та. Ну,
разумеется, при условии, что и сами вы  будете  последовательно
его  придерживаться. Откажетесь - найдем вам замену. Лично меня
вы  интересуете  только  потому,  что  пользуетесь  доверием  у
прихожан. Вас не обвинят в продажности.
     Отец  Иннокентий попросил у Бунделя ночь на размышление, и
получил ее. Всю эту ночь он думал, думал,  думал.  В  том,  что
неподкупно,   беззаветно   служил   и  служит  Тихон  России  и
Православию сомнений не было у него ни минуты. Но как же  тогда
может  он  называть  человеческим  это  начальство  - грабящее,
убивающее, растлевающее  души,  уничтожающее  беспощадно  целую
страну?  Как можно Церкви повиноваться тем, кто открыто объявил
себя  врагами  Веры?  Что  могло  побудить  Святителя  к  этому
постыдному  компромиссу  с сатаной? Очевидно, что только одно -
осознание дальнейшей бесполезности открытой борьбы.
     Конечно же, ему виднее происходящее в целом в  стране.  И,
должно быть, раньше других сумел он разглядеть, что продолжение
неравного  боя  способно  привести  только  к  полному разгрому
Церкви. Два года уже  не  прекращалось  повсеместное  разорение
храмов,  убийства  священнослужителей. Только из всем известных
новомучениками пали митрополит Киевский Владимир -  тот  самый,
первым   возгласивший   на   Соборе   имя   нового   Патриарха,
архиепископы - Пермский Андроник, Воронежский Тихон, Тобольский
Гермоген,   Черниговский   Василий,   Астраханский    Митрофан,
Вяземский  Макарий,  Енотаевский  Леонтий, Ревельский Платон. А
кроме них десятки епископов, тысячи иереев, монахов и монахинь.
Бывали случаи - бесы распинали их на Царских вратах,  варили  в
котлах, душили епитрахилями, "причащали" расплавленным свинцом.
     И  чтобы примирился с ними Святейший Патриарх? Отпустил им
грехи, призвал к повиновению? Да нет же, конечно  же,  нет!  Но
ведь  не  мог  он  написать в послании - будьте хитрее, братия,
избегайте открытой брани. Колчак отступает, Деникин захлебнулся
под Орлом и Воронежем - надежда на скорое свержение большевиков
тает. Да, да, все  ясно  теперь  становилось  отцу  Иннокентию.
Погибнуть слишком легко. Сохранить Церковь, продолжить служение
Господу  и борьбу с сатаной - вот задача неимоверно труднейшая.
Если бы не Патриаршая мудрость,  он  мог  бы  и  сам  уже  быть
расстрелян.  И  что в том было бы проку? Ну, нет! Так дешево он
теперь не сдастся.
     Утром отец Иннокентий  принял  условия  Бунделя.  Бундель,
выслушав его, кивнул - словно бы и не сомневался.
     - Мне, гражданин Смирнов, вот что всегда любопытно было, -
напоследок,  задержав  его уже у двери, сказал он вдруг, щурясь
за стеклами очков. - Как вы,  попы,  после  вечерней  службы  с
попадьями  своими  в  постели  пихаетесь?  То  есть  -  в каких
конкретно  позах?  Что  при   этом   повизгиваете,   часто   ли
креститесь?   Есть   ли,   батюшка,   на  этот  счет  каноны  в
Православии?
     Следующие два года оказались более  спокойными.  Благодаря
новой  позиции  Патриарха  большевики  на  время отступились от
Церкви. Вернее сказать, отложили разбой до подходящего  случая.
Не  прекратились,  впрочем,  вскрытия  святых  мощей.  Но  даже
бессовестные  судилища  над   пастырями,   проходившие   вослед
глумлению    над   мощами,   завершались   неожиданно   мягкими
приговорами. В Новгороде епископа Хутынского Алексия и шестерых
других духовных лиц приговорили к различным  срокам,  но  ввиду
близкой  победы  в  гражданской  войне  амнистировали. В Москве
председателя совета  объединенных  приходов  Самарина  и  члена
совета Кузнецова приговорили к расстрелу, но постановили "ввиду
победоносного   завершения   борьбы   с  интервентами  заменить
смертную казнь заключением в концентрационный лагерь впредь  до
победы мирового пролетариата над мировым империализмом".
     Отец  Иннокентий  стал  понимать  в те годы, что не только
открытая борьба, не только призывы к этой борьбе, но  и  всякое
слово Божье - есть удар по большевизму. Зверь оказался крепок -
победить   его   средствами   материальными   уже,  видимо,  не
представлялось возможным. Но ведь  борьба  шла  не  за  города,
богатства  и  земли  - за сердца людские. А сердце, принявшее в
себя однажды истину и заповеди Христовы, закрытым окажется  для
властелинов тьмы века сего.
     Небывалый   и  в  прошедшие  времена  религиозный  подъем,
захвативший народ по окончании ужасов гражданской  войны,  отец
Иннокентий воспринял и как свою победу, и как победу Церкви под
водительством  Патриарха.  Храм  его  в  те годы был переполнен
молящимися  во  всякую  службу.  На  праздники   же   творилось
настоящее  столпотворение.  Он  едва успевал крестить, венчать,
исповедовать, причащать, беседовать с духовными чадами.
     Так вот это и была его каждодневная битва с  сатаной.  Что
же другое можно было предпринять тогда?
     Два  года  -  до весны двадцать второго длилось перемирие.
Начался НЭП, и даже в  какой-то  момент  стало  казаться,  что,
может быть, утвердив свою власть, хоть немного одумаются ироды,
хоть  внешне захотят казаться миру цивилизованными правителями,
хоть  отчасти  позволят  жизни  российской  течь  по   исконным
законам.  Но  иллюзии  эти  оказались  недолгими. Разразившийся
летом двадцать первого, к  концу  зимы  достигший  не  виданных
никогда  масштабов,  голод  и  мор  в Поволжье оказался для них
удобным поводом к началу нового похода на Церковь.
     Масла в огонь подлило тогда  же  и  Заграничное  Церковное
Управление   -  эмигрировавшие  за  рубеж,  но  остававшиеся  в
канонической власти Патриарха, архиереи. Заседая в Карловцах, в
Чехословакии, в удобной недосягаемости для Советов, они приняли
послание,  в  котором  призывали  "на   Всероссийский   престол
Помазанника,  сильного  любовью народа, законного православного
царя из Дома Романовых". Затем направили обращение к Генуэзской
конференции с призывом не допускать на  нее  Советы  и  "помочь
честным   русским  гражданам".  "Дайте  им  оружие  в  руки,  -
призывали они, - дайте им своих добровольцев и помогите изгнать
большевиков".
     "Известия" той весной с удовольствием цитировали документы
Карловацкого собрания. Лучшего повода, более удобной обстановки
и придумать нельзя было Ленину, чтобы развернуть новую атаку на
Православие. В феврале  было  принято  постановление  ВЦИКа  об
изъятии  церковных  ценностей  в  пользу голодающих Поволжья. В
ответ на него Патриарх разрешил жертвовать на нужды  голодающих
только  те церковные украшения, которые не имеют богослужебного
употребления. Но компромиссы большевикам были уже не нужны.
     Во время воскресной службы в  церковь  к  отцу  Иннокентию
вломилась  банда  красноармейцев.  Не  снимая поганых буденовок
своих, быстро  разогнали  они  прихожан,  принялись  прикладами
сбивать  с иконостаса иконы, сдирать с них серебряные ризы. При
первых же словах отповеди отец Иннокентий получил  прикладом  в
затылок,  потерял  сознание  и  очнулся,  когда  все  уже  было
кончено. Очнулся в разграбленном, оскверненном храме. Кто-то из
помраченных в довершение помочился на алтарь.
     Всю следующую неделю вместе  с  паствой  приводили  они  в
порядок  то, что можно было в порядок привести. Прихожане несли
ему домашние иконы. Через неделю заново освятил он храм.
     Но  изъятием  церковных  ценностей  планы  большевиков  не
ограничивались.   В   мае   начались   судебные   процессы  над
духовенством, обвиняемым в подстрекательстве к беспорядкам  при
конфискации   ценностей.   И   приговоры   на   этот  раз  были
нешуточными. Одиннадцать человек в Москве, четверо в Петрограде
- во главе  с  митрополитом  Петроградским  Вениамином  -  были
казнены.  Кстати пришлась и статья в апрельском номере "Русской
мысли",  где  протопресвитер  Шавельский  предрекал  "недалекое
время,  когда  Святейший  Патриарх  возьмет  в свои руки бразды
народного правления, чтобы затем передать их в  руки  им  самим
указанному  будущему  носителю  этой  власти." Советские газеты
наперебой визжали - мол,  выявилось,  наконец,  подлинное  лицо
Церкви,  заинтересованной  в том, чтобы "костлявая рука голода"
задушила советскую власть. 19 мая Тихон был взят  под  домашний
арест в Донском монастыре.
     Этим  массированным  ударом  большевикам удалось расколоть
Церковь. 14 мая в "Известиях"  появилось  обращение  группы  из
восьми  священников,  одного  псаломщика  и  одного  епископа -
Антонина (Грановского). Этот Антонин был  фигурой  известной  и
колоритной  в  церковной среде. Во время Поместного Собора отец
Иннокентий встречал его. Огромного роста, черный, как смоль,  с
горящим  недобрым  взглядом  -  он  ошивался по Москве в рваном
подряснике,  ночевал  на  скамейке  рядом   с   храмом   Христа
Спасителя,  приставал  к  соборянам, юродствовал. Рассказывали,
что в бытность  смотрителем  духовного  училища,  он  завел  на
квартире  медведя и всюду таскался с ним. Рассказывали еще, что
развратничал, пьянствовал, лечился в доме умалишенных,  работал
цензором,  посещал  кружок  Василия  Розанова и получил от него
кличку Левиафан. Теперь он оказался во главе  группы  подонков,
пытающихся  подлизаться  к  большевикам. Сам он, по слухам, был
даже дружен с некоторыми из них. Группа заявила о необходимости
пересмотра догматов и канонов Православия для приведения  их  в
соответствие   с   новым  политическим  строем.  Иуды  обвинили
церковное руководство в контрреволюции и потребовали  суда  над
ним.   Обманом   им  удалось  тогда  же  захватить  синодальную
канцелярию. В конце мая  они  созвали  учредительное  собрание,
объявили  о  создании  некой  "живой церкви" и организовали так
называемое высшее церковное управление.
     Отец  Иннокентий   слыхивал   и   раньше   о   всех   этих
"революционных"  течениях  в  духовенстве  -  о  Введенском,  о
Титлинове, о "Союзе демократического духовенства".  Но  до  той
поры все это казалось ему лишь лицемерным шутовством нескольких
перетрусивших  иереев.  Все  оказалось гораздо серьезней, после
того, как мерзавцы пришлись под руку большевикам.  События  тем
летом развивались стремительно.
     Уже в начале июня совместно с ГПУ живоцерковники захватили
храм Христа   Спасителя   и   осквернили   его  "революционными
богослужениями". Волной прокатились аресты епископов, воздавших
должное их "революционной" деятельности. Но самым  непостижимым
и  удручающим  было  появление  в  печати  "меморандума  трех".
Маститые и уважаемые иерархи - митрополит Владимирский Сергий -
будущий  Местоблюститель  Патриаршего  престола,   архиепископы
Нижегородский   и   Костромской   признали   высшее   церковное
управление единственной канонической церковной  властью.  После
этого   успех  раскольников  стал  нарастать.  Больше  половины
священников  и  иерархов  признала  их.  Впрочем,  успех   этот
достигался  в  основном  за  счет  сибирских  и  иных окраинных
епархий. Да и то потому, что многие прихожане просто не слышали
о расколе. В центральной России успех их был гораздо скромнее.
     В июле в церковь к отцу Иннокентию пришли двое  человек  в
рясах  и  без бород - один из них был ему незнаком, в другом он
не сразу и с изумлением  узнал  отца  Евдокима  -  побрившегося
молодого   священника   из   Никольского   прихода.  Незнакомец
отрекомендовался   ему   представителем   высшего    церковного
управления  и сообщил отцу Иннокентию, что основной задачей ВЦУ
было и остается освобождение белого  духовенства  из-под  гнета
монашества.  Отныне,  сообщил  он,  не  монахам, а всем женатым
иереям  открыт  доступ  к  управлению   Церковью.   Священникам
разрешено   будет   жениться   вторично,   а  монашество  будет
запрещено, как вполне бессмысленное тунеядство.
     - Господь создал мужчину и  женщину,  -  говорил  он  отцу
Иннокентию.  - Господь наказал им любить друг-друга. Ничего нет
на свете более естественного и богоугодного, чем  любовь  между
мужчиной  и  женщиной.  Ничего нет более важного в религии, чем
пастырское слово и иерейская служба. Так  почему  же  управлять
Церковью  должны непременно импотенты и тунеядцы? Где в Писании
сказано это?  Почему  служба,  призванная  духовно  просветлять
народ,  ведется на непонятном этому народу языке? Разве Христос
или апостолы учили этому? После великой  социальной  революции,
свершившейся  в  России,  Церковь  не  может  более  оставаться
прежней  и  загнивать  в  косности.  Христианство  и  коммунизм
преследуют  одни  цели.  Перед вами, отец Иннокентий, ваш новый
белый епископ - Евдоким. Ваш бывший епископ Никон извержен нами
из сана. Должен вам сообщить, что живая церковь отныне является
на  территории   СССР   единственной   легальной   православной
Церковью.  И как советский гражданин вы, конечно же, не станете
поддерживать врага советской власти  Тихона.  Он  будет  вскоре
судим  -  церковным  и гражданским судами. А вы присоединяйтесь
поскорее к нам.
     Ему немалого труда тогда стоило сдержать себя  и  прогнать
их обоих в более или менее пристойной форме.
     В  церковь  с той поры, случалось, приходили к нему миряне
из других приходов. Люди не желали справлять  требы  в  храмах,
захваченных отщепенцами. Тем временем сами раскольники, овладев
властью,  грызлись  за  нее  между  собой. Даже епископ Антонин
вскоре  оказался  слишком  консервативен  для  них.  Начиная  с
августа они стали дробиться на какие-то уже просто дикие секты:
"Церковное  возрождение",  "Свободная  трудовая церковь", "Союз
религиозных   трудовых   коммунистов",   "Пуританская    партия
революционного  духовенства  и  мирян". Священник Калиновский -
один из подписавших обращение в "Известия" -  главный  редактор
газеты  "Живая церковь" - объявил о своем выходе из ВЦУ в связи
с  утратой  веры  в  Бога,  и  стал  заниматься   атеистической
пропагандой.
     Вся  эта  вакханалия  продолжалась  более  года  к полному
удовольствию большевиков.
     В мае двадцать третьего раскольники организовали  сборище,
бесстыдно  названное Поместным Собором. Заседания его проходили
одновременно в храме Христа Спасителя и в "III московском  доме
Советов".   На  сборище  устроено  было  заочное  судилище  над
Патриархом.  Тихон  был  "лишен"  сана  и  звания,   а   заодно
"отменено"  было  и  само  патриаршество.  Епископ  Антонин  во
всеуслышание потребовал от властей смертной казни Святейшего.
     16  июня,  очевидно,  не  в  силах  более   наблюдать   за
происходящим  со стороны, Тихон подал прошение в Верховный суд.
"Я  окончательно  отмежевываюсь  от  зарубежной  и   внутренней
контрреволюции",  -  писал  он.  Через  неделю  его освободили.
Большевикам, в сущности, всегда безразлично  было,  что  Тихон,
что   живоцерковники.  В  церковь  к  отцу  Иннокентию  местные
активисты  регулярно  подбрасывали  газету  "Безбожник".   Отец
Иннокентий   всегда  внимательно  читал  ее.  В  ней  одинаково
высмеивались и тихоновцы  и  "красные  попы".  Задача  у  бесов
всегда была одна - уничтожить Веру целиком, а для этого один из
способов был - расколы и грызня внутри Церкви.
     28  июня  Патриарх выпустил послание в котором "решительно
осудил всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно
не исходило". В июле он  собрал  совещание  оставшихся  верными
епископов. Епископ Никон рассказывал потом отцу Иннокентию, что
Святитель  выглядел  подавленным,  изъявил желание удалиться от
дел, но упросили его остаться. Отец Иннокентий отлично понимал,
чего  должна  была  стоить  Святителю  эта,  по-видимому,   уже
постоянная необходимость унижаться перед Советами.
     Но  зато  начался  массовый возврат священников и иерархов
под омофор Патриарший, раскольники были  вскоре  отодвинуты  от
власти,  однако продолжали пользоваться в отличие от тихоновцев
привилегиями легальности. После  "Собора"  они  стали  называть
себя  обновленцами,  а  вожаком их сделался теперь Введенский -
женатый  "архиепископ"  с  маленькими  усикам   и   удивительно
глумливой  физиономией.  Видя нарастающую убыль приходов своих,
они прибегли к тактике политических доносов. Десятки  иерархов,
сотни  священников  ссылались  по их наущениям ГПУ, многие - на
Соловки.
     7 апреля двадцать пятого года в частной клинике  Бакуниных
на  Остоженке Патриарх Тихон скончался. Скорбел отец Иннокентий
и переживал тогда страшно - что будет  теперь  с  Церковью  без
единоначалия?  Опять  разброд,  расколы? Отслужив торжественную
панихиду,  он  поехал  с  супругой  в  Москву   -   поклониться
Святителю. Очередь в собор, где выставлено было тело Патриарха,
выходила  из Донского монастыря, тянулась вокруг стены, и конца
ей не было видно. Дошедшие до ворот  говорили,  что  стоят  уже
десятый час. Духовных лиц, впрочем, пропускали без очереди.
     В  монастыре он встретил многих знакомых своих по Собору и
даже по семинарии петербуржской. Встретил  и  епископа  Никона,
которого   два  года  уже  как  не  подпускали  к  епархиальной
канцелярии, захваченной побрившимся Евдокимом.  Его  пригласили
участвовать в отпевании, и он остался. Их разместили ночевать в
кельях  монастыря. Отец Иннокентий оказался в келье с епископом
Никоном.
     Епископ сообщил ему тогда, что еще на  Рождество  Патриарх
составил   грамоту,   где  указал  трех  лиц,  которым  поручал
местоблюстительство Престола после своей смерти. Трое эти  были
- митрополиты   Кирилл,   Агафангел  и  Петр.  Но  двое  первых
находились в ссылке, и местоблюстителем должен был стать Петр.
     - Так ведь против канонов это, владыко,  -  удивился  отец
Иннокентий, - архиереям преемников себе назначать.
     - До  канонов ли теперь, батюшка, - покачал головою Никон.
- Кто же позволит  нам  теперь  Поместный  Собор  собрать?  Это
только  краснорясникам  безбородым  можно.  Из  ГПУ-то к вам не
приходили пока? - спросил он вдруг.
     - Зачем?
     - Как это зачем? За тайной исповеди,  разумеется.  Придут,
придут - ждите. Они теперь ко всем приходят. Откажетесь - могут
и приход закрыть.
     - Так что же делать? - обомлев, спросил отец Иннокентий.
     - Сами  решайте,  что  ж  я  вам посоветовать могу. Поздно
теперь советы давать - и без того кругом одни Советы. У  евреев
вон,  слыхали, от Яхве 10 заповедей есть, 613 приказов, еще 613
запретов и пожеланий. А под угрозой смерти только одно остается
- не кланяйся другим богам, остальное все можно. Не до канонов,
- повторил он, - когда  Страшный  Суд  на  носу.  По  мне,  так
напрасно  Святейший,  Царствие  ему  небесное, с большевиками в
кошки-мышки играл. Не привело это  ни  к  чему  хорошему  и  не
приведет.
     - Что  же  было  делать?  -  возразил  отец  Иннокентий. -
Уходить в катакомбы?
     - Почему бы и не уходить?
     - Так ведь с паствой-то не уйдешь.  А  выбор  был  -  либо
хитрить с большевиками, либо погибнуть всем.
     - Почему бы и не погибнуть? - вздохнув, произнес старик. -
Веры в  нас  мало,  вот  что. Апокалипсис на дворе, а мы все не
поверим никак. Архимандрит наш  оптинский  Варсонофий  говорил,
бывало:  "Доживете  до  времен  страшных  - все монастыри будут
разрушены, и имеющие власть христиане свергнуты." Вот и дожили,
- Никон был из оптинских иеромонахов. - А еще  говорил  игумен:
"В  последние дни перед пришествием Христовым вся Церковь будет
- один епископ, один иерей и один  мирянин."  Почему  бы  и  не
погибнуть,  батюшка,  за  Христа-то?  Так  и  так все погибнем,
только унижаться можно бы меньше.
     В  Вербное  воскресенье   отпевали   Святителя   пятьдесят
архиереев  и  пятьсот  пресвитеров. Казалось, пол Москвы было в
тот день в ограде  Донского  монастыря  и  вокруг  нее.  Служба
длилась с десяти утра до шести вечера.
     Через  три  дня  в  "Известиях"  было напечатано последнее
Воззвание Патриарха, ставшее как  бы  и  завещанием  его.  Отец
Иннокентий  привык  к  тому  времени все подписанное Патриархом
читать между строк, отыскивать среди  обязательной  фразеологии
то,  что действительно хотел он сказать. В Воззвании этом Тихон