олновался,  но  не  набросился  на
меня с криками, как  это  сделал  бы  бывший  муж,  а  обрадовался,  как
маленький, когда мы вошли в дверь, целые и невредимые.
   Уложив ребенка, смыв косметику, расчесав на  ночь  волосы  и  наконец
удовлетворившись своим отражением в зеркале, я нырнула под теплое одеяло
и, прижавшись к Сашке,  в  который  раз  подивилась,  как  его  близость
возбуждает меня до сих пор, хотя по прошлому опыту ни  один  мужчина  не
оставался мне приятен так долго. Первое  время  я  даже  просыпалась  по
ночам  от  сжигавшего  меня  чувства  и,  обнаружив,  что  во   сне   мы
отодвинулись друг от друга, вцеплялась в Сашку, прижимаясь к  нему  всем
телом, от кончика носа до кончиков пальцев на ногах. "Ты чего?" -  нежно
бормотал Сашка, обнимая меня и прижимая к себе еще крепче.
   "Обозначить принадлежность", - объясняла я,  и  это  его  умиляло.  К
моему глубочайшему удивлению, это осталось с нами до сих пор. И  мне,  с
моей мнительностью, все время становилось страшно: так  хорошо  быть  не
может, не придется ли расплачиваться за такое счастье...
   Но при этом меня не могло не удивлять и мое  отношение  к  возможному
разрыву. Я из тех людей, кто не верит в вечную  любовь.  Я  хорошо  могу
себе представить, что человек может сильно  и  страстно  любить  другого
человека, женщина мужчину или мужчина женщину, неважно. И что, любя  еще
во  вторник  вечером,  этот  человек  может  в  среду  утром  проснуться
совершенно свободным от своего чувства. И никто в этом не будет виноват,
а  меньше  всего  -  человек,  которого  разлюбили.  В  нем  ничего   не
изменилось, но любовь ушла, как вода в песок, - и все.
   Поэтому я вполне допускала, что  такое  может  произойти  и  с  нами.
Только про то, что я могу разлюбить, я не думала,  а  представляла,  как
Сашка в один прекрасный день просыпается свободным от любви  ко  мне.  И
что странно, эта воображаемая картина не повергала меня в  ужас.  Только
недавно меня осенило, почему  так:  я  уже  пережила  уход  от  мужчины,
пережила разрыв с мужем, чего страшно боялась,  и  поняла,  что  это  не
смертельно и что это можно пережить.
 
*** 
 
   Вставать ни свет  ни  заря  в  воскресенье  -  это  такое  изощренное
издевательство над нервной системой, что врагами  поочередно  становятся
мерзко громыхающий  будильник,  нагло  сопящий  во  сне  спутник  жизни,
вредный, не желающий закипать чайник и душ - то безобразно  горячий,  то
неприлично  холодный.  В  такие   утренние   часы   поневоле   начинаешь
задумываться о смысле жизни, о вечном, но ничего для себя  утешительного
не придумываешь. Я тоскливо думала о вечном, с  отвращением  глядя,  как
зеркало отражало усталое лицо  с  припухшими  веками,  -  хотя  нет,  не
усталое.  Постаревшее.  И  от  этого  открытия  настроение  у  меня   не
улучшилось.
   Но чудесное, морозно-солнечное  утро  и  пустой  троллейбус  с  чисто
вымытыми стеклами примирили меня с действительностью. Я  вспомнила,  что
люблю дежурить. А если не будет выездов, я лягу  на  диван  и  высплюсь.
Хотя давно уже не бывает дежурств без выездов...
   На входе  в  ГУВД  стоял  средних  лет  постовой,  с  которым  мы  не
здоровались.
   Несколько лет  назад  между  нами  случился  небольшой  конфликт,  по
причине его служебного рвения. Один из прошлых  начальников  ГУВД  вдруг
решил ввести  в  своем  учреждении  "фейс-контроль",  хотя  тогда  этого
словосочетания еще не знали, и для начала запретил женщинам приходить на
работу в брюках, а постовым не велел пускать таких брюконосиц в ГУВД.  А
тут как раз я на дежурство в брюках пришла, и не видела  в  этом  ничего
плохого. Конечно, по пожарной лестнице, например, можно и в  узкой  юбке
залезть, и  в  подвал  тоже  в  юбке  можно  спуститься,  но  в  брюках,
согласитесь, куда удобнее. Постовой загородил собой  вход  и  четко  мне
изложил  приказ  начальства:  "Не  пущать!"  Я  для   приличия   с   ним
попрепиралась, но он не желал уступить ни пяди. Потом мне это надоело. Я
сказала, что мне в принципе все равно: я сейчас повернусь и пойду домой,
написав предварительно рапорт, что не была допущена на дежурство.  А  он
пусть  как  хочет,  так  и  перекрывает  город.  Постовой   занервничал,
задергался, но в конце концов пропустил меня. Но  здороваться  мы  после
этого перестали.
   Из комнаты медиков доносился  жизнерадостный  голос  Левы  Задова.  Я
демонстративно  открыла  ключом  следовательскую  комнату  -   настолько
необитаемую, что оттуда повеяло затхлостью, - и, бросив на  продавленное
кресло сумку, легла на такой же продавленный диван и накрылась  одеялом.
С Задовым общаться мне не хотелось.
   А ему,  наверное,  хотелось,  поскольку,  услышав  в  следовательском
закутке шевеление, он тут же сунул сюда нос.
   - Маша, ты что, заболела? - осведомился он.
   - Я поспать хочу.
   - Так иди к нам спи, у нас теплее и телевизор работает.
   - Я же сказала, что спать хочу, а не телевизор смотреть.
   - Ну-ка, - он  подошел  ко  мне  и  положил  руку  на  лоб,  проверяя
температуру.
   - Вроде нормальная... А чайку не хочешь? Я тебе сюда принесу, если ты
никого не хочешь видеть. А?
   Он так искренне проявлял обо мне заботу, что я подумала - а  чего  я,
собственно, злюсь? Ну, высказал человек обо мне свое мнение,  а  за  то,
что высказал его в мое отсутствие, а не прямо в лицо -  спасибо.  Он  не
обозвал меня ни взяточницей, ни уродиной, ни дурой, просто сказал, что я
стерва. А к этому я уже  должна  привыкнуть.  Судя  по  всему,  половина
населения Санкт-Петербурга так считает. А раз так, может, в этом  что-то
есть? И особенного во мне ничего,  и  в  этом  он  прав.  Я  повеселела,
поднялась с продавленного дивана, который впивался мне в бок пружиной, и
пошла болтать с экспертами.
   Они обсуждали участившиеся случаи детских смертей от рук  -  нет,  не
очередных страшных маньяков, - а своих собственных  родителей.  Левка  в
прошлое дежурство выезжал  на  трупик,  извлеченный  из  воды;  родители
восьмимесячного ребенка сбросили его в мешке в  прорубь:  кричал,  мешал
спать. Наташа  Панова  ездила  на  следственный  эксперимент  с  молодой
мамашей, которая успокаивала  грудного  ребенка,  лупя  его  разделочной
доской по голове. Уж на что у грудных детей кости черепа эластичные,  но
в конце концов она их сломала. Я припомнила собственную  подследственную
- восемнадцатилетнюю девицу, которая дома в ванне тихо родила мальчишку,
задушила его, положила в тумбочку под телевизор, а вечером, пойдя гулять
с подругой, заодно прихватила трупик и зарыла во дворе...
   Что это такое? Очередное знамение времени? Или так было, есть и будет
всегда?
   Одни женщины годами стоят  в  очереди  на  усыновление  или,  мучаясь
токсикозом, с великим трудом вынашивают долгожданных  детей,  а  другие,
которым Бог дал здорового  и  крепкого  ребенка,  поят  его  дихлофосом,
потому что ребенок мешает устроить личную жизнь.
   Куда же  делся  материнский  инстинкт?  Спит  он  в  них  или  вообще
отсутствует?
   Спит материнский инстинкт или его нету у  женщины,  сожитель  которой
совершает развратные действия с ее пятилетней дочкой и трехлетним сыном,
а когда дочка жалуется маме, та ей отвечает в таком духе: и если он  еще
что-нибудь с тобой сделает, ты только мне не говори, а то я тебя накажу;
следующее, что делает сожитель - берет трехлетнего мальчишку за ноги и -
головой о стену...
   - Причем, Машка, у этих девушек только их собственные переживания  на
уме.
   - Наташа Панова, обычно такая спокойная, тут раскипятилась. - Родила,
задушила,  вынесла  на  балкон  и  ждала,  пока  умрет.  Следователь  ее
допрашивает о  ребенке,  а  она:  "Вы  представляете,  я  побледнела,  я
позеленела... Скажите, а у меня сепсиса не будет, я  пуповину  ножницами
перерезала?.."
   -  Да  что  я,  не  видела  таких,  что  ли?  Самое  интересное,  что
материнский инстинкт в подкорке должен сидеть, на уровне подсознания.  А
у них подкорки, что ли, нету?
   Нашу невеселую беседу  прервал  звонок  прямой  связи  с  оперативным
дежурным по городу. Он попросил меня связаться с РУБОПом, и  я  послушно
позвонила по телефону заместителя начальника управления, гадая, зачем  я
им понадобилась в выходной. Заместитель  начальника  управления  передал
трубку Василию Кузьмичу, почему-то прозябавшему на работе, и тот сообщил
мне, что  у  них  кое-какие  непредвиденные  обстоятельства,  а  именно:
Вертолет умер.
   - Что? - не поверила я своим ушам. - Грохнули, что ли? Как его сумели
достать  при  такой  охране?  Или  всю  охрану  заодно  положили,   чтоб
наверняка?
   - Нет, Мария Сергеевна, - мой собеседник помолчал,  -  он  сам  умер.
Можно сказать, угас на больничной койке.
   - Позорная смерть для преступного авторитета, - невесело пошутила  я.
- Слушайте, а вы уверены, что это он умер? Может, он нам подсунул  чужой
труп, а сам уже границу пересекает?
   - Там жена у изголовья стояла...
   -  Ну  и  что?  Может,  весь  этот  спектакль  с  больницей,  тяжелым
состоянием, реанимацией только для этого и был сыгран? -  Я  все  больше
проникалась этой идеей. - Представляете, как хитро придумано: ложится  в
больницу, тихо угасает в присутствии большого количества народу,  смерть
констатируют врачи, потом происходят пышные  похороны,  и  Вертолет  вне
опасности. Больше никто на него не  покушается,  а  через  пару  месяцев
где-нибудь на Кипре объявляется солидный бизнесмен,  какой-нибудь  Педро
Гонзалес. Можно еще и пластическую операцию  сделать.  Заодно  и  РУБОПу
ручкой помашет. Что бы  на  него  ни  было,  все  прекратят  за  смертью
клиента. Знаете что: давайте-ка я съезжу осмотрю труп. Он еще там?
   - Там, его охраняют.
   - Надо бы его дактилоскопировать,  сфотографировать,  образцы  всякие
взять и вообще отправить на  вскрытие  в  городской  судебно-медицинский
морг. Вы меня вызывайте через дежурного  по  главку,  я  его  осмотрю  и
договорюсь, чтобы взяли в БСМЭ.  Вертолет  же  судим  был,  хотя  бы  по
пальчикам и проверим личность покойного.
   - Машечка, что-то  мне  слабо  в  это  верится,  -  возразил  Василий
Кузьмич. - Ты только представь, как надо  напрягаться,  чтобы  Вертолета
незаметно из больницы эвакуировать, а  на  его  место  положить  другого
человека. И как этот второй Богу душу должен отдать? Мочить его?
   - Василий Кузьмич! Да зачем кого-то эвакуировать,  а  другого  взамен
подсовывать? Все проще: в  больницу  сразу  другого  человека  привезли.
Лагидина ведь забирали по  "скорой",  из  дома.  Вот  там  сразу  другой
человек и влез на носилки. Может, и вправду какой-то больной. А  у  кого
возникнут  сомнения  в  личности,  раз  жена  тут  круглосуточно  и  вся
королевская рать? Да и история болезни  на  имя  Лагидина  оформлена.  В
общем, сторожите тело до моего прибытия...
   Кто со мной едет? - обратилась я к экспертам, положив трубку.
   - Куда? - в один голос спросили они. - Лес или поле?
   - Четвертая больница, отделение реанимации.
   - А нам-то что там делать? Опять там больного постреляли?
   - Нет, больной умер, прикованный к постели.
   - Наручниками, что  ли,  прикованный?  -  предположил  подозрительный
Задов.
   - Испустил дух, благословляемый родственниками.
   - Ничего тогда не понимаю,  -  упорствовал  Задов.  -  Он  что,  член
царской семьи? Маску посмертную снять надо?
   - Он был покруче.  Это  труп  Вертолета.  А  маску  можно  снять  для
истории.
   - О-о! Тогда поехали. А ты Вертолета в лицо знаешь?
   - Только по фотографиям.
   На этот раз мы  попали  в  кардиологию  без  проверки  документов.  В
многострадальном отделении реанимации  было  не  продохнуть  от  народа,
причем неизвестно, кого  было  больше  -  представителей  организованной
преступности или борцов с нею; и те и другие, смешавшись в кучу,  курили
и вполголоса обсуждали какие-то вопросы. На кровати в палате  реанимации
лежало обнаженное тело. Спиной к кровати, в  строгом  твидовом  костюме,
курила жена Лагидина, глядя в окно. Она даже не  повернулась,  когда  мы
вошли. По моей просьбе Кузьмич, который встречал нас у лифта и  провожал
по всему реанимационному отделению, тихо подошел к ней, взял под локоток
и отвел в ординаторскую.
   Как-то незаметно в палате  появился  доктор  -  тот  самый  худенький
парнишка, халат ему даже до коленей не доставал. Он тихо поздоровался  с
нами и присел на край кровати, где лежало тело.
   - Как ваше имя-отчество? - тихо спросила я.
   - Назарбай Янаевич.
   - Это ваш больной?
   - Да-да, это Лагидин, - сказал он, кивнув на труп.
   - Вы можете это утверждать?
   - С полной уверенностью, - он удивился.  -  А  что,  у  вас  какие-то
сомнения?
   Я пожала плечами.
   - А от чего, по вашему мнению,  наступила  смерть?  -  спросила  я  у
доктора.
   Тот смутился и опустил глаза.
   - Я же говорил, что он поступил с симптомами  неясной  этиологии.  Вы
знаете, мы так и не разобрались в характере его заболевания. Я на завтра
вызвал консультантов из  Военно-медицинской  академии.  -  Он  помолчал,
потом решился:
   - В связи с этим я бы очень просил вас не отправлять труп в городской
морг, на Екатерининский. Оставьте его, пожалуйста, у нас, я бы сам хотел
его исследовать или, по крайней  мере,  поучаствовать  в  аутопсии.  Мне
очень важны данные внутреннего исследования, потом я хотел  бы  провести
ряд анализов... Я вас очень прошу. Готов на колени встать. Видите ли,  я
пишу научную работу...
   Доктор стал заглядывать мне в глаза.
   - Я осмотрю труп, а потом решу, - мягко  сказала  я.  -  Лева,  давай
приступим.
   Василий Кузьмин, найдите понятых.
   - Я вас очень прошу, - повторил доктор. -  Это  очень  принципиальный
для меня вопрос, я бы сказал - вопрос жизни и смерти.
   Я кивнула и посмотрела на распростертое на кровати тело. Оно не  было
даже прикрыто простыней. При жизни этому человеку не мешало  бы  скинуть
килограммов семь-восемь лишних. Весь он был какой-то кряжистый, плотный,
с широкой грудью, короткой шеей, толстыми пальцами.  Круглая,  как  шар,
налысо обритая голова.
   Локтевые  сгибы  были  заклеены  пластырем  -  наверное,   капельницы
ставили. Трусов на нем не было,  зато  шею  обнимала  массивная  цепь  с
крестом, украшенным драгоценными камнями, в центре  креста  располагался
довольно большой ярко-синий камень.  Я  невольно  залюбовалась  им,  его
синее сияние просто глаза резало. На  столике  рядом  с  кроватью  стоял
стакан, лежали видеокассеты и два радиотелефона.
   - Лева, давай сразу цепь снимем, пока  тут  жена,  ей  и  отдадим,  -
предложила я Задову.
   - Конечно, по пути в морг ее живо к рукам приберут,  -  кивнул  он  и
повернул цепь на шее покойного Вертолета, ища замок.
   Проведя руками по груди трупа под крестом, он заметил:
   - Ткани гиперемированы. Блин, замок какой-то  странный,  мне  его  не
расстегнуть.
   - Что значит "не расстегнуть"? Посмотри как следует.
   - Хочешь, сама попробуй, - разозлился Лева.
   Я наклонилась к телу, пытаясь рассмотреть механизм  замка,  держащего
цепь.
   Казалось, что замок представляет собой монолит.
   - Дай-ка лупу, - попросила я эксперта.
   Задов покопался в экспертной  сумке  и  протянул  мне  увеличительное
стекло.
   Снова нагнувшись к замку цепочки, я вертела лупу так и эдак,  пытаясь
рассмотреть замок со всех сторон.
   - Лева, посмотри ты, - наконец сказала я, передавая ему лупу.  -  Мне
что-то странное кажется.
   Теперь Задов склонился с лупой к цепочке.  И  через  несколько  минут
подтвердил мои догадки - цепь действительно была запаяна, и  расстегнуть
замок было невозможно.
   -  Вот  богатей  чертовы,  -  сказал  Лева  и  добавил  к  "богатеям"
замысловатое ругательство. - Он что, боялся, что на  него  в  подворотне
нападут и будут крест с шеи  снимать?  Или  в  общественной  бане  крест
сопрут, пока он стоит в очереди за шайкой?
   - Во-во, - поддакнула я. - Знаешь фирменный анекдот от стоматолога?..
   - Сашка твой, что ли, рассказал?
   - Ага. В шикарном зубоврачебном кабинете человек  садится  в  кресло,
раскрывает рот, и врач ему говорит: "У вас все  в  порядке:  мы  вам  на
прошлой неделе поставили золотые коронки, бриллиантовые пломбы,  протезы
фарфоровые на платиновых штифтах". Человек отвечает:  "Я  знаю.  Мне  бы
сигнализацию поставить".
   Задов улыбнулся, уставясь в синий камень на кресте.
   - Чего ж делать? - задумалась я.
   - Может, кусачками цепь перекусить? - предложил Задов.
   - Очень остроумно. Ты прикинь  приблизительно,  сколько  это  изделие
может стоить на аукционе Сотби, а потом  перекусывай.  Мне  зарплату  не
платят, ущерб будет не с чего возмещать. Слушай, давай у  жены  спросим,
может, это просто замок с секретом.
   Мы пошли к жене выяснять про цепочку.
   Жена с ходу обвинила нас в том, что  мы  считаем  Романа  Артемьевича
бандитом.
   - С чего вы взяли? - удивилась я, потому что мы оба не успели  еще  и
рта раскрыть.
   - Конечно, - кричала жена, вернее уже вдова. -  Вы  всегда  говорили,
что он бандит! Теперь успокоитесь?! В газетах писали,  что  он  мафиози,
так конечно, сдох и хорошо! Вон РУОПа полный коридор! Что вам тут надо?!
Дайте человеку умереть спокойно!..
   Мы с  Задовым  терпеливо  пережидали  поток  упреков.  Наконец  вдова
выдохлась.
   - Наталья Леонидовна, - мягко спросила я, - мне бы  хотелось  вернуть
вам ценные вещи, мало ли что...
   Вдова насторожилась.
   - Вы не знаете, как расстегивается замок на цепочке вашего мужа?
   - Что, спереть не удалось? - прищурилась вдова.
   - О чем вы?
   - Этот замок не расстегивается.
   - Если бы мы хотели ее спереть, - я уже обиделась,  -  мы  бы  у  вас
совета не спрашивали, перекусили бы ее, и все.
   - Замок не расстегивается. -  Похоже,  вдова  уже  пожалела  о  своих
резких словах и стала помягче. - Когда Роману  этот  крест  подарили,  у
него почти сразу замок расстегнулся, и крест упал, Рома чудом успел  его
подхватить. После этого кто-то ему посоветовал, и Рома  замок  заплавил.
Расстегнуть замок невозможно.
   - А как же снять? Я беспокоюсь, как бы эта ценная вещь не пропала.
   - Не знаю. - Вдова задумалась. -  Это  старинная  вещь,  баснословных
денег  стоит,  и  цепочка  тоже  очень  дорогая,  антиквариат,   изделие
какого-то известного ювелира, вещь из царских сокровищниц. Если хотя  бы
одно звено цепочки повредить, она потеряет половину цены.
   Я охотно в это поверила.
   - А нельзя подождать? - спросила вдова. -  Я  в  понедельник  привезу
ювелира, он раскроет замок.
   Я пожала плечами. А что остается делать? Выйдя в коридор, я подозвала
Василия Кузьмича.
   - Я понимаю, что это борзость,  только  крест  у  него  действительно
безумно дорогой. Мне лишних  неприятностей  не  надо.  Василий  Кузьмич,
миленький, а можно поставить охранника  к  трупу:  чтобы  он  здесь  его
посторожил, проехался с ним до морга и там побыл до  того  момента,  как
вдова привезет ювелира?
   Василий Кузьмич долго шевелил усами, потом вошел в положение:
   - Ну ладно, поставлю бойца,  только  это  и  впрямь  борзость,  цацки
охранять.
   - Василий  Кузьмич,  посмотрите  на  проблему  с  другой  стороны,  -
вкрадчиво стала объяснять я ему, - эту  цацку  ему  якобы  подарили.  По
словам жены, стоит она баснословно. Антиквариат, из царских сокровищниц,
что-то  я  не  слышала,  чтобы  у  нас   легально   торговали   царскими
сокровищами. Может, крест краденый? Вы бы по картотеке похищенных  вещей
проверили или с экспертами проконсультировались. А? Так что  есть  смысл
поохранять.
   - Подвела базу, - пробормотал Василий Кузьмич. - Так  и  будет  лидер
преступного сообщества цеплять на себя краденые вещи,  да  еще  и  замок
запаивать, чтобы ее не снять было...
   Но человека выделил. И мы с Левой пошли осматривать труп.
   Я полагала, что справимся в рекордные сроки: труп обнаженный, так что
долго  описывать  вид  и  положение  предметов   одежды   не   придется,
повреждений на нем нету, делать привязку больничной  койки  к  местнос