саевич? - улыбнулась она.
     Старик поглядел на нее внимательно, усмехнулся.
     - Все  равно  все  можно  было  б организовать разумнее, -
покачал он головой.  -  Чтобы  не  прятаться  ни  от  кого,  не
убегать.   Этот   его  поступок  с  Гвоздевым,  конечно,  очень
благороден, но совершенно бессмысленен. Ну, хорошо,  сделанного
не  воротишь,  ему надо теперь делать ноги, но вам-то, Верочка,
зачем срываться прямо сейчас? Спокойно доработали бы  свои  три
года,  а  Павел Иванович пока что обустроится на месте, выяснит
наверняка, что можно вам жить на этом хуторе. И приедете  вы  к
нему  в  августе. Теперь же, если, не дай Бог, конечно, схватят
его, то схватят и вас заодно. Зачем же рисковать понапрасну?
     - Я люблю его, Аркадий Исаевич, - сказала она.
     И Эйслер ничего больше не возразил ей.
     Он молчал, покуда, достав тарелку, сметану и соль, она  не
села за стол напротив него. И тогда сказал вдруг:
     - Возьмите нас с собой.
     И,  захлопав  глазами,  она  осталась  сидеть  над  пустой
тарелкой с поварешкой в руке. Этого она  никак  не  ожидала  от
Эйслера.
     - А разве вам можно уехать? - спросила она, наконец.
     - Можно, - кивнул он. - Я ходил сегодня к ним, сослался на
то, что  нет  работы.  Они  сказали  -  куда угодно. Зачем я им
нужен?
     Постепенно приходя в себя, Вера Андреевна понимала теперь,
что странно как раз было не ожидать этого,  что  так  и  должно
было быть. Что делать ему одному в этом городе? Впрочем, ведь -
не одному уже.
     - А Шурик?
     - Я  уже  поговорил  с  ним. За вами он готов поехать куда
угодно. Вы для него, похоже, ассоциируетесь с матерью, хотя  он
стесняется  говорить об этом. А для меня - с дочерью, - добавил
он тихо.
     Тогда она рассмеялась.
     - Исход! - воскликнула она, смеясь. - Аркадий  Исаевич,  у
нас с вами получается настоящий исход из Зольска.

     Она вовремя успела в библиотеку после обеда. Не без труда,
как всегда, справившись с замком, подумала - какое счастье, что
мучается она с ним в последний раз. Надо будет, впрочем, где-то
оставить  ключ.  Или уже не надо - в отделе ведь есть дубликат.
Может, соберутся, наконец, по случаю сменить замок.
     Как просто все это решилось вдруг -  думала  она,  сев  за
стол  и  подперев  ладонями  голову.  Еще  вчера  было  столько
казавшихся  неразрешимыми   проблем:   Харитон,   Баев   с   их
непонятными  чувствами, это никчемное депутатство. Все было так
запутанно, так давило.  А  сегодня  вечером  они  просто  уедут
отсюда, оставив им в наследство все проблемы. Уедут в Москву, а
там вскоре пересядут на поезд, идущий в Ростов. Они будут ехать
в  купе  вчетвером  -  муж и жена, старик и ребенок - пить чай,
разговаривать о чем-нибудь  простом  и  нетревожном.  Мимо  них
будут проплывать поля, леса, незнакомые города. Но им они будут
не нужны и неинтересны.
     Так  замечательно было представлять это. Но в это время на
лестнице послышались  шаги,  и  в  дверь  постучали.  Стук  был
какой-то  странный  -  три  раздельных  громких удара с паузами
между ними. Она удивилась. Кому это могло  прийти  в  голову  -
стучать перед входом в библиотеку?
     - Войдите, - пробормотала она.
     Дверь открылась медленно. И на пороге ее оказался Леонидов
- в полной  форме,  но  с  фуражкой,  сдвинутой  набекрень.  Он
улыбался ей во весь рот и обеими  руками  прижимал  к  туловищу
большие желтые дыни.
     - Боже  мой, Алексей, - изумилась она. - Что это? И почему
ты стучишь?
     - Как порядочный человек, -  сообщил  тот,  ногой  пытаясь
закрыть  за  собою  дверь,  -  не могу позволить себе войти без
стука к одиноко сидящей барышне. Тем более, что времени еще без
минуты три.
     - Чем же ты стучал? Дыней?
     - Обижаешь, - приосанился Алексей. - Не дыней, а  головой.
Разве по глубине звука нельзя было отличить?
     То, что Вере Андреевне действительно нравилось в нем, было
вот это  вечно беззаботное его настроение и зеленоватый оттенок
глаз.
     - Вообще, на твоем месте, Вера, - продолжил он, - на столь
ответственном месте в борьбе за культурное просвещение масс,  я
бы  взял  пример  со Степана Ибрагимовича и привесил над дверью
колокольчик. Помимо практического удобства, он мог  бы  служить
мощнейшим  орудием  в упомянутой борьбе. Представь себе только:
заходят эти самые массы в библиотеку,  а  над  головами  у  них
нежно   и  мелодично  -  дзинь-дзинь.  Это  настраивало  бы  на
определенный  лад  и  вообще  размягчало  бы  почву  для  семян
просвещения. Это тебе, - положил он одну из дынь на прилавок.
     - Мне?
     - Именно тебе.
     - Спасибо, Алексей, но... Откуда это?
     - Прямиком из Туркмении. Один приятель моего отца вернулся
из командировки.  Вторую слопаю сам. Ну, так, - огляделся он. -
Вот это, значит, и есть заведение, взрастившее красу и гордость
Зольского района - кандидата в депутаты Российской Федерации  -
товарища  Горностаеву.  С  твоего  разрешения я присяду, - и он
уселся в кресло напротив нее, вторую дыню разместив на  столике
рядом. - Ну что, готовишься ты уже ко встречам с избирателями?
     - Как же я должна готовиться?
     - Перечитать,   скажем,  кое-что  из  классики,  запастись
цитатами. Что ты читала в последнее время?
     - Достоевского, - ответила она, подумав.
     - Ну-у, Достоевского... Не пойдет.  Писатель-то,  конечно,
был  талантливый,  пси-хо-логический  писатель, но ведь не наш.
Как ни крути, совершенно не наш.
     - Чей это - не ваш?
     - Не  прогрессивный.  Ни  с  какого  бока,  абсолютно   не
прогрессивный  писатель.  А  если хочешь знать мое мнение, то к
тому же еще и не женский.
     - То есть в каком же смысле?
     - А в том смысле, что все романы,  которые  он  писал,  он
писал для кого угодно, но не для женщин.
     - Ты шутишь?
     - Ничего  похожего.  Я  серьезен,  как  никогда,  и,  если
угодно, могу развить свою мысль. Я ведь, хотя и не писатель, но
работенка у меня тоже пси-хо-логическая - совсем как у Порфирия
Петровича.  Так  вот,  скажу  тебе,  Верочка,  откровенно,  что
разница,  которая существует между работой с мужчиной и работой
с  женщиной  в  нашем  деле,  огромна.  А  заключается  она   в
следующем,  -  он на секунду задумался. - Дело видишь ли в том,
что  любой  не  совершенно  глупый  мужчина  к  середине  жизни
сознательно,  либо  бессознательно  выстраивает у себя в голове
некую картину этого мира,  некую  цельную  систему,  более  или
менее  законченное  философское здание. И вот, когда это здание
готово, система завершена, когда он окончательно поверил в нее,
все значимые поступки его и весь образ мыслей происходить будут
из  этой  системы.  Поэтому  основная  задача  у  меня  как   у
следователя  в  работе  с  мужчиной - расшатать его философское
здание, найти в нем плохо сцементированные кирпичики и вышибить
их - так чтобы все здание рухнуло. И вот когда это  происходит,
если  это происходит, мужчина становится беспомощен и податлив,
как воск. Он выдаст тебе все и вся. Иное  дело  с  женщиной.  У
женщины расшатывать нечего. Женщина за редким исключением живет
помимо  какой  бы то ни было системы взглядов. Женщин-философов
ведь не бывает. Когда я в своем кабинете  беседую  с  женщиной,
мне  представляется, что на месте этого самого здания насыпана,
скажем, кучка  песка.  Ты  меня  понимаешь?..  Так  вот  романы
Достоевского,  по моему убеждению, рассчитаны на человека, либо
строящего, либо перестраивающего свое  философское  здание.  То
есть - на мужчину; даже, по преимуществу - на молодого мужчину.
И   здание,   которое   они  призваны  построить  -  отнюдь  не
прогрессивное здание, уж поверь мне.
     - С тобой, Алексей, не разберешь  иногда,  шутишь  ты  или
всерьез,  -  подумав,  пожала  плечами  Вера Андреевна. - Но во
всяком случае, мне  никогда  не  приходилось  встречать  такого
самовлюбленного юношу, как ты.
     - Смотри-ка,  задело!  -  обрадовался  Леонидов.  - Ладно,
ладно, не гоношись. Можешь считать, что шучу. К тому же,  среди
всех  женщин, с которыми так или иначе приходилось мне общаться
за свою недолгую - согласен - жизнь, ты  редкое  и  драгоценное
исключение.   На   тебя,   разумеется,   мои  выводы  никак  не
распространяются.
     - Ну, а насчет своего здания, ты, конечно, уверен, что оно
самое прочное?
     - Вовсе нет. Потому-то я и  не  люблю  Достоевского  -  он
ставит меня в положение, в которое я привык ставить других.
     - Это иногда полезно.
     - Вероятно.  Но  мне  это  претит.  Поэтому  я предпочитаю
Чехова - тот хотя бы ничему не пытается меня  учить.  Кстати  о
Чехове,  Верочка,  -  он  побарабанил  пальцами по дыне. - Один
совет.   О   своем   депутатстве   пока   что    особенно    не
распространяйся. Ладно? Знаешь, повсякому еще может обернуться.
     - Я  и  не  собиралась,  -  пожала  она плечами. - Все это
вообще странно как-то.
     - Это уж так вышло, - развел он руками. -  Скажу  тебе  по
секрету,   подвернулась  ты  тогда  под  горячую  руку.  Но  не
беспокойся - все это легко замнется, если нужно будет. Никто  и
не   вспомнит.   Как  тебе  вообще  показались  наши  субботние
посиделки?
     - Суматошно немного.
     - Зато с размахом, согласись. Какие были цыганочки,  а?  -
заведя  глаза,  поцеловал он кончики пальцев. - Разлюли-люли. А
фейерверк? Нет, ну как тебе фейерверк?
     Она не успела ответить ему. В это время открылась  входная
дверь,   и   в   библиотеке   появился   первый  послеобеденный
посетитель. Им оказался невысокий лысоватый пожилой  мужчина  в
потрепанном коричневом пиджачке.
     Разглядев  сидящего  в  кресле  лейтенанта НКВД, он как-то
рефлекторно застыл на секунду, взгляд его забегал  по  комнате,
плечи   ссутулились.  Казалось,  ему  пришлось  заставить  себя
подойти к прилавку.
     - Здравствуйте. Мне вот сдать бы, - пробормотал он.
     - Как ваша фамилия?
     - Ти-и...
     - Тимофеев - помню.
     Мужчина кивнул и покосился на Леонидова.
     Вера  Андреевна  нашла  в  картотеке  нужную  карточку   и
вставила вкладыш за обложку книги.
     - Что-нибудь брать будете?
     - Нет, - потряс он головой; но, помолчав несколько секунд,
добавил вдруг, - буду.
     - Что?
     - "Антидюринг", - сказал он. - Фридриха Энгельса.
     - Хорошо,  -  кивнула Вера Андреевна и, встав из-за стола,
подошла к застекленным шкафам.
     Выбрав том с "Антидюрингом", она оформила  и  вручила  его
мужчине.
     - До  свидания, - сказал он куда-то посередине между ней и
Леонидовым.
     - Всего хорошего.
     С томиком в руке он исчез за дверью.
     Алексей тем  временем  поднялся  из  кресла,  прошелся  по
комнате,  подошел  к  шкафу,  который открывала Вера Андреевна,
некоторое время постоял у него, потом подошел к столу, как бы в
задумчивости облокотился о прилавок и заглянул за него.
     - А,  кстати,  Верочка,  в  твоей  картотеке   сохраняются
названия книг, которые брали читать?
     - Нет,  -  покачала она головой, - То есть, пока что книга
на руках, хранится, разумеется, вкладыш, а когда ее возвращают,
вкладыш вставляется обратно в книгу.
     - Да, да, - кивнул Алексей. - Я знаю.
     - Зачем же спрашиваешь?
     - Да так...  Слушай,  а  ты  не  помнишь  случайно  такого
Гвоздева?
     Она не сразу ответила.
     - Гвоздева?  -  переспросила  она.  -  Фамилия  как  будто
знакомая. Один из  них,  я  думаю,  -  коснулась  она  пальцами
картотеки.
     - Один из них, без сомнения. Попробуй-ка вспомнить.
     - Нет,  так я ничего не вспомню, - покачала она головой. -
Если тебе действительно нужно, я могу посмотреть.
     - Ну, посмотри, - кивнул он.
     Привычными движениями  пальцев,  Вера  Андреевна  прошлась
поверху плотного ряда карточек и вскоре вытащила нужную.
     - Гвоздев,  -  прочитала  она, - Федор Васильевич. 1888-го
года рождения, 11 августа, беспартийный,  образование  среднее,
бухгалтер  столовой общепита No 1, - она развернула карточку. -
Записался в библиотеку полгода назад. На руках ничего нет.
     - Ну? - Алексей смотрел  выжидающе.  -  Что-нибудь  можешь
вспомнить?
     - Нет,  - подумала она, - ничего. В лицо, наверное, узнала
бы, а так не помню.
     - Хорошо, - кивнул он. - Тогда дополнительная  информация.
Нынешней  зимой и до начала марта он брал у тебя один за другим
вот эти самые тома, - кивнул  он  в  сторону  шкафа,  -  полное
собрание Ленина.
     - Ах,  да, - наморщила лоб Вера Андреевна. - Действительно
как  будто  припоминаю.  По-моему,  высокий  такой,   несколько
обрюзглый мужчина, - она посмотрела вопросительно на Алексея.
     - Похоже.
     - А  больше  мне и вспоминать нечего. Он ни о чем со мной,
вообще, не разговаривал.
     - А ты  не  спрашивала,  откуда  у  него  такое  рвение  к
штудированью Ленина?
     - С какой же стати?
     - Это ведь, наверное, неординарный случай?
     - Я не спрашивала. А что он такого сделал?
     - Да нет, ничего такого. Просто нужно кое-что уточнить.
     - Скажи, Алексей, а когда Харитон в первый раз пришел сюда
два месяца  назад  и  перелистывал все эти тома - это тоже было
из-за Гвоздева?
     - В общем, да,  из-за  Гвоздева.  А  что,  он  не  говорил
тебе?.. Но из-за другого Гвоздева. Их двое - двоюродные братья.
Впрочем,  бог  с  ними, - он посмотрел на часы. - Ладно. У тебя
тут, конечно, очень мило, но мне пора. До вечера еще много дел,
- он взял со столика дыню. - Да,  вот  еще  кстати.  Ты  соседа
своего не встречала сегодня случайно - Кузькина?
     Она покачала головой.
     - Наверное, он на работе.
     - В  том-то  и  дело,  что  нет. А у меня к нему небольшое
дельце.
     Она пожала плечами.
     - Ну, ладно, - в  знак  прощания  Леонидов  поднял  кверху
свободную руку и похлопал о ладонь кончиками пальцев.
     Вера Андреевна кивнула ему.
     Когда  он  прикрыл за собою дверь, она почувствовала как и
тело, и мысли ее расслабились. Она  приложила  ладонь  к  лицу,
чему-то   покачала   головой,  затем  взяла  с  прилавка  дыню,
оказавшуюся  довольно  тяжелой,  и  спрятала   ее   под   стол.
Посмотрелась в зеркальце, лежавшее на столе, и вложила на место
карточку Гвоздева.

     Глава 32. ИГОРЬ

     Средних  лет  мужчина  в  серой  толстовке и черных брюках
покуривал, сидя на возвышении у  порога  школы,  поплевывал  на
асфальт  и  на  посторонний  взгляд вполне мог сойти за папашу,
встречающего  какого-нибудь  из   учеников   младших   классов.
Единственной  странностью  в  его поведении можно было признать
манеру  время  от  времени  оглядываться  по  сторонам  и  даже
оборачиваться за спину. Очевидно, он пришел сюда раньше времени
и  теперь не знал, чем занять себя в ожидании звонка. От нечего
делать курильщик поглядывал на  лица  родителей,  заходивших  в
ворота  школы  и  по  мере  движения времени к половине второго
скапливающихся у крыльца. Их, впрочем,  было  не  очень  много,
особенно   мужчин,  рассматриванию  которых  курильщик  отдавал
предпочтение.  Паше  хорошо  было  видно  его  из-за   деревьев
напротив школьных ворот.
     Ровно  в  половину  второго  казавшееся  до того безлюдным
двухэтажное здание школы ожило  изнутри.  Послышались  какие-то
хлопки, за двойными окнами замелькали тени, затем одно из них -
во  втором  этаже  -  с  дребезгом  распахнулось, далеко наружу
высунулась стриженая ежиком рыжая  голова,  и  рябое  лицо  под
ежиком  сморщилось  в  хищном  оскале.  Через  несколько секунд
распахнулась  входная  дверь  здания,  наружу  из  нее   первым
выскочил  круглолицый чернявый мальчишка в пионерском галстуке.
Еще  через  секунду  рядом  с  рыжей  головой  в  окне   что-то
мелькнуло,  полетело  вниз  и  на  ступеньке у ног круглолицего
взорвался  бумажный  пакет  с  водой.  Рыжая  голова  в  то  же
мгновение  испарилась,  а  наружу  из  окна рванул многоголосый
хохот.
     На звук от взорвавшегося пакета распахнулось окно в первом
этаже школы, и появилась в нем голова уже взрослая - женская, в
очках, но также хищная, хотя и без оскала.
     - Иванов, быстро ко мне в кабинет! - грозно высказала  эта
голова облитому.
     И оставив без внимания дальнейшее нытье Иванова:
     - Маргари-ита Ивановна, я-то причем? - окно захлопнулось.
     Брызги  воды  от  взрыв-пакета  долетели  и  до скучавшего
мужчины в толстовке. Он, кажется, слегка вздрогнул  от  хлопка,
обернулся,  посмотрел  на  Иванова,  на раскрытое окно наверху,
провел рукою по волосам, однако ничего  не  высказал  никому  и
только, встав с возвышения, отошел чуть в сторону от крыльца.
     Входная  дверь  школы  тем  временем  выталкивала на улицу
череду разного возраста мальчишек и девчонок -  в  галстуках  и
без  галстуков,  с  портфелями  и  с  ранцами,  с мешочками и с
тряпичными узелками. Кто-то из  них  направлялся  к  родителям,
кто-то  - прямиком к воротам, кто-то останавливался поболтать с
друзьями и подружками. В одной из  таких  мальчишечьих  группок
Паша разглядел, наконец, Игоря.
     Более всего в этот момент Пашу беспокоил вопрос - знает ли
Игоря  в  лицо человек в толстовке. Если бы взялся он провожать
его до дома, дело  стало  бы  безнадежным.  Возле  дома  их  на
Валабуева  -  Паша видел уже - покуривал сегодня весьма похожий
на этого скучающий человек, хотя и одетый  в  пиджак,  а  не  в
толстовку.  Утром,  выходя  из двора их от Веры Андреевны, Паша
едва не попался ему на глаза. Выручило его, надо полагать,  то,
что  мужчина  это  ожидал  его появления с улицы, а никак не со
двора.
     Если бы даже видел он фотографию  Игоря,  успокаивал  Паша
сам себя, едва ли в этой толпе смог бы он опознать его.
     Через  несколько  минут, попрощавшись с мальчишками, Игорь
зашагал к воротам. Мужчина,  озираясь,  стоял  на  месте.  Паша
подождал,  покуда,  выйдя  из  ворот,  Игорь  не  дошел до угла
школьного забора, и лишь тогда, убедившись, что мужчина остался
возле крыльца, покинул свое укрытие за деревьями.
     Оглядываясь назад на ходу, он догнал его уже за  следующим
поворотом  -  в переулке, ведущем к Парадной площади, наискосок
через которую был кратчайший путь от школы до Валабуева.
     - Игорь, - позвал он его.
     - Папа, привет! - мгновенно обернувшись, обрадовался  тот,
бросился к нему навстречу. - Ты почему здесь?
     - Не  кричи,  пожалуйста.  Пойдем, - взял он его за руку и
быстро повел в противоположную сторону.
     - А куда мы идем? - удивился Игорь.
     - Секрет.
     - А, ну хорошо, - вполне удовлетворился он таким ответом и
тут же затараторил по обыкновению  безостановочно.  -  Пап,  ты
знаешь, что такое факториал? Это когда берем мы, например, 10 и
умножаем 1 на 2, на 3, на 4 - и так до десяти. Получается очень
много - три миллиона шестьсот двадцать восемь тысяч восемьсот -
это  10 факториал. А вот еще, знаешь. Если взять носовой платок
- толщиной в одну  десятую  миллиметра,  сложить  его  пополам,
потом  еще  пополам, потом еще пополам - и так всего 50 раз, он
тогда станет таким толстым, что достанет от  Земли  до  Солнца,
представляешь?  Ну, только, конечно, так его не сложить. У меня
сегодня две пятерки - по математике и по пению. Мы пели "Веди ж
Буденый нас смелее в бой!" Я громче  всех  пел.  А  ты  работал
сегодня ночью? К нам ночью двое милиционеров приходили, которых
ты за бумагами посылал. Искали, искали их - весь шкаф перерыли.
Я  сначала  разговаривал  с  ними,  потом  заснул. У тебя много
работы, да?
     Паша кивнул на ходу.
     - А мы сегодня с Машей Новиковой  поспорили,  -  продолжил
Игорь,  вприпрыжку  поспевая  за  ним. - Я говорю ей, нам очень
повезло, потому что у нас в стране родились сразу  и  Ленин,  и
Сталин.  Во  всем  мире  не  было больше таких людей, а у нас -
сразу двое. Поэтому и революция у нас раньше всех случилась.  А
она  говорит,  что  были  еще  Маркс  и Энгельс, они родились в
Германии. Но ведь революции в Германии до сих пор нет,  и  даже
наоборот фашисты. Ты как думаешь, кто был более великий - Маркс
или  Ленин? Я думаю, что Ленин. Я думаю, если б не было М