й компании, Вера Андреевна сразу подошла к нему, приведя  с
собой и Харитона.
     - Привет,   привет,   -  сказал  им  Леонидов,  добродушно
улыбаясь, даже не подумав  привстать  или  хотя  бы  переменить
весьма  свободную  позу  на  стуле.  -  Занимайте  здесь  места
поскорее - будем вместе держаться, не то затеряемся в  обществе
мэтров.
     Вера   Андреевна   присела   на  соседний  стул.  Харитон,
по-видимому, не слишком охотно, тоже сел рядом.
     - Кому из вас знакома  эта  смазливая  барышня?  -  кивнул
Алексей в сторону жены Бубенко.
     "Барышня"  тут  же  заметно  начала  краснеть,  хотя слова
Алексея она едва ли могла расслышать.
     - Это жена поэта, - объяснил Харитон. - Ты, я вижу, уже  в
боевой позиции.
     - А я всю жизнь в этой позиции, - сообщил Леонидов.
     - На этот раз ничего не выгорит, - заметил Харитон.
     - Это  почему же? Поэт что ли шибко знаменитый? - удивился
Алексей. -  Постой,  постой.  Ты  сказал  -  жена  поэта.  Это,
случаем, не Бубенки ли?
     - Его самого.
     - Ха! - усмехнулся Леонидов. - И ты говоришь - не выгорит.
Эх, Харитоша.    Не    владеешь   ты,   голубчик,   оперативной
информацией. Три дня на то, чтобы окучить  ее  в  лучшем  виде.
Пари?
     - Давайте,   может   быть,   вы  этот  разговор  без  меня
продолжите,- предложила Вера Андреевна.
     - Договорились, -  легко  согласился  Алексей.  -  Давайте
поговорим  о  поэзии.  Как  ты  думаешь, Вера, поэт с такой вот
постной физиономией может сочинить что-нибудь выдающееся?
     На террасе ждали выхода именинника. До сих пор  еще  никто
из   гостей   не  видел  его.  По  указанию  горничной  подарки
складывались на отдельный стол, стоявший в углу террасы рядом с
пианино. Те, кто хотели выделить свой подарок, тут же писали  к
нему    поздравительную    открытку,   целая   стопка   которых
предусмотрительно лежала рядом.
     Из  двери,  ведущей  во  внутренние  покои  дома,   первой
появилась  супруга  Степана  Ибрагимовича. Слегка располневшая,
только-только начавшая  стареть  женщина,  была  она  неброской
внешности,  однако  достаточно  миловидна,  лет  на  вид  около
сорока, с хорошей  улыбкой,  в  крупных  рыжеватых  локонах,  в
красно-розовом  нарядном  костюме.  Терраса немедленно пришла в
волнение.
     - Алевтина  Ивановна!  -  сказали  одновременно  несколько
человек.
     Посыпались поздравления.
     Сквозь  образовавшуюся  давку  протиснулся очень энергично
Михаил Михайлович, живо приложился к ручке, не отпуская ладонь,
откинулся туловищем назад, завел глаза,  как  бы  пораженный  в
своих эстетических чувствах, протянул:
     - Ну-у,   Алевтина  Ивановна!..  Вы  сегодня  как  фея  из
волшебной сказки. Неотразимы, просто неотразимы.
     - Как вам не стыдно, Михаил Михайлович.  Вечно  стараетесь
меня  в  краску  вогнать,  -  покачала  она  головой,  впрочем,
совершенно спокойно. - Здравствуйте, Марфа  Петровна.  Спасибо,
спасибо.  Здравствуйте,  Василий  Сильвестрович,  -  постепенно
продвигаясь  вперед,  продолжала  она  здороваться   налево   и
направо.
     Добравшись  таким  образом до пары стульев во главе стола,
она взялась руками за спинку одного из них и  обратилась  сразу
ко всей террасе:
     - Степан  Ибрагимович  сию минуту выйдет, - сказала она. -
Немного сегодня прособирался. Каждую минуту, знаете ли,  звонят
отовсюду, поздравляют. А я прошу вас, друзья, рассаживайтесь.
     Публика  не  заставила  себя  долго  упрашивать.  Пришли в
движение  стулья.  С  положенными  в  таких  случаях  шуточками
распределяли места. Через пару минут все уже были за столом.
     Справа   от  Алексея  сел  Лаврентий  Митрофанович  Курош,
отодвинув прежде стул  для  строгой  супруги  своей.  Слева  от
Харитона  оказался  молодой  черноволосый  худощавый  мужчина с
кавказскими  чертами  лица.  Когда  случайно   Вера   Андреевна
встретилась  с  ним глазами, мужчина улыбнулся ей и обратился к
Харитону.
     - Ты бы уж, Харитоша, познакомил нас что ли, - сказал он с
чуть заметным акцентом.  -  А  то,  наслышать-то  мы,  конечно,
наслышаны...
     Хотя  и  без особого энтузиазма Харитон представил их друг
другу. Мужчину звали Григол Тигранян, он  оказался  начальником
отдела контрразведки Зольского РО НКВД.
     - Прекрасная  у  вас  работа, Вера Андреевна, - сказал он,
улыбаясь. - И столько я о вас  слышал  от  разных  людей.  Я  в
юности  тоже, знаете, в литературный мечтал пойти, стихи писал.
Не получилось.
     На другой стороне стола,  напротив  Григола,  расположился
поэт  Бубенко  с  женой,  научившейся уже, кажется, не замечать
вызывающих взглядов Леонидова.  Выражение  лица  у  поэта  было
по-прежнему отсутствующим.
     И  словно только бы и ждал того, чтобы гости расселись, на
террасу вышел Степан Ибрагимович Баев.  Обернувшись  вместе  со
всеми,   Вера   Андреевна   увидела   невысокого,   упитанного,
ухоженного мужчину с округлым спокойным лицом и ясным взглядом.
На имениннике был отличный черный костюм с вишневым галстуком.
     Быстро подойдя к столу, он обеими руками как бы  попытался
удержать  гостей  на своих местах, но ничего из этого не вышло.
Кто первым, кто  вослед,  все  за  столом  поднялись,  и  даже,
начатые  очень  энергично  Василием Сильвестровичем, прозвучали
аплодисменты. Укоризненным выражением лица Степан Ибрагимович в
продолжение их  ясно  давал  понять,  что  все  это  совершенно
лишнее.
     Он  обменялся  рукопожатиями с теми, до кого мог без труда
дотянуться,  и  быстро  сел  на  место,  кивками   отвечая   на
поздравления прочих.
     Застолье   постепенно   начало   приходить   в   движение.
Откупоривались пробки, звенели бокалы.
     - Марфуша Петровна, - во всеуслышанье обратился к  супруге
Свист,  наливая  ей  шампанского.  - Вы уж того, держите себя в
руках, не перепейте, пожалуйста. Домой сегодня придется  двести
метров  пешком  идти.  Машину  я специально для вас вызывать не
буду.
     - Что тебе налить, Верочка? - опередил Харитона  Леонидов.
- Белое, красное, шампанское?
     Все  уже  ждали  первого  оратора.  Из-за  стола  поднялся
Василий Сильвестрович Мумриков.
     - Внимание,  товарищи!  -   объявил   он   и   облокотился
подбородком о грудь.
     Скоро  сделалось совсем тихо, но Василий Сильвестрович еще
немного помолчал.
     - Внимание, товарищи! - повторил он уже без нужды.
     Всем было ясно, что с первым бокалом придется повременить.

     Глава 8. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

     Паша и Надя  подошли  к  усадьбе  Степана  Ибрагимовича  в
двадцать  минут  девятого. Войдя в калитку, они молча прошли по
кирпичной дорожке. Оба были празднично одеты, Надя несла в руке
большой букет роз.

     Сегодня днем, вернувшись с Игорем домой, Паша сел в кресло
в гостиной, взял все ту же  утреннюю  газету,  и  долго  сидел,
глядя  в  нее,  по  несколько раз пробегая глазами одни и те же
статьи, ничего в них не понимая и думая только о Глебе.
     В последний раз виделись они с Глебом полгода тому  назад.
Да,  под  Новый  год  Глеб  приезжал  в  Ростов.  Последний раз
получили они от него письмо месяц назад, в апреле. И вот теперь
его взяли.
     "Елей и лавры" - минут пятнадцать Паша сидел, глядя сквозь
странный заголовок статьи. В конце-концов как будто  очнулся  и
принялся читать.
     "Делегатам   партийной   конференции  в  Ухтомском  районе
(Московская область) раздавались специальные номера двух газет.
Первая газета -  "Ухтомский  рабочий",  орган  райкома  партии.
Вторая  -  "Теребилка",  орган  партийного комитета Люберецкого
завода сельскохозяйственных машин..."
     Каким-то мрачновато-двусмысленным тоном  анонимная  статья
рассказывала  о хвалебной передовой, помещенной в "Теребилке" в
адрес  секретаря  райкома  Корнеева,  не  очень  внятно  и  зло
иронизировала  по  поводу взаимных похвал секретаря и редактора
многотиражки. Паша внимательно прочитал статью, пытаясь угадать
очевидно скрытую под ней районную интригу. Он знаком был уже  с
ухтомским  прокурором,  и  о  Корнееве слышал - единственный из
райкома он пережил прошлогоднюю чистку. Статья эта на некоторое
время отвлекла Пашу.
     В квартире в эти часы было  совсем  тихо.  Игорь  гонял  в
футбол на пустыре, Надя читала в спальне.
     Когда  они  познакомились  с  Надей  в Ростове, она только
поступила на первый  курс  Юридического  института,  а  он  уже
учился  на  третьем.  Родив  ему  Игоря  и  закончив  институт,
работала она несколько лет освобожденным профоргом - сначала на
заводе, потом в одном  институте.  А  в  Зольске  пока  что  не
находилось  для  нее  места,  показавшегося  бы  ей приемлемым.
Свист, правда,  в  первые  дни  обещал  ему  для  нее  какую-то
должность   в  райисполкоме,  но  пока  что  обещанием  дело  и
ограничилось. Надя, впрочем, не особенно, кажется, и стремилась
пока на работу. Да и зарабатывал он здесь один в  полтора  раза
больше, чем в Ростове они вдвоем.
     Вдруг  Паша вспомнил, что обещал Вере Андреевне поговорить
насчет Эйслера.  Он  совершенно  был  уверен  в  том,  что  это
бесполезно, однако мысль о том, что есть у него теперь какое-то
дело, что можно куда-то сходить с ощущением, хотя и иллюзорной,
но  конкретной  цели,  обрадовала  его.  Он поднялся из кресла,
переоделся в  форменный  костюм,  вышел  из  дому  и  пошел  на
станцию.

     Когда,   открыв  дверь,  они  вошли  на  террасу,  Василий
Сильвестрович как раз закончил свою пространную здравицу, и под
дружный перезвон хрусталя гости выпили первый бокал.
     Их  встретили  обычные  в   таких   случаях   приветствия,
восклицания,  упреки,  похожие  скорее на комплименты. Утираясь
салфеткой,   навстречу   им   поднялся   из-за   стола   Степан
Ибрагимович.
     - Опаздываете, - заметил он.
     Не  изменяя спокойного, внимательного взгляда, он выслушал
от Паши поздравления вместе с расплывчатым оправданием,  принял
от  него  в  подарок  сверток  в  серебристой  бумаге. Алевтина
Ивановна,  расцеловавшись  с  Надей,  взяла  у  нее  цветы,   и
пригласила их садиться.
     Свободные  места  были  возле  поэта  Бубенко.  Сев,  Паша
поздоровался  за  руку  с  ним,  улыбнулся  через  стол  весело
приветствовавшему его Свисту, кивнул Вере Андреевне, Харитону и
прочим.
     - Здравствуйте,   Паша,  -  застенчиво  обратилась  к  ним
молоденькая жена Бубенко. - Здравствуйте, Надя. Ах, я так  рада
вас  видеть,  так по вас соскучилась. Только вчера вспоминала о
вас, думала все - придете вы или нет; вот и Семен подтвердит, -
Бубенко прикрыл глаза и медленно кивнул. - Думала,  хорошо  бы,
Надя  пришла,  так  давно  уже  не виделись. Только думала, вам
Игоря не на кого оставить. С кем же он у вас?
     - Да он у нас самостоятельный, - ответила Надя.  -  Сейчас
гуляет во дворе, потом вернется домой и спать ляжет.
     - Как  хорошо, - мечтательно улыбнулась учительница. - Они
все так растут  в  этом  возрасте.  Но  я  бы  так  не  смогла,
наверное.  Я  бы  все  время  боялась,  - добавила она, краснея
почему-то.
     - Она у меня беременна, -  пояснил  Бубенко,  окончательно
смущая жену, и снова почему-то прикрыл глаза.
     - Да, - прошептала она, глядя в тарелку. - Я вчера у врача
была.
     - В  самом  деле?  -  чуть улыбнулась Надя. - Ну, я вас от
всей души поздравляю.
     - Ой, я так боюсь, так боюсь,  -  действительно  испуганно
вдруг  залепетала  учительница.  - Я его сегодня во сне видела.
Такой маленький-маленький. Я его уже очень люблю. Но все  равно
боюсь.  Я  сегодня  даже  шампанское  не  пью,  -  добавила она
почему-то с особенным умилением.
     Надя рассмеялась.
     "Боже мой, - подумал Паша, искоса взглянув на нее.  -  Ей,
кажется,    совершенно   наплевать.   Как   будто   ничего   не
случилось..."

     Паша до последней минуты не был уверен в том, идти ли  ему
на этот день рождения. Настроения не было совершенно. Хотя идти
было надо, он понимал это. В его положении отсутствие у Баева в
этот  вечер  значило  бы  нечто большее, чем просто отсутствие.
Если бы хоть Вера пришла, думал он с надеждой. Но почему то  он
был  почти уверен, что она не придет. А, может быть, Наде пойти
одной? Ну, скажет им там, что у него приступ язвы. Или  в  этом
роде. Да нет, он не выдержит там всей этой пьяной компании.
     В  половину седьмого Надя прошла мимо него в прихожую - за
парадными туфлями.
     - А ты чего сидишь? - озабоченно спросила она  на  ходу  и
начала одеваться.
     В  половину  восьмого  она  вышла  к  нему  из спальни уже
одетая.
     - А ты чего сидишь? - снова спросила  она  его  -  голосом
одетой женщины.
     - Я  думаю,  может, мне не идти? - пробормотал он не очень
уверенно.
     - Да ты что? - сделала она огромные глаза. -  Что  значит,
не идти?
     - Я  боюсь, я не выдержу там всей этой... толкотни. Давай,
ты одна пойдешь.
     - Послушай, ты в своем уме?! Как  это  одна?  Ты  думаешь,
вообще,  о  чем  говоришь? Тебя ведь не сосед на партию в шашки
пригласил.
     - Ладно,  ладно,  -  поморщился  он,  поняв,   что   лучше
остановить  поток  ее  бесспорных аргументов как можно раньше -
идти все равно придется.
     Надя, в общем, была права. Как обычно.
     Он, правда, еще заставил ее долго ждать  себя,  растягивая
собственные сборы. А Надя тем временем подробно разъясняла ему,
что, если Глеба в Вислогузах арестовали, это еще не значит, что
им всей семьей следует направиться вслед за ним. И ему пора уже
успокоиться,  перестать  пороть горячку и, разумеется, ни слова
никому не говорить о Глебе. Единственное, что он реально  может
предпринять  теперь - это незаметно навести справки. Она ничуть
не меньше его переживает то, что случилось с Глебом.  Но  ехать
сейчас в Ростов ему и невозможно, и бессмысленно.
     Так  она  говорила,  и  все  более и более раздражаясь, он
понимал, что ему абсолютно не в чем не согласиться с ней.
     Уже около восьми они вышли, наконец, из дому.

     И все же только теперь, когда, едва войдя, сразу окунулись
они в  густую  атмосферу   застолья,   беспричинного   веселья,
бессмысленных   разговоров,   только  теперь  Паша  мог  вполне
оценить, насколько тяжело ему  будет  досидеть  этот  вечер  до
конца.  Единственное,  что  радовало  его - Вера Андреевна была
здесь. Впрочем... Какое ему до этого может быть дело? - подумал
он, стараясь не слушать лепета супруги Бубенко.
     Он взял со стола бутылку, налил  шампанского  Наде,  себе,
заодно и поэту. Налив, заметил вдруг на себе взгляд именинника.
     - За  ваше  здоровье,  Степан  Ибрагимович,  -  сказал он,
подняв хрустальный фужер.
     - Спасибо, - кивнул ему Баев,  дотронулся  до  бокала,  но
пить  не  стал, и покуда пили Паша и Надя, смотрел на них. Паше
заметен был этот взгляд.
     Что-то будет, если он узнает, подумал Паша. А  ведь  очень
даже  может  случится,  что  узнает.  Если только следователь в
Ростове не окажется ленив. А вдруг уже знает? А  вдруг  письмо?
Чуть скосив глаза, Паша машинально продолжал следить за Баевым.
Тот  в  это время что-то говорил склонившейся к нему горничной.
Горничная кивала, потом отошла.
     Будет, конечно, рад, думал Паша о  Баеве,  будет  доволен.
Хотя, казалось бы, чего им делить; общий язык друг с другом они
как  будто  нашли.  Неофициальную  субординацию между ними Паша
соблюдал, придавая ей  форму  отношений  между  менее  и  более
опытным  ответработником. Баеву не разу не пришлось даже давать
ему понять что-либо. Хотя ведь так ему  и  сказали  в  райкоме,
когда  он  только приехал в Зольск: все что нужно, Баев вам сам
даст понять.
     Но,  разумеется,  все-таки   будет   рад.   Предпринимать,
возможно,  ничего  не станет, но папочку в сейф положит. Просто
будет иметь в виду, и ему при случае даст понять, что  имеет  в
виду.  И  это  будет  предельно  унизительно  - знать, что ты с
головой зависим от него, знать, что в любую минуту... Ох, Глеб,
Глеб.
     Паша  мысленно  вздохнул  и  заметил  на  себе   тревожный
какой-то  взгляд  Веры  Андреевны.  Она  сидела напротив него -
между Харитоном и этим мальчишкой из Москвы - Паша  не  помнил,
как его зовут. Паша натянуто улыбнулся ей и потянулся к блюду с
карбонатом.

     После  третьего  бокала  шампанского взгляд Леонидова стал
казаться Вере Андреевне  излишне  пристальным.  Ее  собственный
взгляд  был  теперь  как  бы не вполне ей послушен, поэтому она
старалась  не  смотреть  на  Алексея.  Но  краем  глаза  видела
постоянно, что он следит за ней, и это раздражало ее немного.
     Она  слегка  опьянела,  мысли  и  чувства ее перестроились
каким-то новым логическим порядком -  казалось  ей,  она  может
различить  вокруг  себя нечто недоступное трезвому взгляду. Это
было и странно, и хорошо. Она видела, что  со  стороны,  должна
была  она казаться чуть пьянее, чем на самом деле. Ей почему-то
сделалось  трудно  разговаривать  и  вести  себя,  как  обычно.
Приходилось  следить за своими словами, иногда проговаривать их
про себя прежде, чем  произнести  -  словно  репетировать.  Это
забавляло   ее.   Время  от  времени  ей  хотелось  беспричинно
засмеяться.
     Алексей,  болтавший  без  умолку  первые  полчаса,  теперь
примолк  и  только  часто  подолгу  смотрел на нее. Харитон тем
временем  увлекся  разговором  с  Григолом,   что-то,   похоже,
объяснял  ему,  и  Григол  во  всем  соглашался с ним, не спеша
потягивая из рюмки коньяк и методично кивая.
     От  нечего  делать  Вера  Андреевна  стала  наблюдать   за
гостями.
     Некоторая  скованность,  чувствовавшаяся  в начале вечера,
прошла. За столом было шумно. Гости,  по-видимому,  уже  вполне
освоились,   громко   разговаривали,   выпивали,   с  аппетитом
закусывали.
     Пьянее прочих казался Бубенко,  бокалами  для  шампанского
пивший  водку.  Развалившись  на  стуле,  он  туманным взглядом
смотрел в потолок и, похоже было, разговаривал сам с собою.
     За другим концом стола бородатый мужчина в штатском  очень
серьезно  обсуждал  что-то  с  Михаилом  Михайловичем.  Супруга
секретаря дружески чокалась в это время с Алевтиной Ивановной.
     Паша же по-прежнему был не в духе. Весь вечер он мало  ел,
ни с кем почти не разговаривал и казался вялым. Что-то с ним не
так - смутно почувствовала Вера Андреевна.
     Как,  в  сущности,  странно  устроена человеческая жизнь -
пришло ей в голову. Вот несколько  часов  назад  они  сидели  с
Пашей  в  аллее  -  никто  здесь  об  этом  не знает. Потом они
расстались, и она не знает, что было  с  ним  в  эти  несколько
часов,  а  он  не  знает  -  что  с ней. Теперь так много людей
собралось здесь за одним столом, но никто ни о  ком  не  знает,
что  было  с  ним  даже еще сегодня. А у каждого позади, помимо
этого сегодня, еще и  целая  жизнь  -  тысячи,  тысячи  дней  -
радости,  горе,  страдания,  мысли.  И никто ничего не знает об
этом, но все разговаривают, смеются. И находят  это  в  порядке
вещей  - разговаривать о пустяках, смеяться вместе с человеком,
о котором не знаешь ничего, кроме таких же пустяков. Никому  не
кажется  это  странным.  Никого  не  пугает это одиночество, на
которое обречены мы.
     Вот Харитон - думала Вера Андреевна - вот он разговаривает
с Григолом; очевидно они давно уже  приятели,  а  она  еще  час
назад  об  этом  понятия  не имела. А вот он замолчал, о чем-то
думает, и она не может предположить даже - о чем. А  все  равно
они  считаются  хорошими  знакомыми, считается - они знают друг
друга. Считается даже - она подает ему какие-то  надежды.  Даже
Паша, похоже, так думает. И неясно, что ей делать теперь, чтобы
эти  надежды  не  подавать.  Ах, все это так сложно. Люди, если
задуматься, так всегда далеки друг  от  друга,  так  по-разному
смотрят на вещи, так не могут никогда друг друга понять.
     Алексей по-прежнему смотрел на нее.
     "Ну,  сколько  же  можно, - подумала Вера Андреевна. - Вот
уже, кажется полчаса он смотрит на меня и молчит. Хочет,  чтобы
я подумала, будто за этим взглядом что-то скрывается - какая-то
мысль  или  чувство