льство   терпело   надругательства   над   личностями
железнодорожного транспорта, но наконец его терпение лопнуло.
     Один начальник вызвал к  себе  другого  начальника  рангом  поменьше  и
сказал ему такое:
     - Что ж они, издеваются, что ли?
     - Так точно.
     - Они думают, вероятно, что транспортники какие-нибудь ослы, которые  в
трюмах будут ездить?
     - Надо полагать-с.
     - А вот я им по-по-полагаю! Они у меня поездиют... Напишите-ка, Алексей
Алексеевич, бумажку.
     - Слушаю.
     И получена была такая бумажка:
     "Из Саратова. Всем ДС, ДН, ДЧ, СЧ, СМ, КР, С, К,  Д.  Ввиду  того,  что
управление  госпароходством   предоставляет   проезд   железнодорожникам   в
вышеупомянутых местах, с получением  сего  предлагается  работникам  водного
транспорта, едущим по разовым билетам, предоставлять место только в  поездах
с теплушками, отнюдь не допуская их в вагоны 3-го класса". Следуют подписи.

     Часть 2-я
     БРАТСКИЙ ПРИЕМ

     Водник явился в соответствующее железнодорожное место получать билет.
     - Вам что? - спросило его железнодорожное лицо и хмуро глянуло на якоря
на пуговицах.
     - Мне бы билетик до Тамбова, - ответил мореплаватель.
     Железнодорожное лицо хищно обрадовалось.
     -  Ах,  вам  билетик?  Очень  приятно!  Присаживайтесь.   Родственников
желаете,  наверно,  навестить?  Соскучились...  Хе-хе.  Кульер,  стакан  чаю
гражданину воднику. Ну, как у вас в Тихих океанах, все ли благополучно?
     - Покорнейше благодарим, - ответил потомок  Христофора  Колумба,  -  мы
больше в Самару плаваем. Мне бы в скором поезде, если можно...
     - Как же, как же, обязательно! У меня, правда, циркулярик  есть,  чтобы
вам, морским  волкам,  только  в  теплушках  места  давать,  но  для  такого
симпатичного представителя стихии, как вы, можно сделать исключение. Вы ведь
привыкли там, на ваших броненосцах, в кают-компаниях всяких, хи-хи.  Кстати,
моя теща на днях в Самару ездила, так ее, божью старушку, в трюм засадили на
мешки. Так и гнила дама до самой Самары.
     - Мы этому не причинны.
     - Ну конечно, конечно.  Так  вот  получите,  пожалуйста.  Замечательное
местечко. Сидеть можете, курящее,  просторно  и  отдельно.  Кульер,  проводи
господина адмирала!
     Водник прочитал резолюцию, покачнулся, глаза вытаращил и сказал:
     - Большое мирси!
     Было написано:
     "Выдать ему одно место в сартире второго класса до Тамбова".

     Часть 3-я
     ДРАМА В ВАГОНЕ

     В коридоре мягкого вагона скорого поезда стоял хвост  с  полотенцами  и
зубными щетками, взъерошенный и злобный.
     - Ничего не понимаю, - бормотал передовой гражданин, переминаясь с ноги
на ногу. - С самого Саратова залез какой-то фрукт и не выходит!
     - Это наглость! - крикнула какая-то дама в хвосте, - я полчаса жду.
     - Мы, сударыня, три часа уже ждем, - отозвался печальный голос впереди,
- и то молчок. А терпения нету...
     - Я думаю, что он самоубийством покончил, - встревожился чей-то  голос.
- Такие вещи бывают; двери надо ломать.
     - Кондуктор! Кондуктор!
     - Постойте-ка, постойте, тише...
     Хвост стих. И сквозь стук колес донеслось глухое пение.

          По морям, по морям
          Нынче здесь, завтра там -

     пел приятный глухой бас. Хвост взвыл сразу:
     - Это неслыханное нахальство! Он поет, оказывается!
     - Кондуктор!!
     Хвост разломился и поднял страшный  грохот  в  лакированную  дверь.  Та
распахнулась, и в накуренном узком пространстве предстал симпатичный человек
с якорями и папиросой.
     - Вам чего? - спросил он сконфуженно.
     - Как "чего"? Как "чего"?!
     - Как это так "чего"?!
     - Вы долго собираетесь  сидеть  здесь?  -  ядовито  спросил  передовой,
размахивая полотенцем.
     - До Тамбова, - смущенно ответил пассажир.
     - Это сумасшедший! - завизжали сзади женские голоса.
     - Выплевывайтесь вон!!
     Пассажир побагровел и растерянно забормотал:
     - Да нельзя мне выплюнуться, я бы и рад. Обштрахуют, у меня билет сюды.
     - Кондуктор, кондуктор, кондуктор...

ЭПИЛОГ

     В Аткарске писали протокол, а рабкор "Гудка", иронически усмехаясь,  за
соседним столом писал корреспонденцию в "Гудок" и закончил ее словами:
     "Когда же кончится братоубийственная война воды с железом?"

 * Михаил Булгаков. Сентиментальный водолей



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


                                      В   основе   фельетона  действительная
                                   бумага,   сочиненная   на   ст.   Воронеж
                                   Товарная   Юго-Вост   и   сообщенная  нам
                                   рабкором 1011.

     Иван Иваныч, Деес товарной станции, вошел  в  свой  кабинет,  аккуратно
снял калошки, поставил в уголок и уселся за свой стол.
     Тут его глаз заметил на столе  служебную  бумагу.  Деес  развернул  ее,
прочитал и немедленно начал рыдать от радости.
     - Оценили Дееса... Вспомнили... - бормотал он.
     Он позвонил.
     - Позвать моего помощника. Сидор Сидорыча, - заявил он курьеру.
     - Идите, Сидор Сидорыч, к Ивану Иванычу, - сказал курьер помощнику.
     - А что? - спросил помощник.
     - Рыдают они, - пояснил курьер.
     - Какого лешего рыдает?
     - Не могу знать.
     - Вот, черт его возьми, - гудел  помощник,  направляясь  в  кабинет  по
коридору, - минутки покою с ним нету. То он смеется, то  рыдает,  то  бумаги
пишет. Замучил бумагами, окаянный.
     - Что прикажете, Иван Иваныч, - сладко спросил он, входя в кабинет.
     - Голубчик, - сквозь  пелену  дождя  сказал  Деес,  -  радость  у  меня
нежданная, негаданная, - при этом вода из  Дееса  хлынула  в  три  ручья,  -
получаю я назначение новое. Недаром, значит,  послужил  я  социалистическому
отечеству на пользу... Церкви и отечеству на утеше... Тьфу,  что  я  говорю!
Одним словом, назначают меня. Ухожу я от вас...
     "Слава тебе, господи, царица небесная, угодники святители, услышали  вы
молитвы мои, - думал помощник, - послал мне господь  за  мое  долготерпение,
кончилась каторга моя сибирская", - а вслух заметил:
     - Да что вы говорите. Ах, горе-то какое! Как же мы  без  вас-то  будем?
Ах, ах, ах, ах, ах, ах, аха, ах! - "Зарыдать надо, шут меня возьми, а  я  не
умею. С четырнадцати лет не рыдал, ах, чтоб  тебе".  -  Он  вытащил  платок,
закрыл сухие глаза, и наконец ему удалось взрыдать  несколько  ненатуральным
голосом, напоминающим волчий вой.
     - Кульеров зовите прощаться, - заметил совершенно промокший именинник.
     - Вот уходит от нас Иван Иваныч, - искусственно дрожащим голосом заявил
помощник и, пырнув курьера пальцем в бок, добавил тихо: "Рыдай!"
     И курьер из вежливости зарыдал.
     Из той же вежливости через пять минут рыдала вся контора Дееса.
     Отрыдав  сколько  положено,  она  успокоилась  и  приступила  к   своим
занятиям. Но дело этим не кончилось.
     - А знаете что, Сидор Сидорыч, - сказал  несколько  просохший  Деес,  -
ведь я со всеми не могу попрощаться, ведь мне сегодня ехать надо. Как  же  я
расстанусь с дорогими моими сослуживчиками: конторщичками, телеграфистиками,
машинистиками, бухгалтерчиками.
     "Ой, опять взвоет, это же наказание", - подумал помощник.  Но  Деес  не
взвыл, а придумал великолепнейший план.
     - Я с ними в письменной  форме  попрощаюсь.  Будут  они  помнить  меня,
дорогие мои товарищи по тяжкой  нашей  работе  на  устроение  нашей  дорогой
республики...
     И тут он сел за стол и сочинил нижеследующее произведение искусства:

"ТОВАРИЩИ!
     Получив назначение и не имея возможности лично  распрощаться  со  всеми
вами, прибегаю к письменному прощальному слову.
     Товарищи рабочие и служащие, проработав вместе  с  вами  более  года  в
непосредственной, низовой, практической,  кропотливой,  мелкой,  но  трудной
станционной работе, должен отметить то, что отмечалось и до  меня  несколько
раз в нашей советской печати, а именно: лишь только при  совместной  дружной
работе с широкими рабочими массами каждый руководитель может  улучшить  свое
хозяйство, это - в частности, а в общем рабочий класс обязан  все  советское
хозяйство перестроить на  новых,  наших,  пролетарских,  началах,  т.е.  чем
скорее восстановит  он  свое  хозяйство,  тем  скорее  улучшит  свое  личное
благополучие и через посредство этого  героического  неослабного  трудолюбия
трудящихся..." и т. д. и т. д.
     Прошел час, а Деес все еще писал:
     "...Уезжая от вас (здесь бумага заляпана слезами), разрешите, товарищи,
надеяться мне, что и в дальнейшем вы, рабочие и служащие, как  один,  будете
всемерно поддерживать свой авторитет перед администрацией управления,  и  не
только свой, но  также  администрации  станции,  через  посредство  честного
отношения к своим порученным обязанностям, помня, что  к  отысканию  единого
правильного делового пути в работе станции с целью достижения  еще  большего
улучшения в рабочем аппарате и удешевления  себестоимости  нашей  добываемой
продукции, т.е. перевозки пассажира-версты и  пудо-грузо-версты,  мы  должны
быть все вместе, как один, и тем самым  добиться  устранения  препятствий  в
правильном  обслуживании  широких  трудящихся   масс,   а   в   том   числе,
следовательно, и самих себя в отдельности, а также доказать свою  незыблемую
преданность интересам рабочего класса СССР"...
     Написав весь пудо-груз этой ерунды, Деес, чувствуя, что у него в голове
у самого туман, добавил вслух:
     -  Кажется,  здорово  завинчено.  Что  б  такое   еще   им   приписать,
канальчикам, чтоб они меня помнили? Впрочем, и так хорошо будет.
     "Пожелаю вам, товарищи, всего хорошего.  До  свидания.  С  товарищеским
приветом. Иван Иваныч", - приписал Деес, вместо  печати  накапал  слезами  и
добавил вверху бумаги:
     "Прошу каждого из адресатов по своим конторам объявить сотрудникам".
     После этого он надел калоши, шапку, шарф, взял чемодан и уехал на новое
место службы.
     А по всем конторам три дня после этого стоял вой и скрежет зубовный, но
уже не поддельный, а настоящий.  Начальники  контор  сгоняли  сотрудников  и
читали им вслух сочинение Дееса.
     - Чтоб его разорвало, - говорили сотрудники неподдельными голосами,  но
шепотом. - Ни одного слова нельзя понять,  и  какого  он  черта  это  писал,
никому не известно. Ну, слава тебе господи, что он уехал, авось не вернется.

 * Михаил Булгаков. "Вода жизни"



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     Станция Сухая Канава дремала в сугробах. В депо  вяло  пересвистывались
паровозы. В железнодорожном поселке тек мутный и спокойный зимний денек.
     Все, что здесь доступно оку (как говорится),

          Спит, покой ценя...

     В это-то время к железнодорожной лавке подполз, как тать, плюгавый воз,
таинственно закутанный в брезент. На брезенте сидела личность  в  тулупе,  и
означенная личность, подъехав к лавке, загадочно  подмигнула.  Двух  скучных
людей, торчащих у дверей, вдруг ударило припадком. Первый нырнул в карман, и
звон серебра огласил окрестности. Второй заплясал на месте и захрипел:
     - Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..
     - Отпрыгни от меня моментально! - ответил Ванька, с треском отпер дверь
лавки и пропал в ней.
     Личность, доставившая воз, сладострастно засмеялась и молвила:
     - Соскучились, ребятишки?
     Из лавки выскочил некий в грязном фартуке и завыл:
     - Что ты, черт тебя возьми, по главной улице приперся? Огородами не мог
объехать?
     - Агародами... Там сугробы, - начала личность огрызаться и не  кончила.
Мимо нее проскочил гражданин без шапки и с пустыми бутылками в руке.
     С победоносным криком: "Номер первый - ура!!!!" - он влип в  дверях  во
второго гражданина в фартуке, каковой гражданин ему отвесил:
     - Чтоб ты сдох! Ну куда тебя несет? Вторым номером  встанешь!  Успеешь!
Фаддей - первый, он дежурил два дня.
     Номер третий летел в это время по дороге к лавке и, бухая  кулаками  во
все окошки, кричал:
     - Братцы, очишшанное привезли!..
     Калитки захлопали.
     Четвертый номер вынырнул из ворот и брызнул к лавке, на ходу застегивая
подтяжки.  Пятым  номером  вдавился  в  лавку  мастер  Лукьян,  опередив  на
полкорпуса местного дьякона (шестой номер). Седьмым пришла в красивом финише
жена  Сидорова,  восьмым  -  сам  Сидоров,  девятым  -  Пелагеин  племянник,
бросивший на пять саженей десятого - помощника начальника станции  Колочука,
показавшего  32  версты  в  час,  одиннадцатым  -   неизвестный   в   старой
красноармейской шапке, а двенадцатого личность в фартуке высадила за  дверь,
рявкнув:
     - Организуй на улице!

x x x

     Поселок оказался и люден, и оживлен. Вокруг  лавки  было  черным-черно.
Растерянная старушонка с бутылкой из-под постного масла бросалась  с  фланга
на организованную очередь повторными атаками.
     - Анафемы! Мне ваша водка не нужна, мяса к обеду дайте взять! - кричала
она, как кавалерийская труба.
     - Какое тут мясо! - отвечала очередь. - Вон старушку с мясом!
     - Плюнь, Пахомовна, - говорил женский голос из оврага, - теперь  ничего
не сделаешь! Теперича, пока водку не разберут...
     - Глаз, глаз выдушите, куда ж ты прешь!
     - В очередь!
     - Выкиньте этого, в шапке, он сбоку залез!
     - Сам ты мерзавец!
     - Товарищи, будьте сознательны!
     - Ох, не хватит...
     - Попрошу не толкаться, я - начальник станции!
     - Насчет водки - я сам начальник!
     - Алкоголик ты, а не начальник!

x x x

     Дверь ежесекундно открывалась, из  нее  выжимался  некий  с  счастливым
лицом и с двумя бутылками, а второго снаружи вжимало  с  бутылками  пустыми.
Трое в фартуках, вытирая  пот,  таскали  из  ящиков  с  гнездами  бутылки  с
сургучными головками, принимали деньги.
     - Две бутылочки.
     - Три двадцать четыре! - вопил фартук, - что кроме?
     - Сельдей четыре штуки...
     - Сельдей нету!
     - Колбасы полтора фунта...
     - Вася, колбаса осталась?
     - Вышла!
     - Колбасы уже нет, вышла!
     - Так что ж есть?
     - Сыр русско-швейцарский, сыр голландский...
     - Давай русско-голландский, полфунта...
     - Тридцать  две  копейки!  Три  пятьдесят  шесть!  Сдачи  сорок  четыре
копейки! Следующий!
     - Две бутылочки...
     - Какую закусочку?
     - Какую хочешь. Истомилась моя душенька...
     - Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.
     - Давай зубного порошка две коробки!
     - Не желаю я вашего ситца!
     - Без закуски не выдаем.
     - Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?
     - Как желаете...
     - Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!
     - Попрошу не ругаться!
     - Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж,  в
самом деле, народ ситцем кормить!
     - Товарищ, не задерживайте!
     Двести пятнадцатый номер получил две  бутылки  и  фунт  синьки,  двести
шестнадцатый - две бутылки и флакон  одеколону,  двести  семнадцатый  -  две
бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый -  две  бутылки  и
два куска туалетного мыла "Аромат девы", двести девятнадцатый - две  и  фунт
стеариновых свечей, двести двадцатый -  две  и  носки,  да  двести  двадцать
первый - получил шиш.
     Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:
     - Вся!
     После этого на окне выскочила надпись "Очищенного вина нет", и толпа на
улице ответила тихим стоном...

x x x

     Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились  окна
домишек,  и  шла  по  разъезженной  улице  какая-то  фигура  и  тихо   пела,
покачиваясь:

          Все, что здесь доступно оку,
          Спи, покой ценя...

 * Михаил Булгаков. Неделя просвещения



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:
     - Сидоров!
     А я ему:
     - Я!
     Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:
     - Ты, - говорит, - что?
     - Я, - говорю, - ничего...
     - Ты, - говорит, - неграмотный?
     Я ему, конечно:
     - Так точно, товарищ военком, неграмотный.
     Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит:
     - Ну, коли ты неграмотный, так  я  тебя  сегодня  вечером  отправлю  на
"Травиату"!
     - Помилуйте, - говорю, - за что же? Что я неграмотный - так мы этому не
причинны. Не учили нас при старом режиме...
     А он отвечает:
     - Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а  пользы.  Там  тебя
просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.
     А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк
пойти.
     Я и говорю:
     - А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?
     А он прищурил глаз и спрашивает:
     - В цирк?.. Это зачем же такое?
     - Да, - говорю, - уж больно занятно... Ученого слона  водить  будут,  и
опять же рыжие, французская борьба.
     Помахал он пальцем.
     - Я тебе, - говорит, - покажу слона! Несознательный  элемент!  Рыжие...
рыжие! Сам ты рыжая деревенщина!  Слоны-то  ученые,  а  вот  вы,  горе  мое,
неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут...
Мило, хорошо... Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать...
Получай билет, и марш!
     Делать нечего - взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил
билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек  и  приходим  в  "Первый
советский театр".
     Видим, у загородки, где впускают народ, -  столпотворение  вавилонское.
Валом лезут в театр. И среди наших  неграмотных  есть  и  грамотные,  и  все
больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет,  а  тот
ее и спрашивает:
     - Позвольте, - говорит, - товарищ мадам, вы грамотная?
     А та сдуру обиделась:
     - Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!
     - А, - говорит контролер, - в гимназии. Очень приятно. В  таком  случае
позвольте вам пожелать до свидания!
     И забрал у нее билет.
     - На каком основании, - кричит барышня, - как же так?
     - А так, - говорит, - очень просто, потому пускаем только неграмотных.
     - Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.
     - Ну, если вы, - говорит, - хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда  всех
ваших грамотных собрали - доктора там, фершала, профессора. Сидят  и  чай  с
патокою пьют, потому им сахару не дают, а  товарищ  Куликовский  им  романсы
поет.
     Так и ушла барышня.
     Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо  провели  в
партер и посадили во второй ряд.
     Сидим.
     Представление еще не  начиналось,  и  потому  от  скуки  по  стаканчику
семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.
     Смотрю,  лезет  на  главное  место  огороженное  какой-то.  В   шапочке
котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез,
сел и первым делом на себя пенсне одел.
     Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает):
     - Это кто же такой будет? А он отвечает:
     - Это дери, - говорит, - жер. Он тут у  них  самый  главный.  Серьезный
господин!
     - Что ж, - спрашиваю, - почему ж это его напоказ сажают за загородку?
     - А потому, - отвечает, - что он тут у них самый грамотный в опере. Вот
его для примеру нам, значит, и выставляют.
     - Так почему ж его задом к нам посадили?
     - А, - говорит, - так ему удобнее оркестром хороводить!..
     А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел  в
нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под  полом  заиграли  на  скрипках.
Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.
     Ну, а дирижер  этот  действительно  в  грамоте  оказался  не  последний
человек,  потому  два  дела  сразу  делает  -  и  книжку  читает,  и  прутом
размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше - больше! За скрипками на  дудках,
а за дудками на барабане. Гром по