Ф.
"Айрон Корпорейшен". Отрицает, что знаком с Эмилем Бонфий и
что знал об убийстве. Собирается закончить дела завтра и
вернуться в Сан-Франциско".
   Я позволил листку бумаги, на котором расшифровывал
депешу, выскользнуть из моих пальцев; мы сидели в апатии
друг напротив друга, тупо глядя пустыми глазами друг другу в
лицо поверх моего стола, слушая, как грохочет ведрами
уборщица в коридоре.
   - Забавная история, - сказал наконец О'Гар словно сам
себе.
   Я кивнул. Действительно, забавная.
   - У нас есть девять ключей к разгадке тайны, - продолжал
он после паузы. - Девять следов, и ни один из них никуда не
ведет.
   Первый: Гантвоорт позвонил в сыскное агентство и сказал,
что некий Эмиль Бонфий, с которым у него был давний конфликт
в Париже, прислал ему письмо с угрозами и стрелял в него.
   Второй: пишущая машинка и тот факт, что и письмо, и
список имен напечатаны именно на ней. Мы все еще пытаемся
определить ее происхождение, но на данный момент безуспешно.
Да и вообще, что это, черт возьми, за оружие? Может быть,
Бонфий взбесился и огрел Гантвоорта первым, что ему попалось
под руку? Но откуда она взялась в краденом автомобиле? И
зачем кто-то спилил ее номер?
   Я покачал головой в знак того, что понятия не имею, и О'
Гар продолжал перечислять ключи к загадке, имеющиеся в нашем
распоряжении:
   - Третий: письмо с угрозами, о котором Гантвоорт говорил
по телефону.
   Четвертый: две пули с крестообразным распилом.
   Пятый: шкатулка для драгоценностей.
   Шестой: прядь светлых волос.
   Седьмой: тот факт, что кто-то забрал левый штиблет
убитого и застежки от его воротничка.
   Восьмой: найденный рядом бумажник с двумя
десятидолларовыми банкнотами, тремя вырезками из газет и
списком имен.
   Девятый: обнаружение на следующий день штиблета,
недостающих застежек и еще четырех других, а также ржавого
ключа, причем все это было завернуто в филадельфийскую
газету пятидневной давности.
   Вот и все наши следы. Если они вообще о чем-то говорят,
то исключительно о том, что Гантвоорт украл какую-то вещь у
некоего Эмиля Бонфий в Париже в 1902 году, а теперь тот
приехал за этим предметом. Вчера вечером он увез Гантвоорта
в украденном автомобиле, захватив с собой - бог знает для
чего - пишущую машинку. Гантвоорт затеял с ним ссору, в
ходе которой Бонфий раскроил ему череп этой самой машинкой,
а потом обыскал карманы убитого, скорее всего, ничего оттуда
не взяв. Он решил, что нужная ему вещь должна находиться в
левом штиблете Гантвоорта, поэтому и унес штиблет. Затем...
но это ничего не объясняет: ни исчезновения застежек от
воротничка, ни списка несуществующих лиц...
   - А вот как раз и объясняет, - прервал я его,
распрямляясь и умнея на глазах. - Это будет наш десятый
ключ, которым мы отныне и будем пользоваться. Тот список,
исключая фамилию и адрес Гантвоорта, полностью вымышлен.
Наши ребята обязательно отыскали бы хоть одного человека из
тех пяти, если бы они существовали в действительности. Но
они не нашли и следа этих людей. К тому же в двух адресах
указаны ошибочные номера домов.
   Кто-то сочинил этот список, положил его в бумажник вместе
с вырезками из газет и двадцатью долларами... для большей
правдоподобности... и подбросил возле машины, с целью
запутать полицию. А если так, то ставлю сто против одного,
что и все остальное тоже мистификация.
   С этой минуты я буду считать наши девять красивых
ключиков девятью ложными следами. И пойду в обратном
направлении. Я начну искать человека, чье имя не Эмиль
Бонфий, чьи инициалы не соответствуют буквам Э. Б., не
француза, который не был в Париже в 1902 году. Человека, у
которого не светлые волосы, который не носит револьвер
калибра 9,1 мм, не интересуется разделом личных объявлений в
газетах. Человека, не убивавшего Гантвоорта из-за какой-то
штуки, которую можно спрятать в штиблете или на застежке от
воротничка. Я начну охоту за кем-то совершенно другим.
   Сержант-детектив прищурил задумчиво свои маленькие
зеленые глазки и почесал затылок.
   - Что ж, может, это и не так глупо, - сказал он. -
Может, ты и прав. А если да, то что? Наш котенок не
убивал... это обошлось бы ей в 750 тысяч долларов. Брат ее
тоже нет - он в Нью-Йорке. А, кроме того, людей не
отправляют на тот свет лишь потому, что они слишком старые
для чьей-то там сестры. Чарльз Гантвоорт? Он и его жена -
единственные, кому была выгодна смерть отца до того, как он
подпишет новое завещание. И у нас есть только их
собственные утверждения, что Чарльз был дома в тот вечер.
Слуги не видели его с восьми до одиннадцати. Ты был там и
тоже его не видел. Но мы оба верим, когда он говорит, что
не выходил из дому весь вечер. И никто из нас не думает,
что это он прикончил своего старика... хотя, конечно,
вполне мог. Так, значит, кто?
   - Эта Креда Декстер, - предположил я. - Она хотела выйти
замуж за Гантвоорта ради его денег, да? Ты ведь не думаешь,
что она была влюблена?
   - Нет. Если и влюблена, то только в его полтора
миллиона.
   - Отлично, - продолжал я. - Она ведь совсем не уродина.
Ты считаешь, что Гантвоорт был единственным мужчиной,
который когда-либо потерял от нее голову?
   - Понял! Понял! - выкрикнул О'Гар . - Ты, о том, что
вполне может существовать еще какой-то молодой человек, у
которого нет полутора миллионов и который не хочет так легко
смириться с поражением от того, у кого они есть? Может...
может.
   - Ну, так давай бросим к черту все, над чем мы до сих пор
сушили мозги, и возьмемся за дело под этим углом.
   - Согласен, - сказал он. - Итак, завтра с самого утра мы
начинаем искать соперника Гантвоорта в борьбе за лапку этой
кошечки.

                        * * *

   Разумно это или нет, но именно так мы и поступили.
Бросили все эти красивые улики на дно ящика в столе, заперли
его и забыли о них. А затем занялись поисками знакомых
мужчин Креды Декстер, чтобы попробовать выявить среди них
убийцу.
   Но это оказалось вовсе не таким простым делом, как мы
считали.
   В ее прошлом мы не обнаружили ни одного мужчины, которого
можно было бы назвать кандидатом на ее руку. Они с братом
жили в Сан-Франциско уже три года. Мы проследили каждый их
шаг за весь этот период, с одной квартиры до другой.
Опросили даже тех, кто знал их хотя бы в лицо. И ни один не
мог назвать нам никого, кроме Гантвоорта, кто бы
интересовался этой женщиной. Никто, попросту, не видел
возле нее кого-либо, кроме Гантвоорта или брата.
   Такие результаты если и не продвинули нас вперед, то, по
крайней мере, убедили, что мы на верном пути. Обязательно
был - считали мы - в ее жизни хоть один мужчина в течение
этих трех лет, помимо Гантвоорта. Она не принадлежала к тем
женщинам - или мы сильно в ней ошибались - которые остались
бы безразличными к знакам внимания со стороны мужчин,
природа щедро наделила ее достоинствами, привлекающими
представителей сильного пола. А если существовал второй
мужчина, то уже сам факт, что он так старательно скрывался,
говорил о его возможном участии в убийстве Гантвоорта.
   Нам не удалось установить, где Декстеры жили до приезда в
Сан-Франциско, но тот период их жизни и не очень-то нас
интересовал. Существовала, конечно, возможность, что на
сцене вдруг появился какой-то давний возлюбленный, но, в
таком случае, легче было бы обнаружить их новую связь, чем
старую.
   Не оставалось сомнений - как подтвердило наше
расследование - что Чарльз Гантвоорт был прав, считая
Декстеров охотниками за богатством. Все их поведение
указывало на это, хотя деятельность подозрительной парочки и
не носила явно преступного характера.
   Я еще раз взялся за Креду Декстер и провел в ее квартире
целый день, задавая вопрос за вопросом, и все они касались
ее прежних амурных связей. Кого она бросила ради Гантвоорта
и его миллионов? А ответ всегда был: никого. Ответ, в
который я не верил.
   Мы приказали следить за Кредой Декстер круглые сутки, но
это не помогло нам продвинуться в наших поисках даже на
сантиметр. Возможно, она подозревала, что за ней следят.
Во всяком случае, она редко выходила из дома и только с
самой невинной целью. Мы приказали держать под наблюдением
ее квартиру, независимо, была она внутри или нет. Никто не
появился. Мы организовали прослушивание ее телефона -
никаких результатов. Расставили сети на ее корреспонденцию
- ни одного письма, даже с рекламой.
   Тем временем стало известно, откуда взялись три газетные
вырезки, обнаруженные в бумажнике: из колонок личных
объявлений нью-йоркской, чикагской и портлендской газет.
Объявление в портлендской газете появилось за два дня до
убийства, в чикагской - за четыре, а в нью-йоркской - за
пять. Все эти газеты оказались в киосках Сан-Франциско в
день убийства - чтобы каждый, кто хотел запутать следствие,
мог их купить.
   Парижский работник агентства отыскал - ни больше, ни
меньше - шестерых Эмилей Бонфий и шел по следу еще троих.
   Но мы с О'Гаром уже не забивали себе этим головы - мы
полностью отказались от прежней версии и были теперь по
горло заняты поисками соперника Гантвоорта.
   Так шли дни и так обстояли дела, когда пришло время
возвращения Мэддена Декстера из Нью-Йорка.
   Наше тамошнее отделение не спускало с него глаз и
сообщило нам о его отъезде, так что я знал, каким поездом он
прибудет. Я хотел задать ему несколько вопросов, прежде чем
он увидится с сестрой. Он мог бы удовлетворить кое в чем
мое любопытство, при условии, что я встречусь с ним раньше,
чем сестра успеет ему посоветовать держать язык за зубами.
   Если бы я знал Мэддена в лицо, то мог бы перехватить его
в Окленде, при выходе из вагона, но я никогда его не видел,
а брать с собой для опознания Чарльза Гантвоорта или еще
кого-нибудь не хотел.
   Поэтому с утра я поехал в Сакраменто и сел там в тот же
поезд, которым путешествовал Декстер. Я положил в конверт
свою визитную карточку и дал его станционному посыльному. А
сам потом шел за ним через все вагоны и слушал, как он
выкрикивает:
   - Мистер Декстер! Мистер Декстер!
   В последнем - на смотровой площадке - худощавый
темноволосый мужчина в хорошего покроя твидовом костюме
повернул голову и протянул руку к посыльному.
   Я наблюдал за ним, пока он нервно разрывал конверт и
читал мою визитную карточку. Подбородок его слегка дрожал,
что говорило о слабости характера. Возраст мужчины я оценил
в двадцать пять - тридцать лет. Волосы его были разделены
пробором посередине и приглажены по бокам, глаза - большие,
карие, слишком выразительные, нос - маленький, правильной
формы, губы - очень красные, нежные, и аккуратные каштановые
усики.
   Когда он оторвал взгляд от моей визитки, я сел на
свободное место напротив.
   - Мистер Декстер?
   - Да, - ответил он. - Вы, наверное, хотите со мной
говорить в связи со смертью мистера Гантвоорта?
   - Точно. Я хочу задать вам несколько вопросов, а
поскольку я как раз был в Сакраменто, то подумал, что могу
сделать это в поезде и, таким образом, не займу у вас много
времени.
   - Если я в состоянии помочь, - произнес он, - то
пожалуйста. Но я уже рассказал детективам в Нью-Йорке все,
что мне известно, и не очень-то им это помогло.
   - Дело в том, что со времени вашего отъезда из Нью-Йорка
ситуация несколько изменилась, - говоря это, я внимательно
следил за его лицом. - То, что раньше мы считали
несущественным, сейчас может оказаться крайне важным.
   Я замолчал, а он облизал губы и избегал моего взгляда.
Мне подумалось, что он, видимо, сильно нервничает. Я выждал
несколько минут, сделав вид, что глубоко задумался. Я был
уверен, что если хорошо разыграю свою партию, то выверну его
наизнанку. Он производил впечатление человека, сделанного
не из очень крепкого материала.
   Мы сидели, наклонив головы друг к другу, чтобы остальные
пассажиры в вагоне нас не услышали, и это было мне на руку.
Любой детектив знает, что гораздо легче получить показания -
или даже признание - от человека со слабым характером, если
приблизить лицо к его лицу и говорить громко. Повышать
голос я, естественно, не мог, но уже само сближение лиц
давало мне преимущество.
   - Кто из знакомых вашей сестры, - сказал я наконец, -
кроме мистера Гантвоорта, особенно за ней ухаживал?
   Он громко проглотил слюну, посмотрел в окно, потом быстро
на меня и снова в окно.
   - Честное слово, не знаю.
   - 0'кей. Попробуем иначе. Перечислите по порядку всех
мужчин, которые интересовались ею и которыми интересовалась
она.
   Он продолжал смотреть в окно.
   - Ну, кто первый? - нажимал я.
   Он загнанно, с отчаянием, взглянул мне в глаза.
   - Я понимаю, что это звучит глупо, но я, ее родной брат,
не могу назвать ни одного человека, которым Креда
интересовалась бы до знакомства с Гантвоортом. Она никогда,
насколько мне известно, не питала никаких чувств ни к одному
мужчине. Возможно, конечно, был кто-то, о ком я не знаю,
но...
   Действительно, это звучало глупо. Креда Декстер -
хорошенький котенок, как ее назвал О'Гар , - по-моему, не
выдержала бы долго, если бы хоть один мужик за ней не
волочился. Сидящий передо мной щуплый красавчик, конечно
же, врал. Другого объяснения не было.
   Я взялся за него всерьез. Но когда под вечер мы
подъезжали к Окленду, он все еще упирался в своем
утверждении, что Гантвоорт являлся единственным поклонником
его сестры, о котором ему было известно. А мне было
известно, что я совершил ошибку, недооценив Мэддена
Декстера, и плохо разыграл свои карты, пытаясь слишком
быстро все из него вытянуть; слишком ясно дал ему понять,
что меня интересует. Он оказался значительно более крепким,
чем я думал. Или значительно более заинтересованным в
сокрытии убийцы Гантвоорта, чем можно было предположить.
   Но один положительный момент все же присутствовал - раз
Декстер лгал - а насчет этого сомнений быть не могло -
значит, соперник Гантвоорта действительно существовал и
несостоявшийся родственник подозревал или знал наверняка,
что соперник этот и прикончил старика.
   Сходя с поезда в Окленде, я понимал, что потерпел
поражение и что уже не вытяну из него ничего интересного -
во всяком случае, не сегодня. Но, тем не менее, я держался
рядом с ним и не оставил его, когда он сел на паром, идущий
в Сан- Франциско, хотя Декстер и не скрывал, что мое
общество ему уже надоело. Всегда есть шанс, что произойдет
нечто непредвиденное, а посему я продолжал изводить его
вопросами и тогда, когда паром отчалил от берега.
   Вскоре к нам подошел мужчина - здоровенный крепкий парень
в легком плаще и с черной сумкой.
   - Привет, Мэдден, - поздоровался он с моим спутником,
приближаясь к нему с вытянутой рукой. - А я только приехал
и как раз пытался припомнить номер твоего телефона, - сказал
он, поставив сумку и дружески пожав ему ладонь.
   Мэдден Декстер обернулся ко мне.
   - Это мистер Смит, - представил он парня и, произнеся мою
фамилию, добавил: - Работник Континентального сыскного
агентства в Сан-Франциско.
   Это пояснение - несомненно, с целью предостеречь Смита -
привело к тому, что я напрягся и стал более бдительным.
Паром, однако, был забит людьми - нас окружало человек сто.
Я расслабился, мило улыбнулся и обменялся со Смитом
рукопожатием. Кем бы ни был этот человек и какова бы ни
была его связь с убийством - а если не было никакой, то
зачем Декстер так срочно и неуклюже его предупредил - он не
мог мне здесь ничего сделать. Люди вокруг давали мне
преимущество перед ним.
   Это была моя вторая ошибка в тот день.
   Левая рука Смита полезла в карман плаща, вернее, в глубь
такого вертикального разреза, который встречается в
некоторых плащах; через него можно добраться до внутренних
карманов, не расстегивая пуговицы. Его ладонь исчезла в
этом разрезе и раздвинула плащ настолько, чтобы я увидел
приподнятый ствол автоматического пистолета (который, кроме
меня, никто заметить не мог), направленный мне в живот.
   - Выйдем на палубу? - спросил Смит, но это был приказ.
   Я колебался. Не хотелось мне покидать всех этих людей,
которые стояли или сидели - слепцы - вокруг нас. Но Смит не
производил впечатления осторожного человека. Похоже было,
что он вполне способен пренебречь и сотней свидетелей.
   Я повернулся и двинулся сквозь толпу. Правая рука Смита
дружески лежала на моем плече, когда он шел за мной, левая
сжимала скрытый под плащом и прижатый к моему позвоночнику
пистолет.
   На палубе было безлюдно. Над паромом и водой клубился
тяжелый туман, влажный, словно дождь, - туман зимних ночей в
заливе Сан-Франциско - который согнал вниз всех пассажиров.
Он висел над нами, густой и непроницаемый. Из-за него я не
мог видеть даже конца парома, хоть на нем и горели фонари.
   Я остановился.
   Смит толкнул меня в спину.
   - Дальше, дальше, чтоб мы могли спокойно поговорить, -
проворчал он мне в ухо.
   Я прошел дальше, пока не очутился возле поручней
ограждения.
   Весь мой затылок вдруг обожгло огнем... маленькие
пятнышки света искрились в темноте передо мной... начали
расти... обрушились на меня.

                     * * *

   Полусознание... Я понял, что машинально стараюсь
удержаться на поверхности и выбраться из плаща. Затылок
отчаянно пульсировал. Глаза жгло. Я чувствовал, какой я
тяжелый и пропитанный влагой, словно опился несколькими
галлонами воды.
   Туман низко и густо стелился над водой - кроме него, я
ничего не видел. Когда я наконец освободился от
сковывающего движения плаща, в голове слегка прояснилось, но
вместе с возвращающимся сознанием пришла боль.
   Какой-то огонек блеснул неясно слева, затем исчез.
Сквозь покрывало тумана - со всех сторон, разными голосами -
-подвывали противотуманные сирены. Я перестал грести и
приподнялся на спине над водой, пытаясь определить свое
местонахождение.
   Вскоре мой слух различил регулярно повторяющиеся гудки
сирены из Алькатрац, но это ничего мне не давало. Они
проникали сквозь туман как-то оторванно, так, что невозможно
было определить направление - словно шли откуда-то сверху.
   Я находился где-то в заливе Сан-Франциско и только это
знал наверняка, хотя и подозревал, что течение сносит меня к
Голден Гейт.
   Прошло еще немного времени, прежде чем я сориентировался,
что покинул трассу оклендских паромов - уже довольно долго
ни один из них не проплывал мимо. Я был рад, что убрался с
их дороги. В таком тумане паром скорее потопил бы меня, чем
спас.
   Вода пронизывала холодом, поэтому я повернулся и
заработал руками с достаточной энергией, чтобы стимулировать
кровообращение, но одновременно и экономить силы до того
момента, когда найду определенную цель для своих усилий.
   Какая-то сирена начала повторять свою воющую ноту все
ближе и ближе, вскоре появились огни парома. Это паром из
Сосалито, подумал я.
   Он подошел довольно близко, и я принялся вопить так, что
у меня перехватило дыхание и заболело горло. Но сирена,
выкрикивая свои предупреждения, заглушала мой голос.
   Паром прошел мимо, и туман сомкнулся за ним. Течение
стало теперь сильнее, а попытки привлечь внимание парома из
Сосалито истощили мои силы. Я перевернулся на спину и,
отдыхая, позволил волнам нести себя, куда они захотят.
   Неожиданно передо мной вновь мигнул огонек, секунду горел
и исчез.
   Я заорал, замолотил руками и ногами как сумасшедший,
пытаясь добраться до места, где находился этот огонек.
Больше я его не видел.
   Мной овладела апатия, понимание тщетности моих усилий.
Вода уже не была холодной. Мне стало тепло, и тело мое
охватило приятное успокаивающее оцепенение. Голова не
пульсировала, я вообще ее не чувствовал. Я уже не видел
никаких огней, слышал только отовсюду стоны противотуманных
сирен... стоны сирен... стоны сирен впереди, сзади - со
всех сторон - мучительные, раздражающие.
   Если бы не эти стоны, я бы уже прекратил всякое
сопротивление. Они остались для меня единственным
неприятным ощущением - вода была ласковая, усталость
убаюкивала. Но сирены меня изводили. Я проклинал их
последними словами и решил плыть до тех пор, пока не
перестану и