или завтра...
     - Обкладываем заказчика - Антоничева, - подхватил Синцов, говоря все это журналисту, но обращаясь скорее ко мне, - задерживаем его, колем, узнаем, кого он заказал, и получаем тепленького потрошителя женщин.
     - Элегантно, - подвел итог Горчаков и сел за стол. - Маш, налей еще чайку.
     - Налей сам.
     - Да не злись ты, - примирительно сказал Лешка, наливая чай. - Чем тебе не нравится этот план?
     - Он мне не нравится с моральной стороны.
     - А что "с моральной стороны"? Мы еще и тяжкое преступление предотвратим - убийство.
     - Посадив в камеру отца потерпевшей, мы предотвратим убийство преступника.
     Который зверски зарезал ни в чем не повинную девочку и еще пять женщин, так же ни в чем перед ним не провинившихся. Знаете, по мне - если мы его найти не можем, пусть хоть Антоничев его грохнет, - ответила я, смотря в сторону, чтобы мужики не заметили, что я с трудом сдерживаю слезы. Вот дурацкая у меня особенность: все мои переживания тут же проливаются слезами, и мне безумно стыдно, что я не умею себя контролировать.
     - Маша, но завтра суббота. И я пока не вижу другого пути выйти на маньяка, - глухо сказал Синцов.
     - А ты не допускаешь мысли, что Антоничев не расколется? - спросила я его, все еще отворачиваясь. Я еще злилась на него из-за того, что он точно рассчитал - я буду против, и поэтому привел с собой Лешку Горчакова. Всю эту операцию он запросто может провернуть с Горчаковым, тот легко возбудит дело, поскольку формальные основания есть, посадит на трое суток Антоничева, и они будут пытаться его разговорить. Что ж, надо признать, что такой путь раскрытия имеет право на существование. Но во мне все восставало против этого пути.
     - Если не расколется, то в камере что-нибудь ляпнет, - уверенно ответил Синцов.
     И я даже удивилась:
     - Андрей, я была лучшего о тебе мнения. Ты что, не допускаешь, что он и в камере не ляпнет?
     - Маш, ну я не первый год замужем. Что ты думаешь, я Антоничева с трапа самолета в камеру повезу? Мы его обложим, посмотрим, с кем он общается, все распечатки его средств связи посмотрим, я уже заказал, за исполнителями походим, на телефон повиснем... Вот, - у Андрея запищал пейджер. Он снял его с пояса, прочитал сообщение и удовлетворенно кивнул:
     - Вот, он уже поехал в аэропорт.
     - Это тебе из Москвы, что ли, передали? - уточнил журналист.
     - Ага. Все, теперь он у нас под колпаком. К нему без нашего ведома мышь не проскользнет. Здесь его встретят...
     - А если он не будет общаться с исполнителями до исполнения заказа? Тебе такое в голову не приходит? - продолжала я донимать Синцова. Уж больно мне не хотелось действовать предложенным ими способом.
     - Тогда сбудется твоя мечта: исполнители убьют маньяка и сообщат заказчику. А у нас все его средства связи под контролем. Ну как?
     - Никак. Кончится тем, что Антоничев будет сидеть, а маньяк гулять.
     - Ну не права ты, Маша, не права, - сопротивлялся Синцов. - Мы ж все равно найдем, кого грохнули. И к убийствам женщин его привяжем. А доказательств на маньяка, благодаря твоим умелым действиям...
     - Не подлизывайся, - хмуро прервала я его.
     - Я только ценю по достоинству. Так вот, доказательств, благодаря твоему следственному мастерству, до хренища.
     - То есть, как я понимаю, мы уже не ищем маньяка, а задерживаем Антоничева. И расследуем дело на него.
     - Ну зачем ты так? Просто мы таким способом ищем маньяка.
     - Хорошо. Я согласна, но при одном условии: мы не задерживаем Антоничева, пока не будет нормальных доказательств его причастности к заказу на убийство.
     Пока что этот заказ - мифический. И задерживать Антоничева не за что.
     - Да ну, Маша, вся соль в том, чтобы его в камеру засунуть. И колоть. Эти важные персоны всегда быстро "плывут".
     - Машка, ты мозгами-то пораскинь, - вступил долго молчавший Горчаков. - То, что мы получим Бог знает когда, если будем ходить за Антоничевым, анализировать его телефонные разговоры и тэ дэ, мы можем иметь через три дня, которые Антоничев посидит в изоляторе временного содержания нашего РУВД.
     - Лешка, а ты сам-то пораскинул мозгами? Вы так уверены, что через три дня будете все знать... Начнем с того, что через час после задержания приедет дежурный прокурор и освободит Антоничева. Все-таки он - сотрудник администрации президента.
     - Поэтому задерживать надо вечером в пятницу. Пока они до понедельника расчухают, - рассудил Горчаков.
     - Не волнуйся. Я тебе гарантирую, что они очень быстро расчухают.
     - Ребята, а может, сразу это в прессу отдать? Тогда его освободить не посмеют, заговорил журналист, и я горько усмехнулась:
     - Вот пригрела змею на своей груди. И вы, Брут, тоже за этот план?
     - Мария Сергеевна, по-моему, нормальный план, по крайней мере, реальный, - ответил этот предатель, которому я доверилась, впустила в дом на заре и даже поила чаем.
     - Должна вас огорчить, Антон Александрович. Теперь вашу прессу никто не боится. Все равно прокуроры сделают, как считают нужным. А вы можете хоть голос сорвать.
     - Но можно что-нибудь придумать...
     - Ничего нельзя придумать. Потому что сразу начнется процесс размазывания по стене. Ваше писчее начальство размажет вас, прокурор города нас с Лешкой, Синцова построит начальник ГУВД, а Кораблева вообще уволят к чертовой матери.
     - Маша, все равно пока этот план самый реальный, - заверил меня вероломный друг и коллега Горчаков.
     - Ну не лежит у меня к нему душа. Хотя я не возражаю против того, чтобы повисеть на Антоничеве, присмотреться к нему, но в камеру его сажать - я категорически против. Вот, Синцов, скажи, зачем его в камеру пихать? Может, он и так все скажет, когда ты ему в рожу сунешь распечатки его разговоров и прочую оперативную халабуду? А в камеру-то зачем?
     - Мне так будет спокойнее, - ответил Синцов, и я аж задохнулась.
     - Спокойнее?! Ну знаешь, уж от тебя я такого не ожидала. Когда мне такое говорит ветеран розыска, который иначе работать не умеет, как только через камеру, я еще понимаю, но ты!
     - А что я? Все новое - это всего лишь хорошо забытое старое, - отшутился Синцов.
     - Ладно, мне это сотрясание воздуха надоело, - устало сказала я. - Как я понимаю, моего согласия и не требовалось. Я даже тронута, что вы сочли нужным меня хоть в известность об этом поставить...
     - Маш, ну зачем ты так, - заныл Лешка.
     - Ренегат, - процедила я ему сквозь зубы и повернулась к Синцову. - Еще я понимаю, что на оперативную поддержку с твоей стороны я могу в ближайшее время не рассчитывать? Ты все силы бросишь на задержание Антоничева, а с маньяком я одна буду разбираться?
     - Маша, да в понедельник тебе маньяк будет доставлен в коробочке с голубым бантиком, - возразил Синцов, но как-то неуверенно, что меня порадовало.
     Но тут решил вмешаться Горчаков и все испортил окончательно. Я не устаю поражаться, как, в общем-то, дельные мужчины, юристы, работающие с людьми и, бесспорно, умеющие грамотно строить разговор, чтобы подследственный не свернул с тернистого пути признания, или свидетель благополучно дошел до конца по тонкой жердочке уличения обвиняемого, - как эти классные специалисты становятся слонами в посудной лавке, когда разговаривают с близкими людьми.
     - А может, ты просто боишься? - прищурившись, спросил меня Горчаков. - Конечно, администрация президента, и по стене нас размажут, безусловно...
     - Горчаков, иди-ка ты отсюда, - сказала я ему, боясь, что разрыдаюсь еще до того, как они все уйдут. - И вы все тоже. Вот Бог, а вот порог.
     Воцарилось ужасное молчание, и в этой звенящей тишине я подумала, что и я не исключение. Если бы мой подследственный выкинул на допросе фортель, обидев меня, я бы уж явно сдержалась и нашла способ восстановить отношения. А вот когда меня обидел друг - тут уже не до психологии человеческого общения, которой мы все владеем в совершенстве на работе. И тут же я с досадой подумала, что сегодня хотела вместе с Андреем съездить на места обнаружения трупов, которые еще не видела лично. Черт с ним, съезжу тогда с журналистом.
     Тишину нарушил журналист, дрожащим голосом спросивший:
     - И я тоже?
     Я промолчала. А что я могла сказать? И тогда журналист, ободренный моим молчанием, продолжил:
     - Я просто хотел отпроситься у вас, Мария Сергеевна, на сегодня. Можно я с ребятами побуду? Вы же понимаете, там будут происходить такие события... Это же эксклюзив... А у вас пока ничего не происходит...
     Я так посмотрела на него, что мне даже не потребовалось ничего говорить.
     Когда они все ушли (Андрей напоследок сказал мне: "Зря ты так...", а я продолжала сохранять ледяное молчание), я набрала номер Кораблева.
     - Леня, почему ты мне ничего не сказал?
     - А что я должен был сказать? - прикинулся он агнцем, причем очень натурально.
     - Что ты уже договорился с Синцовым.
     - О чем?! - Он продолжал корчить неосведомленного.
     - О том, что вы собрались задерживать Антоничева.
     - А-а! А я-то уж подумал! Ну, собрались, и что?
     - Я спрашиваю, почему ты мне ничего не сказал?!
     - Я что, самоубийца, что ли? - честно признался Кораблев. - Вы же коллегу, небось, уже с лестницы спустили?
     - Ну и пожалуйста, - с горечью сказала я. - Желаю всяческих успехов.
     - Але! - забеспокоился Кораблев. - Мария Сергеевна! Вы на меня-то не сердитесь? А то я хотел у вас в долг попросить... Тысчонку дайте до конца месяца. А?
     - При одном условии.
     - Какое еще условие?!
     - Съездим с тобой сегодня в пару мест.
     - И все, что ли?
     - И все.
     - Ждите! Лечу на крыльях любви!
     Но прилетел он, может, и на крыльях любви, да только через час, когда я уже устала ждать и собиралась ехать на места происшествий на общественном транспорте. Открывая ему дверь, я приготовила язвительное замечание, но, увидев его опустошенное лицо, не смогла выдавить из себя ничего язвительного.
     - Что с тобой, Леня?
     - Ничего, - проговорил он сквозь зубы, - денег дайте.
     - Может, чайку?
     Ленька выглядел таким несчастным, что мне захотелось хоть чем-то ему помочь.
     - Нет, поехали.
     Я быстро оделась, мы спустились вниз, в машину, и я отдала ему приготовленную тысячу.
     - Лень, только верни к концу месяца, а то мне за ребенкин английский платить и за гитару.
     - Не сомневайтесь, - проворчал Леня. За рулем он постепенно отошел, лицо прояснилось, но я все равно побаивалась расспрашивать. Он высказался сам, пряча деньги в карман:
     - Мария Сергеевна, если бы вы знали, как я ненавижу женщин!
     - Леня, как любезно с твоей стороны сказать мне такое, да еще одолжив у меня денег, - удивилась я.
     - К вам это не относится.
     - Интересно, почему? Я что, не женщина, что ли? - Тут я уже обиделась.
     - Да нет, я только молодых женщин ненавижу...
     Я не могла не оценить Ленькино простодушие и хихикнула. Сердиться на Леньку все равно было невозможно. Если принимать близко к сердцу кораблевские высказывания, тогда с ним проще вообще не общаться. Оказалось, что, заручившись моим согласием на денежный заем, он помчался к хозяйке квартиры, которую он снимал для себя и своей неверной возлюбленной, чтобы обрадовать хозяйку перспективой оплаты хотя бы части долга, и обнаружил там даму сердца, но с другим мужчиной. Наконец до него дошло, что он полгода оплачивал альков своему сопернику, вот он и психанул.
     Я честно пыталась утешать Леньку, но не вполне владела собой и срывалась на смешки. Он дулся, но в принципе мы вполне мирно доехали до места убийства Анжелы Погосян, и я убедилась, что протокол осмотра места происшествия и синцовская обзорная справка дали мне полное представление об этой парадной и о подходах к ней. Действительно, к парадной можно подойти с двух сторон и, похоже, жениха в качестве подозреваемого можно отмести окончательно, поскольку он даже не знал, что Анжела в тот день собралась идти к подруге. Но почему в таком людном месте не оказалось свидетелей? Где убийца зацепил Анжелу и почему пошел именно за ней? А если ждал в парадной, то почему именно ее?
     Мысль усугубилась по приезде на место убийства Людмилы Ивановой. Да, все так, как описано в протоколе и обзорной справке. Вход в парадную - мимо зала игровых автоматов, где народ клубится круглосуточно. И здесь ни одного свидетеля. Никто не видел даже, как зашла в парадную молодая женщина, хотя оперативники поработали на совесть, как и по убийству Анжелы Погосян. Мистика какая-то.
     Под рассуждения Кораблева о гнилой женской природе и о необходимости поголовного расстрела всего женского населения (за исключением меня, разумеется) или, в крайнем случае, помещения в резервацию, к обеду мы благополучно доехали до последнего не осмотренного мной места происшествия - парадной черного хода, где была убита женщина, названная сотрудниками органов следствия и дознания бомжихой.
     Войдя в кишащий народом двор здания современной постройки, где с одной стороны от парадной располагалась помойка, а с другой - подсобные помещения продовольственного магазина, я вновь поразилась отсутствию свидетелей если не убийства, то хотя бы контакта потерпевшей с преступником. Более того, прямо напротив парадной - но это я знала и со слов Синцова - стояла скамейка, на которой местные пенсионеры забивали "козла" практически до темноты. Но никто из них - и это я тоже знала со слов Синцова - не сказал ничего вразумительного на интересующую нас тему.
     Выйдя из машины и подходя к парадной, я в который раз поразилась опасности нашего города с криминальной точки зрения.
     - Леня, посмотри, как все-таки непродуманно с точки зрения криминологической и виктимологической профилактики преступлений устроены людские жилища!
     - Мария Сергеевна, абсолютно с вами согласен. Проблемы криминологической и виктимологической профилактики преступлений и мне покоя не дают! - галантно поддакнул Леня, подавая мне руку, чтобы обойти большую лужу нечистот, проистекающую из подсобного магазинного помещения.
     - Ты зря ерничаешь. Вот посмотри на эту парадную. Здесь и днем-то не по себе. А представь, как тут вечером неуютно. Не вижу в окрестностях ни одного фонаря. Во двор и то страшно зайти, а уж к парадной пробираться...
     - Да, я и сам про это думал. Я ж к жене во Францию ездил. Так поразился - дверцы у них в домиках картонные, да они их еще и не запирают на ночь. Зато парадные в Париже - прямо дворцы: лестницы мраморные, двери стеклянные, лампы горят эпохи Людовика какого-то... Плюнуть и то не плюнешь, а уж подстеречь кого-то и кроссовки снять - триста раз подумаешь. А может, это просто мне так показалось.
     - Да нет. Так и есть. Вот смотри: у людей был вход с улицы. Там хоть все освещено, транспорт ходит и не так страшно. Его заложили кирпичами и устроили магазин. А вход к квартирам перенесли во двор. И плевать на людей. А ведь есть архитектор, который все эти перепланировки должен утвердить.
     - Вот и утвердил, за зеленую валюту.
     - Ну а это нормально? У моей мамы дом сдали пять лет назад. Вход тоже был с улицы, там вообще сквозные парадные - можно во двор пройти. Тут же все парадные с улицы позаложили наглухо и лавки там пооткрывали. Архитектор утвердил.
     - Ну правильно. Людям же удобнее, когда у них прямо в доме торговая точка.
     - А почему бы это не предусмотреть сразу, когда дом строили? А потом, если торговая точка для жителей дома, почему вход в нее обязательно должен быть с улицы, а я вынуждена ходить к себе домой через темный двор? Кто для кого? Я для магазина или магазин для меня?
     - Не барыня, и через двор походите.
     - Вот-вот, и они так же рассуждают. А мы потом трупы осматриваем.
     - Да что трупы, - поддержал меня Леня, - сколько "глухарей" в райотделах валяется: в парадной по голове дали, часы сняли, и привет. Вон, на следователя городской прокуратуры напали, челюсть сломали, и за что? Сапоги унесли и пальтишко. Нас сразу высвистали - мол, месть организованной преступности... Да какое там! Бытовуха. Никто не застрахован.
     - Да уж. Хоть в центре, хоть в новостройках. Вон мы в двух парадных побывали; к ним же даже подходить страшно. Свернул с проспекта на тихую улочку - и уже не по себе. И это днем. А вечером или ночью? И дворы эти жуткие...
     - Вон до революции дворники в каждом доме были. На ночь ворота закроют - мышь не проскочит. А кто припозднился - звонит, дворник ему откроет и до квартиры проводит.
     - Ты так говоришь, как будто сам это видел, - рассмеялась я.
     - Да вы представляете, как классно: во-первых, свидетель стопроцентный, кто во сколько пришел и с кем; во-вторых, всегда понятой под рукой. Почему раньше всегда дворника на обыски приглашали?
     - Лень, ну ты не обольщайся; дворники - тоже люди. Думаю, что и с дворниками договаривались. Денежки все любят. А потом, в царской России преступность была та еще, на уровне.
     - Ну да, в рабочих кварталах.
     - А у нас сейчас все кварталы рабочие, даже исторический центр. Вообще, если бы от меня это зависело, я бы для начала просто лампочки вкрутила в подъездах. Представляешь, как это снизило бы уровень преступности?
     - А что толку от ваших лампочек? - не согласился Ленька. - Помогли они убиенным женщинам? В три часа дня в парадных светло было.
     - Потом я бы закрыла все входы в подъезды со дворов.
     - А если нету входа с улицы?
     - Тогда эти дома вообще подлежат сносу. Потом я уничтожила бы все дома сто тридцать седьмой серии, с лестницей, изолированной от квартир...
     - А жильцов этих домов взяли бы жить к себе? Ну что, пошли?
     Леня отворил передо мной дверь, ведущую к месту убийства первой жертвы маньяка. Мы зашли в подъезд и стали осматриваться.
     - Зачем она в парадную потащилась? - спросила я Кораблева. - Никто из живущих тут ее не знал. Не в гости она шла, это точно.
     - Бутылки при ней не было?
     - То есть, не шла ли она распить бутылочку в одиночестве? А что б ей не распить ее на лавочке во дворе? Погода хорошая была...
     На звуки наших голосов из квартиры на втором этаже высунулась женщина и сразу спряталась обратно.
     - Ты видел, Леня? Мы ведем себя тихо, и то она поинтересовалась...
     - Вы к тому клоните, чего ж она не видела жертву и убийцу? Может, она как раз после убийства стала проявлять бдительность.
     - Вечно ты, Леня, все опошлишь. Ты вот лучше скажи мне, почему ни в одном случае нет свидетелей? Никто не видит, как убийца заходит в парадную и как выходит оттуда.
     - Мало ли, - пробормотал Леня, поддав ногой какой-то черный пластмассовый предмет.
     - Что это? - заинтересовалась я.
     - Кассета от "Полароида", - нагнувшись, объяснил Леня. - Дерьмо, невесть сколько тут валяется. Кто-то мусор выносил, она и выпала.
     - Леня, найди мне понятых, давай ее изымем.
     - Ma-ария Сергеевна, вы рехнулись, что ли? Все, что на полу валяется, изымать будете? Прямо как ребенок, честное слово.
     - Леня, а давай выясним, у кого из жильцов есть "Полароид"?
     - Да вы меня на "слабо" не берите. Это пусть ваш Синцов выясняет, его специфика. Я борюсь с организованной преступностью, вы не забыли?
     - Особенно на Староневском...
     Махнув рукой на раздувшегося от спеси борца с организованной преступностью, я подняла кассету от "Полароида", завернула ее в бумажку и положила в сумку.
     - Ну что? Куда теперь? - недовольно спросил Кораблев. - Надеюсь, я вашу жалкую тыщу, на которую вы раскошелились мне в долг, уже отработал?
     - В прокуратуру. Спасибо, Леня, за твой самоотверженный труд.

***

     В прокуратуре мое самолюбие было на сто процентов вознаграждено за утреннее унижение. Я простучала каблуками по коридору, даже не зайдя в канцелярию и не поинтересовавшись, на месте ли Горчаков. Но тут же ко мне в кабинет заскреблись Горчаков и Синцов с виноватыми лицами. У Горчакова в руках был чайник, Синцов держал пакет с пирожными.
     - Маш, чайку попьем? - спросил Горчаков с интонацией мужа-подкаблучника, застуканного женой в постели с любовницей и пытающего