отбила,  поскольку  серьезно
подготовилась к допросу. Но это был настоящий бой. А восстанавливалась я
после этого допроса двое суток, в тот вечер даже не помню, как добралась
до дому, а на следующее утро не могла проснуться.
   А вот с запросами, которые можно без лишних усилий послать по почте и
через две недели вскрыть конверт с ответом, я обычно тяну до последнего,
когда уже никакая почта не справится, и мне приходится самой тащиться  к
черту на рога, чтобы лично отдать запрос и получить ответ, но не за  две
недели, а за полдня, потому что завтра срок по делу.
   И ведь знаю об этом своем недостатке, а поделать с  собой  ничего  не
могу.
   Я несколько подуспокоилась после того, как в "Следственной  практике"
вычитала,  что  стиль  работы  следователя   обусловлен   его   волевыми
качествами.  Мол,   есть   категория   следователей,   которые   отлично
справляются с первоначальной, оперативной стадией  расследования.  Такие
следователи способны по несколько суток подряд,  без  отдыха,  неутомимо
выполнять неотложные следственные  действия;  а  когда  в  расследовании
наступает более спокойная полоса, когда требуется длительная планомерная
работа по делу, - этот тип следователей  утрачивает  интерес  к  делу  и
зачастую с трудом дотягивает его до конца, иногда  с  потерями  позиций,
завоеванных в первые дни работы.
   Представители же другой категории следователей, предпочитающие  более
спокойную,  кабинетную  работу,  столкнувшись  с  необходимостью  срочно
выполнить  большой  объем  следственных  действий,  особенно  если   это
сопряжено с необходимостью преодолевать препятствия, могут опустить руки
и не справиться с делом не потому, как  было  написано  в  "Следственной
практике", "что для этого нужно какое-то особое искусство, а лишь  из-за
особенностей своего характера".
   После этого я, помнится, долго козыряла этими  самыми  "особенностями
характера" и шефу, когда он требовал дело в  срок,  объясняла,  потрясая
"Следственной практикой", что я не из-за  несобранности  не  могу  сдать
обвиниловку вовремя, а исключительно из-за того, что меня мама родила  с
определенным типом темперамента.
   Шеф  грязно  ругался  на  "психологов  недоделанных"  и   убедительно
доказывал мне, что если не ждать прихода вдохновения, глядя  в  окно,  а
просто сесть за машинку, открыть дело и начать печатать большими буквами
заветные слова "обвинительное заключение", то дальше само пойдет.
   И только я пришла к выводу, что я спринтер, а не стайер и что  против
природы не попрешь, как все-таки решила  воспользоваться  советом  шефа.
Села за машинку, не дожидаясь  вдохновения,  проклиная  свою  несчастную
судьбу, шефа, бумагу, копирку, и сама не  заметила,  как  пошло-поехало,
Горчаков меня за уши от  обвинительного  оттаскивал,  когда  уже  совсем
стемнело.
   А сегодня, по дороге за сыном в школу, сдавленная со  всех  сторон  в
гулком метро, где народ в это время идет густо и бездумно, как  рыба  на
нерест, я вспоминала русского юриста Муравьева, который примерно сто лет
назад классифицировал следователей  более  красочно  и  ярко,  чем  наши
современники.
   Были, по его мнению, следователи-художники: всегда  талантливые,  они
могли одерживать блестящие победы,  поражая  верностью  чутья  и  меткой
проницательностью, но зато могли впадать и в самые  прискорбные  ошибки,
следуя к неверной цели. Мало пригодные  для  рядовых  повседневных  дел,
писал Муравьев  в  условиях  царского  самодержавия,  такие  следователи
обычно  сосредоточиваются  на   выдающихся   загадочных   преступлениях,
вдохновенно  исполняя  свои  обязанности  по  "любимым"  делам.   Мы   с
Горчаковым, обсудив  муравьевскую  классификацию,  кажется,  оба  тайком
причислили себя именно к этому завидному типу, но ни один из нас другому
в том не признался. А проблемы следовательские  за  столетие  ничуть  не
изменились: на одно "любимое" дело - десять рядовых да повседневных.
   Такой же тип следователя по призванию, но со знаком "минус"  Муравьев
называл следователем-инквизитором, - также увлекающимся, но  стремящимся
к цели не правильными путями, с ярко выраженным  обвинительным  уклоном.
При этом благая законная цель оправдывала у него  не  всегда  допустимые
средства.  Не  дай  мне  Бог  когда-нибудь  впасть  в   такую   апологию
Макиавелли...
   Более  грубый  тип  следователя,  по   классификации   Муравьева,   -
следователь-сыщик, который, не брезгуя личным вмешательством в розыскную
деятельность,  идет  по  пути,  несовместимому  с   его   процессуальным
положением.
   Ходил,  ходил  Игорек  Денщиков  по  такому  пути,  пока   еще   дела
расследовал, а не "вопросы решал"...
   Зеркальное его отображение  -  следователь-формалист,  ставящий  себе
задачу лишь облекать в соответствующую форму то, что само попало в сферу
расследования. Поступки его  "столь  же  формально  правильны,  сколь  и
бесплодны для  раскрытия  преступления".  Вот  на  это  почетное  звание
претендовали процентов сорок наших коллег; и как бы там ни язвил в адрес
следователей-формалистов дореволюционный юрист  Муравьев,  именно  такой
стиль поведения обеспечивал им регулярные поощрения к праздникам, доброе
имя  на  слуху  у  руководства  и  -  особо  бесплодным  для   раскрытия
преступлений - значки "Почетного работника прокуратуры" и  "Заслуженного
юриста",  титул,  который  охальник   Горчаков   непочтительно   именует
"Заслуженный артист юстиции".
   Была еще на нашей памяти пара-тройка зубров, обреченных  вымереть,  -
таких людей юрфаки больше не выпускали, - которых по этой  классификации
причислили бы к следователям-судьям, - действующим в меру,  вовремя,  "с
соблюдением коренных начал уголовного судопроизводства,  при  неуклонном
стремлении чистыми путями к обдуманной и  верной  цели";  и  не  хочется
думать о том, что на этих некогда чистых путях  все  загажено  до  такой
степени, что и шагу не ступишь, не вляпавшись в кучу дерьма.
   Слава Богу, что эти зубры уже там не бродят: кто по причине того, что
уже отошел в иной мир, кто доживает свой век на пенсии в глубокой тоске,
потому что не умеет быть пенсионером.
   Так, обдумывая судьбы российского следствия, я  и  не  заметила,  как
добралась до школы, возле  которой  носилось  новое  поколение,  кидаясь
портфелями и демонстрируя луженые глотки, знание ненормативной лексики и
полное отсутствие хороших манер.
   Уворачиваясь от летающих мешков  со  сменной  обувью,  я  проникла  в
школьный вестибюль и через несколько минут наблюдала,  как  к  гардеробу
выползают  второклашки,  изнуренные   семью   уроками   и   запрокинутые
тяжеленными ранцами. Вот и мой ушастик устало  щурится,  выискивая  меня
глазами.
   Скинув к моим ногам ранец, отчего сам он тут же  качнулся  вперед,  с
трудом удержавшись в  вертикальном  положении,  сыночек  порадовал  меня
сообщением о том, что завтра надо  сдать  сорок  рублей  на  планетарий,
восемнадцать на театр и десять на охрану. Вот знамение времени - в школе
теперь блюдет учебный процесс молодой  человек  с  карточкой  сотрудника
охранной службы на лацкане пиджака. Я  мысленно  посочувствовала  парню,
когда засекла на первый взгляд беспорядочное, а в действительности очень
продуманное движение вокруг него табунков  старшеклассниц,  одетых  так,
как следователю прокуратуры и не снилось, а бюст  и  ноги  такие  мне  и
вовек не отрастить. Я поймала себя на том, что брюзгливо думаю:  да,  не
внушили этим девочкам,  что  главное  украшение  женщины  -  скромность,
похоже, что они и слова-то такого не знают.
   Пожалуй, этот пост-более серьезное испытание,  чем  охрана  банков  и
стратегических объектов, хихикнула я про  себя  и,  забирая  свое  чадо,
подмигнула охраннику.
   Трамвайчик, который довезет нас до самого дома, быстро подошел, и мне
даже удалось пристроить ребенка  на  свободное  место,  где  он  тут  же
заснул; а когда я  попыталась  его  растолкать,  предупреждая,  что  нам
сейчас выходить, он, не открывая глаз, пробормотал: "Как мир жесток!.."
   Сашка поначалу подвергал меня убийственной критике за чрезмерную, как
он утверждал, опеку над большим мальчиком, которого я отвожу в  школу  и
привожу домой за ручку.
   - Да я, - убеждал меня спутник жизни, - в его годы уже ездил один  из
Московского района, где жил, в школу на Васильевский, и ничего  со  мной
не случилось, как видишь, дожил до солидного возраста.
   - Ну ты мне можешь, конечно, еще и Алешу Пешкова в пример привести  с
его тягой к  знаниям,  только  я  и  минуты  спокойно  не  просуществую,
выпустив  своего  деточку  одного  в  город,  к  источникам   повышенной
опасности и маньякам, упаси Господи,  -  отвечала  я,  и  спутник  жизни
хмыкал с выражением "О, женщины!" на скептическом лице.
   Впрочем, на его скепсис быстро нашлось  противоядие.  Как  любящий  и
воспитанный  мужчина,  Александр  заходил  за  мной  на   работу,   если
освобождался раньше,  а  я  задерживалась,  ну  и,  естественно,  рвался
помочь. Несколько раз ему было  оказано  высокое  доверие  разложить  по
экземплярам напечатанные обвинительные заключения, и он не мог, конечно,
не прочитать текст на листочках, а прочитав, с ужасом спрашивал меня:
   - Что, неужели это так и было?!
   - Ну ты же видишь,  что  это  не  любовный  роман,  а  процессуальный
документ.
   - И что, этот мутант, этот выродок заманил девятилетнего мальчика  на
чердак и разорвал ему задний проход?!
   - И не только этого мальчика, ты же видишь, там еще пять эпизодов. Я,
когда детей вызывала на опознания, каждый  раз  предлагала  прислать  за
ними машину  -  уголовный  розыск  был  готов  детей  привозить,  а  мне
неизменно  родители  отвечали:  "Что  вы,  мы  лучше   на   общественном
транспорте, мы ведь еще не сидим, можем только стоять и лежать,  нам  же
пятьдесят швов наложено"...
   - Господи, а куда же  родители  смотрели,  когда  их  детей  урод  на
лестницах ловил?!
   - А что ты хочешь от родителей? Двенадцатилетнего пацана в  три  часа
дня послали за хлебом в магазин на углу.  А  вот  этого,  девятилетнего,
мама вообще встречала на лестнице, маньяк его перехватил у лифта.
   После  такого  чтения  мой  спутник  жизни  как-то  пришел  домой   и
обеспокоенно спросил:
   - А где Гоша?!
   - Во дворе играет с ребятами, а что?
   - Как ты можешь его отпускать?
   - Да ведь светло еще, и ребят полно во дворе.
   - Я пойду  посмотрю,  -  взволнованно  заявил  Александр  и  по  пояс
высунулся в окно, пытаясь определить местонахождение Гошки.
   - Ну что? - с интересом спросила я.
   - Вот он, бегает, - докладывал мне Александр. - Остановился.  Толкает
девочку, смотрит на окна... Уже восемь часов,  я  пойду  его  покараулю,
мало ли что.
   Еле сдерживая смех, я поинтересовалась, кто  это  меня  тут  на  днях
пилил за чрезмерную опеку - граф Толстой или Пушкин? Сашка промолчал.
   Так что продолжаю своего большого мальчика водить  за  ручку.  Бедный
мой  сонный  Хрюндик  на  ватных  ногах   дотащился   до   квартиры,   я
поуговаривала его вымыть руки, переодеться и поесть  при  мне,  он  вяло
отмахнулся:
   - Ладно, ладно, ма, только я посплю сначала немного,  -  и  стащив  с
себя школьную одежду, плюхнулся на диван.
   Я поставила на плиту суп, сервировала ему стол  по  высшему  разряду,
чтобы ребенку быстрей захотелось  пообедать,  и  побежала  нести  дальше
трудовую вахту.
   По  дороге,  на  бегу,  соображала,  как  мальчика,   родившегося   и
выросшего, в общем-то, в интеллигентной семье, где взрослые  без  натуги
выговаривают "спасибо" и "пожалуйста", приучить  открывать  дверь  перед
женщиной, благодарить за услугу без напоминаний и после еды вытирать рот
салфеткой. Сходили мы тут с ним в  модную  пиццерию,  поскольку  ребенок
интересовался, что такое настоящие итальянские спагетти; это мне  стоило
кучи денег, а Гошка еле ковырнул спагетти "болоньезе", сказал, что очень
вкусно, и вытер руки о меню.  Когда  я  рассказала  об  этом  Сашке,  он
предположил, что мы, вероятно, сидели далеко от окна.
   - Не поняла, какая связь?
   - Ну, до занавески не дотянуться было, - разъяснил он.
   Но если серьезно,  у  меня  складывалось  впечатление,  что  так  мой
ребенок выражает неосознанный протест  против  жестокости  мира.  В  его
маленькой душе бессилие что-нибудь изменить  во  взрослом  мире  рождает
намерение поступать против взрослых правил поведения. Хорошо, если  этим
он и ограничится; даже думать не хочется, что его  протест  может  пойти
дальше и распространиться на пренебрежение десятью заповедями. Наркотики
какие-нибудь, дурная компания...
   Тьфу, тьфу, я помотала головой, отгоняя страшные  мысли,  и  чуть  не
проехала свою остановку...
   В кабинет я влетела под призывное треньканье телефона. Вот странно: я
в большинстве случаев по звонку угадываю,  кто  на  том  конце  провода.
Когда телефонирует  моя  подружка  Регина  Шнайдер,  способная  душу  из
человека вынуть, если ей приспичит, - звонок громкий  и  требовательный;
если же звон настойчивый, но нежный, это Сашка и никто  больше.  А  если
перед телефонным звонком слышны были повороты  диска,  -  это  Горчакову
из-за стенки лень задницу поднять, он хочет по телефону  спросить,  буду
ли я пить чай.
   Схватив трубку, я поняла, что не ошиблась - это любимый мужчина решил
напомнить о себе.
   - Машунька, ты обедала?
   - Не успела.
   - А чего так тяжело дышишь?
   - По лестнице бежала.
   - Зарядку надо делать.
   - А ничего, что вместо зарядки пробежка в  школу,  потом  на  работу,
потом в школу, потом домой и опять на работу? Не говоря  уже  о  стирке,
готовке, мытье посуды и пола, осмотре  мест  происшествия  и  подшивании
уголовных дел?
   - Ну вот, опять упреки! Начнем сначала: ты обедала?
   - Не успела.
   - А ты же вроде бутерброды себе какие-то брала?
   - Тебе показалось.
   - Небось Горчаков сожрал, как всегда? Ну, я  этому  дяде  с  большими
зубами зубы-то пообломаю, самыми ржавыми щипцами! Ты только  замани  его
ко мне в кабинет... - Любимый мужчина работает стоматологом, и  шутки  у
него соответствующие. - Как ты думаешь, к чему это я?
   - Ума не приложу.
   - Ну, догадайся!
   - Не могу. Мои мысли заняты образом Горчакова, которому нечем укусить
бутерброд. Сашка, а ты правда так можешь сделать?
   - Машуня, нам денежку дали. Пойдем пообедаем вместе?
   - Саш, я не могу, - заныла я. - Я же вместо обеда за Гошкой ездила, и
у меня дел куча, и еще дежурю я сегодня.
   - Предлагаю соломоново решение: мы пойдем в бистро, которое  напротив
прокуратуры, обед займет не больше получаса, а ты предупредишь,  что  ты
там, в крайнем случае, за тобой прибегут.
   Тут я поняла, что очень хочу есть, и  не  просто  принимать  пищу,  а
сидеть в теплом кафе напротив  любимого  мужчины,  вдыхать  какие-нибудь
вкусные запахи и хотя бы полчаса никуда не торопиться.
   - Встречаемся в бистро, - сказал любимый мужчина, поняв, что  клиент,
то есть я, в кондиции и пора ковать железо. - Пока я в пути, ты  выбирай
еду и ни в чем себе не отказывай.
   - А ты скоро?
   - Лечу на крыльях любви, - заверил он и отключился, пока я не  успела
передумать.
   Положив трубку, я с большим удовольствием покрутилась перед зеркалом,
проверяя, в каком ракурсе я  наиболее  выгодно  смотрюсь.  Сегодня  я  в
короткой куртке и в юбке, строгой на первый взгляд, - прямой, из черного
сукна, длиною до середины икры; а  на  северо-западе  у  нее  разрез  до
бедра, и когда я иду, получается, что одна нога у меня в миди, а  вторая
в мини. Как-то, наблюдая, как я собираюсь на работу  в  этой  юбке,  мой
пытливый ребенок задал вопрос, почему я  не  надеваю  колье  из  речного
жемчуга, которое они с бабушкой подарили мне на  день  рождения.  Я  ему
разъяснила, что колье - украшение к праздничной одежде, а на работу надо
одеваться скромно. На это мой Хрюндичек сказал:  "Не  понимаю,  о  какой
скромности может идти речь, когда ты в этой юбке..." Устами младенца!
   Может, и не зря мой бывший муж запрещал мне эту юбку  носить  и  даже
как-то порывался ее сжечь.
   Горчаков называет эту юбку "достояние республики" и  утверждает,  что
если вид женских ног повышает настроение, то общественный долг женщины -
демонстрировать их как можно чаще. Правда, тут же  он  подкусывает  меня
тем, что у нашей помощницы прокурора Ларисы Кочетовой ноги  длиннее,  на
что я неизменно отвечаю, что хоть у нее длиннее, а у меня красивее.
   На часах было без  пятнадцати  три,  я  рассчитала,  что  максимум  к
четырем я вернусь на рабочее место и,  будучи  сытой  и  умиротворенной,
принесу гораздо больше пользы обществу, чем голодная, уставшая  и  злая,
как  сейчас.  И  займусь  сначала  обдумыванием   предстоящего   допроса
фигуранта Пруткина, а потом прикину,  с  чего  начать  по  материалу  на
Денщикова, а если успею, то еще переделаю формулу обвинения по одному из
своих старых  дел  -  если  удастся  завтра  попасть  в  тюрьму,  заодно
перепредъявлюсь клиенту,  благо  его  адвокат  сейчас  бывает  в  тюрьме
ежедневно.
   Более того,  я  даже  успела  набрать  номер  телефона,  указанный  в
заявлении Скородумова, и мне тут же ответил глуховатый, но  не  лишенный
приятности мужской голос.
   - Олег Петрович?
   - Да, это я. Если я не ошибаюсь, со мной говорит Мария Сергеевна?
   Если он хотел меня удивить, то своей цели он достиг на  сто  двадцать
процентов.
   - Я из прокуратуры, - на всякий случай уточнила я.
   - Я понял, - отвечал мой проницательный собеседник.
   Ладно, потом я разберусь, как он меня вычислил, а  пока  не  подам  и
виду.
   - Олег Петрович, вы  могли  бы  подойти  ко  мне  завтра?  Желательно
пораньше, я бы хотела с вами побеседовать.
   - Очень удачно, что вы позвонили, - ответил он. - Я собираюсь  сейчас
уехать за город и вернусь только к утру. В девять тридцать я могу быть у
вас.
   Это подходит?
   - Очень хорошо.
   - До завтра.
   Слегка озадаченная, я подкрасила правый глаз, а с левым  все  было  в
порядке, заглянула в канцелярию и предупредила Зою, что  буду  в  бистро
напротив.
   Зоя вдогонку крикнула мне:
   - Маш, до тебя дозвонились по материалу? Минут  пять  назад  звонили,
спрашивали, у кого заявление Скородумова. Я дала твой телефон...
   - Да, Зоечка, все в порядке!
   Таким образом, грамотно распланировав остаток своего рабочего  дня  и
начало следующего, через полчаса я уже сидела  в  теплом  кафе  напротив
Сашки, на которого с большим интересом посматривали две шикарные  девицы
из-за соседнего столика, вдыхала аромат жареной  картошки  и,  улыбаясь,
мысленно показывала девицам кукиш.
   - Как Гошка? - спросил любимый мужчина, поглаживая мою руку на глазах
у девиц.
   - Что-то он сегодня вялый, спать лег днем. Не заболевает ли?
   - Полечим, Машуня, уж что-что, а горчичники  поставить  я  сумею,  со
своим медицинским дипломом.
   - Это вызовет волну протеста.
   В прошлый раз мой ребенок, узнав, что принято решение подвергнуть его
такой экзекуции, намазюкал на картоне лозунг: "Скажи горчичникам  нет!",
прицепил картонку к швабре и маршировал по квартире со свирепым видом до
тех пор, пока Сашка, хохоча, не заявил, что от смеха у него руки  дрожат
и он боится промахнуться горчичником.
   - Тебе удобно? Не дует? - заботливо спросил Саша. - Может, пересядешь
на мое место?
   - Ты что, не знаешь, что женщина в злачных местах должна сидеть лицом
ко входу?
   - Почему? - удивился Сашка.
   - Деревня! По правилам хорошего тона. Это очень легко запомнить, есть
такой анекдот: двое сидят  в  ресторане,  женщина  достает  пудреницу  и
начинает пудрить нос, а мужчина вдруг падает на пол. Официант  наблюдает
эту  картину,  видит,  что  мужчина  не  встает,  подходит  к   столику,
наклоняется к женщине и тихо говорит ей: "Мадам, ваш муж упал под стол!"
Женщина, продолжая пудрить нос, отвечает: "Нет, мой муж входит в дверь".
   Любезный бармен принес Александру бифштекс с цветной капустой, а  мне
жареную треску весьма  аппетитного  вида,  и  я,  н