делом
спросила, кто подарил ее мужу пресловутый крест. Вдова  призналась,  что
понятия не имеет и даже догадок высказать не может.
   Улов был  свезен  нами  в  прокуратуру  и  брошен  в  угол.  Его  еще
предстояло серьезнейшим образом разбирать, чем я и занялась в оставшееся
до конца рабочего  дня  время.  Фотографий  было  штук  четыреста,  весь
славный путь бандитского  бригадира  был  отражен  в  фотодокументах.  Я
рассыпала их по полу и ползала между кучками снимков, пока  не  находила
нужные и не откладывала их. К семи часам вечера в прокуратуру, озираясь,
вошли фээсбэшники и присоединились ко мне.
   Выловив из общей кучи несколько снимков,  они  отложили  их  на  край
стола и кивнули. Те снимки, что приглянулись мне, и выбранные ими  кадры
не совпадали.
   На тех снимках, что выбрали они, стояли обнявшись  крепкие  ребята  в
кожанах, на фоне черного "линкольна-навигатора", - я  хоть  рассмотрела,
что это такое...
   Один из обнимавшихся был явно  Вертолет,  остальные  имели  не  такое
уверенное выражение лица. Судя по всему, это они возили в  лес,  в  один
конец, застуканного ими Бурденко. Я  пролистала  дело  о  взрыве,  найдя
координаты  мастера  РЭУ,  присутствовавшей  при  осмотре  чердака,   и,
позвонив ей домой, спросила, брал ли  у  нее  накануне  взрыва  ключ  от
чердака кто-нибудь из милиции.
   - Да, - охотно вспомнила она. - Из милиции был такой вежливый молодой
человек. Дней за пять брал.
   - А что же мне сразу тогда не сказали?
   - Так вы же спрашивали про посторонних? А  посторонним  я  никому  не
давала... Милиция же не в счет.
   - Вы его узнать сможете?
   - Смогу, конечно, у меня хорошая зрительная память.
   Мысленно благословив свидетелей с хорошей зрительной памятью, и пусть
их число растет и  множится,  я  произвела  до  конца  недели  последние
приготовления к атаке и вместе с Александром отбыла в Москву, потащив за
собой еще и Хрюндика.
   Перед  этим  я   успела   потрясти   Лешку   Горчакова   на   предмет
характерологических особенностей мадам Чвановой.
   -  Маш,  ты  прости,  но  я  добросовестно  поднял  все  свои  старые
знакомства в мире моды и смог выяснить только одно: близких  подружек  у
Чвановой-Редничук нет и не было, с кем она общается и в каких  вращается
кругах,   никто   не   знает.   Но   все   мне   сказали    одно:    она
улыбается-улыбается, а потом челюсти раскроет и съест.
   - Леша, ну что это значит? Какую-нибудь конкретику бы...
   - Ну вот был случай, когда она еще участвовала  в  показах,  то  есть
очень давно, она уже лет пятнадцать не ходит  по  подиуму.  Там  нашлась
одна сушеная вобла с фигурой Наоми Кемпбелл, с  нашей  Нателлкой  вместе
начинала, так вот она сказала, что ради дополнительного показа, то  есть
ради дополнительных бабок, Нателла готова была удавиться, и когда кто-то
из других манекенщиц ее попросил отдать показ, для той другой  это  было
очень важно, кто-то должен был прийти ее смотреть, короче, вся судьба ее
решалась, на Нателлку все это никакого впечатления не  произвело.  "Тебе
нужен показ, а мне нужны деньги, - якобы сказала она несчастной девушке,
- если ты мне отдашь эту сумму, я тебя пропущу". Естественно, у  девушки
нужной  суммы  не  оказалось,  судьба   ее   оказалась   поломанной.   И
естественно, сушеная вобла рассказывала про себя.
   - Ой, подумаешь! Еще неизвестно,  как  там  было  на  самом  деле!  -
возразила я. - Во-первых, я ничего смертельного в этом поступке не вижу,
может, ей правда нужны были деньги до  зарезу,  а  во-вторых,  надо  еще
Нателлу послушать, ее вариант этой истории.
   - А вот знаешь, почему у нее  подружек  нет?  -  продолжал  Лешка.  -
Раньше были. Но у Нателлы есть такое свойство:  если  она  ссорится  или
обижается, то это навсегда.
   - То есть?
   - То есть если ей близкая подружка намекнет, что  у  Нателлы  шов  на
чулке перекручен, образно говоря, - ну, я не знаю, какие там еще  изъяны
внешности  могут  быть  у  манекенщиц,  -  эта   подруга   для   Нателлы
существовать перестает, причем не до  вечера,  пока  обида  уляжется,  а
навсегда. Наверное, у нее был определенный круг, но она со всеми по  той
или иной причине расплевалась.
   - Ты знаешь, если  человек  не  общается  с  тем  кругом,  в  котором
вращается, то это значит либо что он им не подходит, либо  что  они  его
недостойны. Нателла женщина незаурядная, может,  ей  с  этими  фифами  и
разговаривать-то не о чем, вот они и злятся.
   - Слушай,  по-моему,  ты  лоббируешь  интересы  Нателлы  Редничук,  -
заметил Горчаков.
   - Ну, нравится она мне, я этого и не скрываю. Люблю сдержанных людей,
хотя со мной она, по-моему, приоткрылась.
   - Ой, вряд ли сдержанность можно назвать  главным  качеством  Нателлы
Редничук, - противным голосом  сказал  Лешка.  -  Желаю  вам  успехов  в
столице, не зря тебе съездить, главное только,  чтобы  в  Генеральной  о
твоем вояже не пронюхали.
   - А, победителей не судят, - небрежно сказала я.
   - Вот как? - удивился Лешка. - Думаешь, там тебя ждет раскрытие?
   - Думаю, да.
   - Машка, ну вот  откуда  ты  это  знаешь?  Ну  откуда?  Знаю,  Лешка.
Чувствую.
   Для моего ребенка путь в Москву был первым столкновением  с  железной
дорогой, до этого он только два раза летал на самолете.  У  нас  в  купе
было три места, а на четвертом ехала  приятная  пожилая  особа,  которая
деликатно предложила не только запереть  дверь  купе  на  все  возможные
запоры,  но  и  для  совсем  уж  надежной  гарантии   прикрутить   дверь
веревочкой. Ребенок внимательно смотрел на эти манипуляции и на обратном
пути тревожно спросил, почему мы веревочкой не заматываемся. Решил,  что
так положено.
   Почувствовав, что из  окна  дует,  несмотря  на  опущенную  штору,  я
уложила ребенка головой к двери, но, посмотрев,  как  легли  другие,  он
устроил тихий скандал со слезой в голосе  и  доказывал  мне,  что  хочет
спать в поезде как все, по правилам, а не наоборот. Пришлось плюнуть  на
возможную простуду и восстановить статус-кво. После этого все уснули,  а
я ни на секунду не сомкнула глаз, опасаясь, что какие-нибудь преступники
снимут двери купе (мне рассказывали, что так  делают  поездные  воры,  ;
чтобы не вскрывать замок) и похитят ребенка. Почему его должны похитить,
я себе объяснить не могла, но было страшно. Проснувшийся под утро  Сашка
известным жестом обозначил степень моей дурости, а я ничего не  могла  с
собой поделать.
   Когда мы устроились в гостинице, ребенок категорически отказался идти
смотреть столицу, мотивируя тем, что Москва  ему  не  нравится,  слишком
шумная, никакие достопримечательности его не  увлекают,  и  он  лучше  в
номере посмотрит мультфильмы. Плюнув на упрямого  ребенка  в  переносном
смысле и задав себе риторический вопрос - а зачем мы его тащили сюда?  -
мы с Александром отправились по адресу, где, как значилось на  конверте,
давно проживала Алевтина Аркадьевна Богунец. Я очень  рассчитывала,  что
тетушка Богунец не сменила за это время место  жительства  и  не  отдала
Богу душу.
   Мы пришли на улицу Восстания, которая ввела в заблуждение  Кораблева,
поскольку тут проживал и еще один наш адресат, из ювелирского списка. Но
его - на потом. Войдя в парадную, я сжала  кулаки  и  про  себя  коротко
загадала, чтобы все получилось, чтобы Богунец была жива, здорова и дома.
Может, это Сашка приносил  мне  удачу,  но  все  оказалось  именно  так:
Богунец  была  жива,  здорова  и  дома.  Дверь  нам   открыла   пожилая,
чрезвычайно  подтянутая  женщина  с  седыми   волосами,   уложенными   в
аккуратную прическу, и даже не спросила через дверь, кто там и зачем.  Я
представилась, а Александр просто кивнул, и Богунец в ответ кивнула, как
на само собой разумеющееся, что  следователь  прокуратуры  прибывает  из
Петербурга с телохранителем. Конечно, она спросила,  что  случилось,  но
тут же сама предположила, что наш визит связан с убийством Дмитрия и его
жены.
   - Понимаете, Алевтина Аркадьевна, убийство  Дмитрия  не  раскрыто,  а
чтобы выдвинуть версии происшедшего, надо располагать  как  можно  более
полной  информацией   о   его   жизни.   Что   касается   вопросов   его
производственной деятельности, то на них в деле есть ответы, а  вот  про
личную жизнь ничего не известно. А учитывая, что в бизнесе ему  помогала
Нателла Ивановна, возможные версии могут иметь корни в ее жизни.
   - Вы ее Ивановной называете? - улыбнувшись, спросила Богунец.  -  Она
ведь всегда терпеть не могла свое отчество и сейчас требует называть  ее
по имени только. Но я вас хочу  спросить:  вы  ведь  с  поезда?  Давайте
позавтракаем, и за завтраком, с вашего позволения, все обсудим.
   - Спасибо вам большое, мы уже завтракали, мы ведь сначала приехали  в
гостиницу и устроились, - поспешно отказалась я.
   - А вот я  не  наелся  и  с  удовольствием  позавтракаю  с  Алевтиной
Аркадьевной,  -  неожиданно  проявил  своеволие  Сашка.  -   Пусть   моя
начальница не ест,  вы  знаете,  она  худеет,  -  объяснил  он  Алевтине
Аркадьевне, принимающей все за чистую монету.
   - Ну что ж, - вздохнула та и постелила на стол,  стоящий  в  комнате,
белоснежную  крахмальную  скатерть,  извлеченную  ею  из  ящика  буфета,
поразительно похожего на буфет в квартире Редничук в Питере.
   Вообще дом был очень  похож  на  дом  Редничук,  но  здесь  бее  было
вычищено и  вылизано,  а  у  Нателлы  все  покрывала  патина  царственно
небрежного отношения к вещам. Как говорила Коко Шанель:  как  жаль,  что
нельзя научить людей быть небрежными, в том смысле, что  это  не  наука,
это искусство быть небрежным...
   На скатерть  был  выставлен  серебряный  кофейный  сервиз  (наверное,
серебряный, вообще-то я не большой  знаток,  никогда  раньше  не  видела
серебряной посуды, поэтому могу  ошибиться),  серебряные  же  ложечки  и
кольца для салфеток. И когда первые чашечки кофе были выпиты хозяйкой  и
моим своевольным телохранителем,  я  достала  фотографию  Нателлы  и  ее
матери у гроба.
   Богунец взяла фотографию и долго смотрела на нее,  но  было  заметно,
что она ее не видит и думает о своем...
   - Это была страшная трагедия,  -  наконец  тяжело  вздохнула  она.  -
Надеюсь, я могу говорить с вами  откровенно?  Вы  меня  почему-то  сразу
расположили к себе, и кроме того, это уже дела давно минувших дней,  все
сроки давности должны были пройти. Мой брат, - начала она  обстоятельный
рассказ, - был человеком порядочным и слабохарактерным.  В  этом  смысле
Нателла пошла не в него, а целиком и полностью в свою мать.  -  Губы  ее
недовольно скривились. -  Сначала  мы  были  в  восторге  от  Нюши,  она
казалась такой утонченной и  нежной,  -  как  раз  то,  что  нужно  было
Ивану... А поскольку они жили отдельно, мы долгое время не  подозревали,
как она себя ведет в действительности. Она пила, - не алкоголичкой была,
конечно, а приводила всякие компании, пока Иван работал на двух работах,
чтобы Нюша могла тратить его деньги. И она ему изменяла,  он  много  раз
заставал ее, что называется, in flagranti, на месте преступления...  Это
случайно стало известно нам - я имею в виду моего мужа и меня, родителей
наших к тому времени уже не было в живых. Мы пытались  образумить  Нюшу.
Конечно, очень деликатно, не позволяя себе вторгаться в святая святых  -
супружеские отношения. Это было бесполезно,  у  меня  все  время  болело
сердце за Ивана, я как предчувствовала трагедию.  Я  все  время  жила  в
ожидании  страшного.  Она  его  поколачивала,  не  стесняясь   маленькой
Нателлы,  а  он  не  в  силах  был  поднять  на  нее  руку,  даже  чтобы
защититься...   Вот   вы   молоды,   скажите,   неужели   бывает   такая
всепоглощающая любовь, что человек прощает своему objet  все  -  измену,
ложь, пьянство, побои, пренебрежение к ребенку?
   Мы с Сашкой переглянулись, и я подумала, что я,  наверное,  на  такое
глобальное чувство не способна.
   - Однажды она чуть не повесила его, напоила и надела на шею  веревку.
Он спасся чудом, усилием воли и даже после этого  не  разошелся  с  нею.
Боже, неужели он не чувствовал неминуемой беды?
   На глазах у  Алевтины  Аркадьевны  показались  слезы,  она  аккуратно
промокнула их платочком, но голос у нее от этого не  изменился  и  спина
была такой же прямой.
   - Так  вот.  Мы  с  мужем  тогда  жили  в  Ленинграде,  в  нескольких
троллейбусных остановках от дома Ивана. И вот  как-то  вечером  я  места
себе не находила. Меня трясло, я  непроизвольно  ломала  руки,  и  вдруг
раздался телефонный звонок Нателлочки, ей было тогда шесть или семь лет.
Пожалуй, семь уже ей было. Мы сразу взяли машину и приехали к Ивану.  Он
лежал на кушетке, в рубашке и брюках, в виске у  него  торчали  ножницы.
Господи, как я все это пережила, теперь  сама  удивляюсь!  -  Она  опять
промокнула глаза платочком. - И главное, как Нателлоч-ка  это  пережила!
Ведь это все происходило при ней, у нее на глазах.  Когда  мы  приехали,
она не плакала, сидела на  кушетке  рядом  с  отцом.  Нюша,  эта  тварь,
понесла что-то про пьяного Ивана, который  якобы  упал  на  ножницы,  но
Нателлочка перебила  ее  и  твердым  голосом  рассказала  нам,  как  все
произошло. Как папа пришел и разогнал пьяную компанию,  как  мама  потом
уговорила его выпить, и они вместе  выпили,  и  как  после  этого  стали
ссориться, и мама бросилась  на  папу  с  ножницами,  видимо,  это  было
первое, что попалось ей под руку. А он только защищался и говорил  ей  -
осторожно, сама поранишься. И она ударила его острием ножниц в висок.  А
потом уложила на диван, прямо так,  с  ножницами  в  виске,  и  даже  не
вызвала "скорую помощь". Она даже не вызвала врачей! Мы, конечно,  сразу
набрали "ноль-три", а врачи приехали и немедленно вызвали милицию.  Нюшу
сразу не арестовали, но потом следователь нас вызывал и сказал, что это,
конечно, убийство и он арестует Нюшу. Он спрашивал  нас,  сможем  ли  мы
позаботиться о Нателлочке. Господи! - Теперь она заплакала  в  голос  и,
уже не стесняясь, истерически всхлипывала, и утирала  нос  платочком.  -
Господи! Я ведь на коленях перед  ним  стояла,  умоляла  его  ради  всех
святых закрыть дело.
   - Что? - Я не поверила своим ушам. - Вы просили  не  привлекать  жену
вашего брата?
   - Да, милая моя. -  Она  немного  успокоилась  и  качала  головой.  -
Невероятно, правда? Я стала для Нюши лучшим адвокатом...
   - Но почему?! - Я не могла прийти в себя от изумления.
   - Почему? Вы еще молоды, милая моя, и вам трудно это понять. Конечно,
я всей душой хотела возмездия для нее. Всей душой! Я  мечтала  об  этом,
если только можно мечтать о возмездии. В своей душе я сотни, тысячи  раз
сжигала ее, разрубала на части, но только в глубине  души.  И  я  стояла
перед следователем на коленях, умоляя  закрыть  дело.  Подумайте,  какое
будущее ждало Нателлочку. Отец убит, и кем! Матерью. Мать в  тюрьме.  Вы
только представьте детство ребенка при таких страшных условиях.  А  ведь
это все моментально стало бы известным, ее бы  дразнили,  она  бы  стала
изгоем, с клеймом дочери преступницы. Разве такой судьбы хотел  бы  Иван
своему ребенку? И разве я могла это допустить?
   Я смотрела на нее во все глаза.
   - Поэтому я умолила следователя отпустить ее и признать, что это было
не убийство, а несчастный случай.
   - А как же ему это удалось? - удивилась я. - Удар ножницами в  висок,
в левый...